– Может быть, и мы ее услышим! – сказал Стеван Рыжику, не заметив, что Наталия, занятая приготовлениями близнецов к переезду в Караново, слышит его.

– Лучше оставить малышей здесь, на месте! – озабоченно сказала Вета. – Кто только не воюет в наших краях…

– Мне суждено умереть не от пули, Вета! Помнишь, что ты видела во сне? А с маленькими детьми я буду выглядеть не так подозрительно… – добавила она, в глубине души понимая, что не права: во время войны подозрительны все, а в каждого подозрительного солдат обязан стрелять…

Стеван и не пытался сказать что-то против, остановить ее, он знал, что это бессмысленно. Окутанная болотными испарениями, Наталия с близнецами исчезла в зарослях осоки, так же как когда-то давно исчез поезд, увозивший его вместе с солдатами на смерть.

Покрывшись мурашками страха, Стеван забыл и остров среди болот, и обнаженную красавицу, скачущую без седла на вороном коне.

В ушах у него стучали колеса поезда и перекликались голоса молодых солдат.

В переполненных вагонах для скота, без воды, без пищи, в зловонном воздухе, они катили и катили по рельсам так долго, что никто больше не мог сосчитать, сколько дней и ночей продолжается их поездка, поезд часто останавливался на запасных путях или посреди поля, когда кто-то из отчаянных сверстников Петра возникал из ночной темноты, взрывал железнодорожное полотно и бесследно исчезал. В вагонах стоял смрад людских испражнений и гниющей соломы, на которой спали несчастные, и рядом с живыми разлагались трупы тех, кто не выдержал голода и кто предчувствовал, что проклятый поезд везет их прямо в ад, что было недалеко от истины.

Первыми, кто заставил их предположить такое, были заключенные с желтой звездой на рукаве, с которыми они повстречались в пути на одной из станций, когда машинист остановился пополнить запас угля. Низко в небе, словно подвешенная к верхушке стоявшего поблизости тополя, висела луна, огромная, как колесо телеги, так что вагоны поезда с евреями были хорошо освещены.

Похоже, что их состав уже несколько дней простоял на станции, потому что из вагонов воняло намного сильнее, чем из давно нечищеной конюшни. То, что в вагонах есть живые, обнаружил самый молодой солдат из роты Стевана, который впервые взял в руки винтовку за несколько дней до начала войны, а умер в лагере, не дожив до девятнадцати лет.

Его взгляд преследовал Стевана Арацкого все дни, которые он проводил в одиночестве в Караново и на хуторе, под кваканье лягушек в окружающих его болотах и перестук колес поезда в ушах. А позже еще и в препирательствах со второй и третьей душой, о существовании которых он и не подозревал в более счастливые дни своей жизни, до того как бросил винтовку и подался в бега …

– Там кто-то есть, капитан Арацки! – подполз к нему молоденький солдатик и потянул за рукав. – Слышны стоны.

Предположив, что у паренька галлюцинации, что от голода, жажды и страха у него помутилось в голове, Стеван отмахнулся. Но когда напряг слух, действительно услышал стоны, плач и отдельные слова, в которых он узнал ругательства и жалобы на идише.

– Еврейский поезд! – пробормотал он и приказал одному из солдат постукиванием о засов, на который запирался вагон, подать знак, что и их вагон не пустой. С соседнего пути ответили быстро, тоже постукиванием.

Так начался диалог, из которого они узнали, что всех их, евреев, включая детей и стариков, везут в какой-то лагерь, из которого нет возврата.

– Скорее всего, и вы едете туда же! – хриплым голосом предположил один из евреев и замолчал.

– Это правда, капитан? – спросил Адам, солдатик из Ораховицы.

Стеван не знал, что ответить, но для себя решил бежать при первой же возможности, потому что лучше быть застреленным при побеге, чем гнить в каком-нибудь из немецких лагерей. Утром, после того как он увидел евреев, больше похожих на привидения, чем на человеческие существа, его решение только окрепло. Когда Стевана вместе с его солдатами ненадолго выпустили из вагона, чтобы очистить его от испражнений и разлагающихся трупов, он ползком перебрался на другую сторону железнодорожного пути и покатился по крутой насыпи в заросли кустов, уверенный, что вот-вот получит пулю в голову.

Однако немецкий часовой не заметил его исчезновения: поезд неожиданно тронулся, увозя солдат Стевана к последней в их жизни остановке. Состав с евреями по-прежнему оставался на своем пути, распространяя вокруг невыносимый смрад. Когда стемнело, он выбрался из кустов и двинулся на юг, в направлении противоположном тому, в котором увезли его солдат.

В Караново он пришел весь в синяках и ссадинах, в лохмотьях, босой и голодный. Сколько времени пришлось ему по ночам продираться через заросли ежевики и колючий кустарник, обходя немецкие посты и населенные пункты, сказать он не мог.

Увидев его на пороге, оцепенев при виде движущегося скелета, уверенная, что это вернулся дух Стевана, а не сам он, Наталия перекрестилась и прошептала:

– Возвращайся туда, откуда пришла, несчастная душа! Упокойся с миром навечно! – похолодев, она захлопнула дверь у него перед носом, запричитала и, приказав детям молиться Богу о спасении души Стевана, кинулась зажигать лампаду.

– Мама, что с тобой? – спокойно спросила Вета, открыла дверь и впустила отца в дом. – Какие духи? О чем ты? Неужели не видишь – это отец вернулся! – поддерживая Стевана за локоть, Вета усадила его за стол и поставила перед ним бутылку ракии.

Наталия смотрела на них с изумлением, все еще не веря, что несчастное, изголодавшееся создание в лохмотьях это ее муж, а не превратившийся в вампира покойник. Может быть, именно поэтому на вопрос Стевана, где его отец, она лишь воздела руки к небу и проговорила:

– Там! Где еще ему быть!

Стевану в тот миг показалось, что перед ним сумасшедшая, поэтому он уселся и принялся пить, открывая в себе кроме одной, известной ему души, с которой он никак не мог выяснить отношения, еще две, подлые и противоречивые, одновременно готовые и грешить, и каяться. Вета, не раскрывая рта, сидела по другую сторону стола и смотрела на него широко раскрытыми глазами, бледная и задумчивая. Потом встала, пошла на кухню, нарезала хлеба и сыра и поставила перед отцом тарелку. Стеван ел и пил всю ночь. Вета все это время сидела напротив и смотрела, как он ест и пьет, и так до тех пор, пока он не завел разговор со своей третьей душой, пытаясь убедить самого себя, что евреи из того зловонного поезда лгали. Не может быть пути без возврата, и не мог его отец улететь в небо. В небо улетают только ласточки, а его солдаты вернутся. Он не знает когда, но знает, что вернутся, вернутся не в виде дыма, а живыми человеческими существами, готовыми бороться и победить в этой самой страшной из всех войн.

Наталия молчала, ждала, чтобы он пришел в себя. Как-то смутно она чувствовала – Стеван знает, что произошло с Лукой Арацким, но не хочет себе в этом признаться.

– Дай ему выспаться, придти в себя. Тогда и скажешь! – Вета, словно беря отца под защиту, обняла его за плечи и повела к кровати.

На следующий день Наталия почувствовала, что волосы Веты пахнут фиалками, хотя уже подступала зима, и в воздухе пролетали редкие крупные снежинки, похожие на заблудившихся бабочек.

Та зима была самой страшной и самой холодной из всех, что запомнило Караново.

Птицы замерзали в воздухе и, обледеневшее, падали на крыши домов и на деревья с тем же тупым звуком, который он потом услышит при падении самоубийц «Атертона», пролетавших мимо его окна.

Ту, вторую, военную зиму в Караново Данило не запомнил, но позже вспоминал рассказы про лагеря в Германии, где из заключенных делают мыло.