Я готовилась к приему гостей с тем молодым задором, который, казалось бы, давно утратила. Я убирала и чистила квартиру, жарила-парила и себя тоже приводила в порядок. Мы замечательно провели вместе почти весь день. И наши встречи втроем продолжались, а вся остальная жизнь строилась вокруг них.

Я помолодела. Впервые я всерьез занялась своей внешностью, пользовалась макияжем, прикупила обновки. Порой я даже заглядывала в гардероб к Ширин, одалживала у нее вещи. Мир приобрел яркие краски, в жизни появился смысл. И работу, и все повседневные дела я выполняла с радостью, даже с восторгом. Я не чувствовала себя больше одинокой, старой, никому не нужной. Я и выглядела моложе. Морщинки вокруг глаз почти разгладились. Линии возле губ не так сильно врезались в кожу, да и сама кожа посвежела и снова как будто светилась. А в сердце – сладчайший трепет, ожидание счастья.

На каждый звонок я первой добегала до телефона, разговаривала, приглушая голос, таинственными намеками, недомолвками, и пряталась от пристальных взглядов Ширин. Я понимала, что она подметила происходившие со мной перемены, однако пока не догадывалась, в чем причина.

Через неделю после того первого свидания Ширин обронила:

– С тех пор как ты возобновила ту старую дружбу, у тебя вроде бы и настроение улучшилось.

В другой раз она пошутила:

– Ох, мама, что-то ты себя подозрительно ведешь.

– Как это – подозрительно? Что я такого делаю?

– То, чего не делала раньше. Ухаживаешь за собой, все время куда-то выходишь, веселая, даже напеваешь тихонько. Не знаю, ты как-то изменилась.

– И все же как?

– Словно ты влюблена. Словно молоденькая.

Мы с Парванэ решили, что пора познакомить Ширин с Саидом. В моем возрасте неприлично прятаться и опасаться, как бы дочь тебя не подловила. Но нам требовался предлог, чтобы объяснить его частые визиты. Прикинув так и эдак, мы решили представить его как друга семьи Парванэ: дескать, он недавно вернулся в Иран из-за границы, а ко мне приходит по делу. Саид действительно перевел на фарси несколько статей и просил их отредактировать.

После того как Ширин несколько раз пересеклась с Саидом у нас дома, я все не решалась спросить ее мнение о нем, чтобы не навлечь подозрения. В итоге она сама затронула эту тему.

– Где тетя Парванэ его нашла?

– Я же тебе говорила, он друг их семьи, – напомнила я. – А что?

– Ничего… красивый старикан.

– Старикан?

– Достойный такой, с прекрасными манерами, – продолжала она. – Совсем не под стать тетушке Парванэ.

– Как некрасиво с твоей стороны! У тети Парванэ все друзья и родственники прекрасно воспитаны.

– В кого же она такая?

– Какая?

– Малость с прибабахом.

– Стыдись! – воскликнула я. – Разве можно так отзываться о тете? Она живая, веселая, рядом с ней все чувствуют себя моложе. Что тут плохого?

– Ну да! Рядом с ней ты тоже вся из себя, и бойкая, и задорная, и вы все время перешептываетесь.

– Ты ревнуешь? Мне хотя бы одну близкую подругу нельзя иметь?

– Ничего подобного я не говорила! Я очень рада, что ты помолодела и в хорошем настроении. Только она забывает про свой возраст.

Летом мы виделись через день, а то и чаще. В начале сентября Саид пригласил нас в усадьбу, которую он купил к северу от Тегерана, в горах Демавенда. Это был прекрасный и памятный день. Горы упирались в небо, ветер доносил прохладное дыхание заснеженных вершин. Воздух был чист и благоуханен, маленькие листья на окаймлявших участок белых тополях трепетали, словно блестки, переливаясь из цвета в цвет на ярком солнце, а при сильных порывах ветра их шуршание перерастало в гром аплодисментов – человеку, жизни, природе. По берегам узких ручейков нежно благоухали петунии. С ветвей деревьев грузно свисали райские плоды: яблоки, груши, желтые сливы, пушистые, налившиеся на солнце соком персики. Не так уж часто в жизни мне хотелось остановить мгновение. Но тот день я бы хотела удержать.

Мы были так счастливы, так легко нам было втроем. Спали завесы отчуждения, настороженности, мы свободно говорили обо всем. Парванэ, мой “темный двойник”, высказывала вслух то, что я не решалась произнести. Ее искренность и свобода выражений смешила нас, и я не старалась сдерживать смех – зачем? Он поднимался из глубинных слоев моего существа, сам собой расцветал на губах, мне самой звук собственного смеха казался незнакомым и приятным. Неужели это я так смеюсь?

Под конец дня после долгой бодрящей прогулки мы уселись на высокой веранде с видом на великолепный закат. Мы пили чай со сладостями, и тут Парванэ решилась затронуть тему, которой мы до тех пор не касались:

– Саид, я обязана спросить, – заявила она. – Все эти годы Масум и я недоумевали, почему вы исчезли и почему не вернулись? Почему не послали мать и сестер просить ее руки? Вы оба имели шанс избежать несчастий, которые вам выпали в жизни.

Я была ошеломлена. До тех пор мы не вспоминали эту часть прошлого, тяжелую для меня, едва ли безболезненную для Саида. Я задохнулась от смущения:

– Парванэ!

– Что? Мне кажется, мы уже достаточно восстановили знакомство и сблизились, можем говорить обо всем, тем более о столь важных событиях, изменивших вашу судьбу Но можете не отвечать, Саид, если не хотите.

– Нет, я хочу, я должен объяснить, – откликнулся он. – На самом деле я давно собирался поговорить о событиях того дня и обо всем, что произошло затем, но не хотел расстраивать Масум.

– Масум, тебя это расстроит? – обратилась ко мне Парванэ.

– По правде говоря, я бы не возражала узнать… – призналась я.

– В тот вечер, не ведая ни о чем, я работал в аптеке. Ворвался Ахмад, с порога начал выкрикивать непристойности. Он был пьян. Доктор Атаи пытался его урезонить, но Ахмад набросился на него. Я подскочил, оттащил доктора в сторону, и тогда Ахмад сбил меня с ног, принялся колотить. Сбежались соседи. Я был ошеломлен, унижен. Я был скромным мальчиком, закурить при взрослых не смел, а тут Ахмад орет, что я соблазнил его сестру. Потом он схватился за нож, соседи только-только успели меня из-под него вытянуть. Напоследок Ахмад пригрозил убить меня, если я хоть раз еще попадусь ему на глаза. Доктор Атаи сказал, мне бы лучше пару дней не выходить на работу, пусть все утихнет. Да я едва мог шелохнуться, один глаз заплыл так, что я им почти не видел. Ножом он, однако, меня не успел серьезно поранить. Только на руку пришлось наложить несколько стежков.

Через несколько дней ко мне пришел доктор Атаи. Он сказал, что Ахмад каждый вечер является в аптеку, пьяный в стельку, буйствует. Говорит: “Здесь мне люди помешали убить этого вонючего пса, но дома меня никто не остановит. Я убью бесстыжую девчонку, а этот гад пусть плачет о ней до конца жизни”. Доктор Табатабайи рассказал доктору Атаи, что его вызвали к тебе, что ты страшно избита, больна. Доктор Атаи сказал: “Ради этой невинной девушки уезжай хотя бы на несколько месяцев. Потом я сам поговорю с ее отцом, а ты приедешь вместе с матерью и будешь просить ее руки”.

Несколько раз я приходил по ночам и стоял напротив твоего дома, в надежде хотя бы разглядеть тебя в окне. Потом я все же бросил университет, уехал в Резайе и ждал вести от доктора. Я думал, что мы сможем пожениться и ты будешь жить с моей матерью, пока я закончу университет. Я ждал, но от доктора ни слова. Наконец я сам поехал в Тегеран, пришел к нему. Он стал меня уговаривать: нужно учиться дальше, передо мной вся жизнь, об этой истории я скоро позабуду. Сначала я решил, что ты умерла. Но потом он сказал, что тебя поспешно выдали замуж. Я был уничтожен. Прошло полгода, прежде чем я собрал себя по кускам и вернулся к жизни.

Сентябрьские дни сделались прохладнее, приближалась осень. Парванэ засобиралась в Германию. Ее матери стало лучше, врачи не возражали против перелета. Мы втроем сидели в саду у дома Парванэ. Я куталась в тонкую шаль.