В этой атмосфере, так отличной от той, что была два года назад, великое противостояние усилилось. Вопрос о праве вмешательства во внутренние дела государства для подавления революций был главным на конгрессе в Троппау (с октября по декабрь 1820 года), Лайбахе (с января по май 1821 года) и Вероне (с октября по декабрь 1822 года). Александр представил два предложения на конгрессе в Троппау, оба составленные Каподистрией, который в это время разделял ответственность в решении внешнеполитических вопросов с Нессельроде. Первое предложение отстаивало основные принципы права вмешательства всех пяти держав во внутренние дела всех государств. Это не понравилось Британии и увеличило ее разногласия с Австрией. Второе предложение Александра позволяло маленьким государствам самим проводить внутренние реформы при согласии этих пяти держав. Это, следовательно, было неприемлемо для Меттерниха. Александр, однако, не без задней мысли, чуть не единственный отстаивал мнение о том, что умеренные конституции для них обеспечат стабильность. Когда дошли слухи о восстании в Мадриде, Александр посоветовал Фердинанду VII обратиться к восставшим с предложением конституции^[180]. Это была испанская конституция 1812 года, а не радикальная французская конституция 1791 года, которую Александр считал главной причиной его конфликта с Наполеоном. Он также инициировал предложение Каподистрии Неаполю о принятии «национальной конституции». Меттерних, однако, не был намерен делать уступки Неаполю и предлагал союзникам принять обязательства об интервенции на Апеннинский полуостров.

Меттерних постоянно намекал Александру о тайных обществах, подтачивающих общественный и политический порядок. Когда в ноябре Александр узнал о так называемом мятеже Семеновского гвардейского полка, он усмотрел в этом признак общеевропейского революционного заговора. 4 ноября он писал княгине Софье Мещерской:

Тревога Александра по этому поводу вылилась в подписанном 19 ноября 1820 года в Троппау протоколе о совместных действиях правительств Австрии, Пруссии и России на случай беспорядков. Это позволяло Австрии произвести интервенцию в Неаполь. Неофициальное австро-британское и франко-российское дружелюбие заменяло союз трех восточных государей и изолировало Британию и Францию.

Конгресс переместился из Троппау в Лайбах (Любляна, в настоящее время — в Словении) в начале января 1821 года. В следующем месяце вспыхнули восстания в Пьемонте, и, все еще потрясенный восстанием Семеновского полка, Александр написал Голицыну о «враге», который угрожает христианской религии. Ученик Лагарпа добавил: «Словом, это лишь применение на практике доктрин, проповедуемых Вольтером, Мирабо, Кондорсе и всеми мнимыми философами, известными под названием энциклопедисты»^[182]. В результате всего этого Александр радикально изменил свои взгляды. Томас Джефферсон, президент Соединенных Штатов, писал своему послу в Санкт-Петербурге Левитту Харрису в 1821:

Однако Александр все еще защищал учреждение конституций, хотя теперь он предполагал, что возможно не все нации готовы к этому. Он высказал свое предположение французскому послу ля Феррону, указывая на события в Испании и Италии:

Александр редко высказывал свои соображения относительно конституций настолько ясно; анализ готовности стран для получения этого блага имел значение не только для формирования его мнения о конституционных изменениях за границей, но также для развития конституции внутри России.

В марте 1821 года возникла непосредственная угроза российским интересам, когда Александр Ипсиланти, грек, служивший в российской армии, поднял восстание против турок в княжествах Молдавии и Валахии. До этого царь балансировал между раздражением, вызванным невыполнением турками условий Бухарестского соглашения (1812 год), и другими целями внешней политики. Русские обвиняли турок в невыполнении условий, гарантировавших полную автономию Княжеств, и возмущались их территориальными претензиями на Кавказе. Но до 1821 года ближневосточные интересы были подчинены более важным европейским; в 1817 году граф Г. А. Строганов, российский посол в Константинополе, не должен был позволить дискуссиям по вопросу о Бухарестском соглашении перерасти в войну, потому что Александр «подчинял успех переговоров в Константинополе достижениям в европейском союзе»^[185]. Александр желал пользовать конгресс в Экс-ля-Шапели для создания общеевропейской гарантии русско-турецкого урегулирования, но пожертвовал этой целью в пользу поддержки союза с западными странами. Переговоры между Россией и Оттоманской империей продолжались безуспешно с 1819 по 1820 год. Русские требовали, чтобы Бухарестское соглашение было основой для переговоров. Следовательно, напряженность возросла еще до греческого восстания. Ипсиланти осложнил ситуацию для Александра тем, что обратился к нему как защитник греческой православной веры («…Sauvez nous, Sire; sauvez la religion de ses persécuteurs»)[186]. Александр, однако, остался верен позиции Меттерниха относительно мятежников, которую он принял в Троппау, и сообщил Ипсиланти, что никогда не одобрит попытку получить свободу с помощью вооруженной силы. Если Ипсиланти искренне надеялся получить одобрение Александра, то для последнего его восстание не было своевременным. Почти в истерическом припадке царь выразил негодование по поводу восстания своему другу Голицыну:

Секретные общества, добавил он, имеют своей целью «парализовать христианские принципы в Священном союзе»^[187]. В то время Александр был убежден, что восстания являлись частью общеевропейского плана, исходящего от Франции. Он сообщил квакеру Вильяму Аллену:

Меттерних считал, что Александр должен поддержать его мнение, и верил, что России нельзя вмешиваться во внутренние дела на Балканах, как это сделала Австрия на Апеннинском полуострове. Точно так же, как при попытке ограничить российское продвижение в Центральную Европу в 1815 году, Меттерних теперь стремился ограничить русскую экспансию на Балканы. Англия разделяла опасения Австрии относительно российского продвижения в этой области, и обе страны боялись, что российское вмешательство на Балканах подтолкнет Францию к организации вооруженной интервенции для подавления восстания в Испании. Англо-австрийское соглашение, нарушенное совсем недавно, снова было подписано. На конгрессе в Лайбахе (с января по май 1821 года) австрийцы и русские достигли согласия, признав греков мятежниками, но не стали помогать туркам в подавлении восстания. Мятеж Ипсиланти не имел шансов на успех без российской поддержки, к 7 июня он был подавлен, а сам Ипсиланти был вынужден искать прибежища на австрийской территории; вследствие этого он провел следующие семь лет в австрийской тюрьме. Тем временем второе восстание началось на Морейском полуострове, быстро распространившись по греческим островам, и вскоре превратилось в угрозу турецкому господству над этой областью. Отношение турок к мятежникам очень интересовало Россию. Она имела законное право защитить единоверцев от турецкого беспредела, выражавшегося в диких нападениях на греческих христиан: в апреле греческий патриарх Григорий был повешен в Константинополе, а в следующем году свыше 20 000 греков убиты на острове Хиос. Много сочувствия было выражено при дворе в Петербурге и среди армейских офицеров по поводу греческой трагедии. Каподистрия, остававшийся одним из наиболее влиятельных советников Александра, убеждал начать действия против турок от имени греков. Нападения на русские корабли в Черном море и постоянное нанесение ущерба российской торговле зерном (объем товаров, экспортируемых морским путем из Одессы, упал от 4 739 000 серебряных рублей в 1820 до 3 745 000 в 1822 году) обостряли отношения между двумя странами.