На третий день его посетил Гульберг.

Гульберг спросил, всем ли он доволен, и получил на свой вопрос утвердительный ответ. Гульберг принес с собой список того, что было у него конфисковано, и попросил его удостоверить, что все правильно. Это был список, начинавшийся с «тридцати пяти штук датских дукатов» (по-немецки), продолжавшийся «тюбиком зубной пасты» (по-датски!) и завершавшийся «одним гребнем для волос» (по-немецки), со странным комментарием: «Струэнсе почти всегда заплетает свои волосы, укладывая их в прическу и скрепляя сзади гребнем, как женщина»; он сделал вид, что не заметил этого комментария, а просто подписал и удовлетворенно кивнул.

Он мало что взял с собой при аресте. Вдруг появились люди в этом мерцающем свете, и он лишь подумал: это ведь было неизбежно. Так и должно быть. Он даже не помнил, как это произошло. Его просто оглушил страх.

Гульберг спросил, откуда у Струэнсе на голове рана. Тот не ответил. Тогда Гульберг повторил свой вопрос. Потом он сказал, что, согласно сведениям стражи, Струэнсе пытался лишить себя жизни, бросившись головой вперед на каменную стену.

— Я знаю способ, — сказал Гульберг, — укрепить вашу волю к жизни в новой ситуации.

Он дал ему книгу. Это было «Жизнеописание Вольнодумца, обращенного в новую веру», написанное Ове Гульбергом, и опубликованное в 1760 году.

Струэнсе поблагодарил.

— Зачем? — спросил он после долгого молчания.

Потом добавил:

— Мне ведь все равно предстоит умереть. Мы оба это знаем.

— Знаем, — сказал Гульберг.

— Зачем же тогда вы приходите?

Это было очень странное свидание.

Гульберг, казалось, добивался благосклонности Струэнсе, его волновала появившаяся у узника апатия. Он расхаживал по этой тюремной дыре, словно принюхиваясь, как собака, взволнованная и озабоченная, да, прямо как если бы очень любимая собака получила новую конуру, а хозяин инспектировал ее и волновался. Для Гульберга был принесен стул, на который он потом и сел. Они смотрели друг на друга.

Беззастенчиво, думал Струэнсе. Он «беззастенчиво» меня рассматривает.

— Скромное произведение, — дружелюбно сказал Гульберг, — написанное во время моего пребывания в Академии Сорё. Но в нем содержится интересная история обращения в другую веру.

— Я не боюсь смерти, — сказал Струэнсе. — И меня довольно трудно обратить.

— Не говорите так, — ответил Гульберг.

Перед тем, как уйти, он передал Струэнсе гравюру. Это была гравюра на меди, изображавшая маленькую дочку Каролины Матильды и Струэнсе, принцессу, которой было около четырех месяцев.

— Чего вы хотите? — спросил Струэнсе.

— Подумайте над этим, — сказал Гульберг.

— Чего вы хотите? — повторил Струэнсе.

Через два дня Гульберг пришел снова.

— Дни короткие, а свет очень слабый, — сказал Струэнсе. — Я не успел прочитать вашу книгу. Я еще даже не начинал.

— Понимаю. Вы собираетесь начинать?

— Повторяю, меня трудно обратить в другую веру.

Дело было к вечеру, камера была очень холодной, изо рта у обоих шел пар.

— Мне бы хотелось, — проговорил Гульберг, — чтобы вы подольше смотрели на изображение этой малышки. Ублюдка. Но очень хорошенького и привлекательного.

Потом он ушел.

Чего он хочет добиться?

Эти регулярные краткие посещения. И тишина. Стражники ничего не рассказывали, окно камеры было высоко, полученная им книга была единственным, кроме Библии, что он мог читать. В конце концов, он, чуть ли не с яростью, начал читать мысли Гульберга. Это была трогательная история, почти невыносимая в своем сером убожестве, язык — как в проповеди, содержание лишено всякой напряженности. В ней описывался исключительно хороший человек, талантливый, праведный, компанейский и всеми любимый, и то, как он поддался свободомыслию. Потом он понял свое заблуждение.

Это все.

Он с трудом преодолел эти сто восемьдесят шесть страниц на таком датском языке, который давался ему с огромным усилием, и ничего не понял.

Чего хочет Гульберг?

Через четыре дня он снова пришел, сел на принесенный ему маленький стул и посмотрел на сидящего на постели узника.

— Я прочел, — сказал Струэнсе.

Гульберг не ответил. Он лишь совершенно спокойно сидел, и потом, после долгого молчания, очень тихо, но четко произнес:

— Ваш грех велик. Ваш член осквернил престол страны, вы должны бы были отрезать его и с отвращением выбросить, но у вас на совести имеются и другие грехи. Страна оказалась ввергнутой в волнения, нас уберегли лишь Господь и Его Всемогущая Милость. Теперь Дания спасена. Все ваши декреты отозваны. Управление страной в надежных руках. Вы должны будете, письменно, сознаться в имевшей место постыдной и греховной близости между вами и королевой, признать ваш грех. Потом вы должны будете, под руководством пастора Бальтазара Мюнтера, тоже, как и вы, немца, составить письменное заявление, в котором вы опишете свой переход в другую веру и скажете, что вы теперь отрекаетесь от всех еретических идей Просвещения и признаетесь в любви к Спасителю Иисусу Христу.

— И это все? — спросил Струэнсе, как ему казалось, со сдержанной иронией.

— Это все.

— А если я откажусь?

Гульберг сидел перед ним, маленький и серый, и неотрывно смотрел на него, как и всегда, не моргая.

— Вы не откажетесь. И поскольку вы согласитесь на это обращение и станете, тем самым, благочестивым примером, подобным описанному мною в моей непритязательной книге, я лично прослежу за тем, чтобы ваш маленький ублюдок не пострадал. Не лишился жизни. Чтобы многие — многие!!! — кому хочется помешать ей претендовать на датский трон, не добились своего.

Тогда Струэнсе, наконец, понял.

— Ваша дочь, — дружелюбным тоном добавил Гульберг, — является вашей верой в вечность. Разве не в этом заключается вера вольнодумца в вечную жизнь? Что таковая существует только при посредстве детей? Что ваша вечная жизнь только в этом ребенке?

— Они не посмеют убить невинное дитя.

— Мужества им не занимать.

Они долго сидели молча. Потом Струэнсе с пылом, удивившим его самого, воскликнул:

— А во что верите вы сами? В избранного Богом Кристиана? или в этого слюнявого принца крови???

И тогда Гульберг совершенно ровно и спокойно сказал:

— Поскольку вы умрете, знайте, что я не разделяю вашего представления о том, что эти «королевские твари» — таков истинный смысл ваших слов! истинный смысл! — лишены милости Божьей. Я верю, что у этих маленьких людей тоже есть миссия, вверенная, быть может, именно им. Не таким высокомерным, распутным, почитаемым и красивым существам, как вы. Которые считают их тварями.

— Я не считаю!!! — пылко вставил Струэнсе.

— И что Господь поручил мне защищать их от представителей зла, одним из коих являетесь вы. И что моя, моя задача — спасти Данию.

В дверях он сказал:

— Подумайте над этим. Завтра мы покажем вам механизмы.

Его отвели в помещения, где хранились механизмы, используемые во время «суровых допросов».

Капитан караульного отряда был чичероне и подробно доложил о действии различных инструментов. Он рассказал также о нескольких случаях, когда преступник после всего лишь нескольких минут обработки был согласен на сотрудничество, но предписание требовало продолжения сурового допроса в полном объеме. Таковы правила, и важно, чтобы обе стороны их знали; в противном случае всегда существует риск, что допрашиваемый будет полагать, будто сможет мгновенно прекратить свои мучения, как только он того пожелает. Но продолжительность сурового допроса определяет не допрашиваемый. Если допрос начался, то его нельзя сократить, даже полным признанием; на это существует решение комиссии по допросам, а оно принимается заранее.

После демонстрации инструментов Струэнсе отвели обратно в камеру.

В ту ночь он лежал без сна, временами рыдая.

Длина цепей не позволяла ему с разбегу удариться головой о стену.