— Не знаю, как Виктор ваш, но я наверняка не усну сегодня, — сказал тот, прощаясь.

Несколько дней подряд Колесников и его гость не расставались друг с другом. Один вечер провели в ресторане, дважды съездили на рыбалку, а так все больше посиживали среди цветов в палисаднике.

(По молчаливому уговору, о саде-полигоне более не упоминалось.)

«Странно, что Нина Ивановна так до сих пор дрожит над ним, — думал бывший командир разведчиков. — Энергии, резвости суждений, азарта у Виктора, во всяком случае, не занимать стать.

Но, в конце концов, и Нину Ивановну можно понять. Она как бы встала в дверях своего дома, раскинув руки, не пуская внутрь плохие вести, вернее, то, что считала плохими вестями. Бдительно охраняет мужа от всего, что грозит нарушить его покой, в том числе и от воспоминаний о саде-полигоне.

Резонно опасается, что переписка с фронтовыми товарищами или встреча с ними разбередит эти воспоминания. До Виктора не доходят некоторые письма и телеграммы. («Нина ругает почту, а потом выдабривается перед почтальоншей» — слова Павлушки.) Исчезли, несомненно, и отдельные номера газет и журналов, где писалось о новых опытах, связанных с психическим газом («отравленным ветром»).

С моральной точки зрения довольно неприглядно выглядит, да?

Однако Нина Ивановна — врач-невропатолог. И Виктор все время находился в госпитале под ее наблюдением. Уж она-то, наверное, знает, что ему можно и чего нельзя».

Вот почему на четвертый день своего пребывания в Медногорске бывший командир разведчиков позвонил в больницу Нине Ивановне и попросил назначить ему время для встречи.

— Приезжайте хоть сейчас, — ответил негромкий голос. — Я уже давно жду вашего звонка…

Бывший командир разведчиков решительно постучал в дверь с надписью «Главный врач» и переступил через порог.

За письменным столом в сверкающе-белоснежном докторском халате и шапочке Нина Ивановна выглядела строже и отчужденнее.

— Садитесь, — сказала она. — Я знала, что вы придете. Все поняли, да? И, наверное, очень осуждаете меня? Но вы не видели, какой он был в неврологическом госпитале. Витя пролежал там без малого два года, все боялись за его жизнь. Наконец ему разрешили выписаться. Мы поженились. Консилиум профессоров рекомендовал увезти его из Москвы в какой-нибудь тихий город. В Медногорске у меня были родственники. Мы переехали сюда. Я хотела, чтобы он жил подальше от моря и от Дуная. Я хотела, чтобы ничто не напоминало ему о пережитом. — Голос ее сорвался.

Бывший командир разведчиков осмелился пошутить, чтобы разрядить напряжение.

— Прямо окружили его тройным поясом обороны! — сказал он, улыбаясь.

— Пусть так. Для себя я сформулировала это иначе: «Лечить забвением!» Я лечила его забвением. И знаете, что было наиболее трудным для меня в этом лечении? То, что день за днем, систематически и неуклонно, должна была лгать ему — для его же пользы. А он безгранично верил и верит мне.

Бывший командир разведчиков не мог не подивиться самоотверженной, заботливой настойчивости этой женщины с усталым лицом и негромким голосом.

— Не думаете ли вы, — мягко сказал он, — что ваше лечение и, так сказать, щадящий режим не нужны сейчас, даже стали вредны?

Она помедлила с ответом.

— Может быть. Не знаю.

— Нина Ивановна, милая, — продолжал так же мягко бывший командир разведчиков, — вы знакомы с Виктором с юношеских лет, он вчера говорил мне. Я знал его всего лишь каких-нибудь три с половиной года. Но это были годы войны, учтите. У Виктора по временам наступают длительные периоды апатии. В таких случаях нужно, чтобы его что-то встряхнуло, вывело из этого состояния. Фигурально выражаясь, раздались бы над ухом звуки боевой трубы. Я привез из Москвы несколько газетных выдержек, которые, ручаюсь, встряхнут его.

— Но вы уверены в том, что это не повредит ему? И ведь он сделал все, что должен был сделать. Что еще можно от него требовать?

— Я не хочу от него ничего требовать, Нина Ивановна. Я думаю только о нем, о его пользе. Поймите, по складу своей натуры он должен бороться. Иначе просто не умеет жить.

Долгое молчание. Наконец женщина в белом докторском халате устало повела в сторону рукой:

— Хорошо…

Итак, «добро» от врача получено!

На обратном пути из больницы бывший командир разведчиков зашел за Колосниковым.

— Сходим-ка, брат, ко мне в гостиницу, — предложил он. — Привез кое-что для тебя из Москвы.

В номере он вручил Колесникову папку:

— Держи! Читай! Вечерком загляну, обменяемся мнениями…

Он никогда не думал, что именно Колесникову предстоит прочесть эти газетные и журнальные вырезки, терпеливо собиравшиеся на протяжении ряда лет. Начал подбирать их, когда Колесников еще считался погибшим. И о существовании сада-полигона было тогда неизвестно бывшему командиру разведчиков. Из письма гвардии майора он узнал лишь о загадочном «отравленном ветре».

Отсюда и возник его обостренный интерес. А со временем выработалось так называемое избирательное внимание. Он научился выискивать в газетах и журналах все, что касалось этого «отравленного ветра», в новейшей, послевоенной его модификации.

В Медногорск он прихватил папку с вырезками на всякий случай. И вот они пригодились. Лекарство, конечно, сильнодействующее, но будем надеяться, что…

Бывший командир разведчиков наспех пообедали, вернувшись в номер, принялся нервно расхаживать по нему.

Как там справляется Виктор с папкой? Не слишком ли волнуется?

Он представил себе: вот Виктор с любопытством раскрывает папку, наклоняется над первой газетной заметкой. Что в ней? А! Козы в горах Шварцвальда!

Это сообщение агентства Рейтер из Мюнхена. Корреспондент писал о том, что в горах Шварцвальда произошло недавно загадочное происшествие. Стадо коз, которые паслись на зеленом склоне горы, у пропасти, было внезапно охвачено паникой. На глазах у пастухов, стоявших поодаль на гребне горы, козы стремглав ринулись вниз по склону и прыгнули в пропасть одна за другой.

Во время загадочного происшествия в горах не было ни грозы, ни снежного обвала. Царила величественная, ничем не возмутимая тишина. Небо оставалось безоблачным.

Случай с козами спустя несколько дней повторился в соседней деревне при сходных обстоятельствах.

Случай! Корреспондент осторожно назвал это случаем. Но если случай повторился, да еще «при сходных обстоятельствах», то это скорее всего уже не случай.

На память бывшему командиру разведчиков тотчас же пришел «отравленный ветер». Вырезав из газеты заметку о шварцвальдских козах, он аккуратно положил ее в специально заведенную папку.

Вскоре за козами последовали туда и овцы.

Агентство Ассошиэйтед Пресс сообщило из штата Юта о несчастном случае с овцами неподалеку от города Солт-Лейк-Сити. На полигоне происходили какие-то секретные испытания. Неожиданно направление ветра изменилось. По-видимому, он подхватил и унес в сторону что-то вроде химического облака. Через несколько часов на фермах, находившихся в сорока пяти милях от аэродрома, начался падеж овец.

В Шварцвальде — козы! В штате Юта — овцы!

Как отреагировал Виктор на эти два первых сообщения? Наверное, руки его задрожали, он выронил заметки на стол и откинулся на спинку стула, чтобы немного успокоиться.

Соберись с силами, тезка! Мужайся! Теперь тебе — вслед за козами и овцами — предстоит прочесть и о людях.

В городе Пон-Сент-Эспри (на юге Франции) вспыхнула таинственная психическая эпидемия. Предполагалось отравление хлебом, выпеченным из недоброкачественной муки. Больные галлюцинировали, буйствовали, пытались покончить жизнь самоубийством. Им казалось, что на город спускается с неба огненный шар. Их окружали разинутые рыбьи пасти, выпученные круглые глаза. Бывший летчик вообразил себя самолетом, выпрыгнул из окна больницы и расшибся. Другим больным виделись огромные цветы пугающе яркой окраски. Игрушки заболевшего семилетнего мальчика превратились для него в фантастических зверей. Мир за какой-то срок неузнаваемо и пугающе исказился для несчастных жителей Пон-Сент-Эспри, словно бы они видели его отражение в кривых зеркалах.