Я сидела вполоборота к залу и краем глаза с любопытством поглядывала на друзей детства Амелунга. Потрепанные жизнью немолодые мужики, с наметившимися животами и лысинами. На их фоне плотный, но подтянутый доктор Амелунг до сих пор выглядел выигрышно. Заодно я пригляделась к интерьеру. Темное дерево, темная кожа, без затей национальный колорит. Все брутально, но достаточно симпатично. Футбол закончился нашей победой, и теперь компания друзей детства во главе с Питером развлекались просмотром на большом экране творения рук одного из них – видеоотчета об отпуске за пределами страны. Снято было почти профессионально, камера медленно двигалась, позволяя насладиться панорамами реки, мостами, дворцами, фонтанами. Закадровый голос негромко комментировал визуальный ряд, но мне из угла было практически ничего не слышно.
– Вкусно, правда? – подал голос доктор Амелунг, отставляя пустую тарелку и полностью сосредотачиваясь на остатках пива. – Я часто столуюсь у Питера, когда бываю в Бремерхафене, он мастер готовить мясо. Он был старшим ребенком в семье, где родители работали от зари до темна, и рано научился готовить.
Набив мясом утробу, доктор заметно подобрел, лицо его приобрело вполне человеческое, добродушное выражение. Вероятно, ему расхотелось со мной беседовать о проблемах совести и морали, а как меня поскорее спровадить и отправиться переваривать ужин в горизонтали на диване, он еще не придумал.
Помочь ему, что ли? Собираясь с мыслями, я вновь перевела взгляд на экран, это было интереснее, чем разглядывать торчащую из-за стола верхнюю треть доктора. На экране сплошная стена старинных домов проплывала мимо зрителей. Взгляд с воды – в объектив то и дело попадала темная, отдающая бронзой на солнце гладь. Аудиофоном служила музыка позапрошлого века. Венеция? Сейчас, право слово, в объектив попадет бравый гондольер с длинным веслом…
В душе у меня что-то неуловимо шевельнулось теплым, мягким котенком.
– Вам понравилось, уважаемая фрау? – поинтересовался подоспевший за пустой посудой толстяк Питер.
– Спасибо, было очень вкусно. – Я не лукавила, вопреки ожиданиям мне в самом деле понравилось мясо. И пиво понравилось, пусть я и не осилила целой кружки. Неожиданно для себя я добавила: – Можно мне прийти сюда снова, с сыном?
– Буду счастлив и польщен! – Его туша радостно заколыхалась. – Заходите к нам в любое время.
– И обязательно закажите его фирменный шницель! – посоветовал из другого угла зала кто-то из друзей детства. – Он так и называется – «Шницель от Питера», вкусней не готовит никто в нашем городе.
– А для детей у меня существуют специальные предложения, – просиял от похвалы Питер, – парни часто берут сюда детей с собой. Раньше брали, пока дети не выросли. Но детское меню осталось для всех остальных детей нашего района.
Я полезла в карман за единственной десяткой. Не беда, если не хватит, скажу, что отдам в ближайшие выходные.
Но Питер пресек мои поползновения:
– Не обижайте старого Питера, дорогая фрау! Я совершил оплошность, и позвольте мне подарить вам сегодняшний ужин. А вы придете еще и, может быть, станете нашим постоянным клиентом.
Я тоже подобрела после сытного ужина, поэтому не стала повторять, что меня не волнует моральный облик драгоценного доктора. Мой взгляд опять скользнул по экрану.
Камера продолжала плыть вдоль домов, величественные старинные особняки сменились домами попроще. В душе у меня опять шевельнулось, мягкий котенок в ней проснулся и выгнул спинку. Я безотчетно поймала себя на мысли, что знаю, что окажется в объективе секундой позже. Сначала будет мост с витой чугунной решеткой, за ним здание цирка на площади, а потом… потом…
– Сейчас будет наш дом! – закричала я, вскакивая со стула и рукой указывая на экран. – Сразу за цирком! Наш дом! В котором мы жили раньше!
Все присутствующие обернулись к экрану, даже доктор Амелунг на мгновение забыл про свой диван.
Вот мост, цирк, а дальше… Дальше, если зайти под арку и пройти через грязный асфальтовый пятачок двора, будет помойка с вечно переполненными и вонючими мусорными баками, а за ней другой двор. В этом дворике, совсем маленьком, в дальнем правом углу скрипучая деревянная дверь, выкрашенная в темно-коричневый цвет. Дверная ручка часто отваливается, оставаясь в руках, и дворничиха привязала веревочку для удобства жильцов, веревочка держится прочно и всегда выручает, когда ломается ручка. На двери сверху прибита синяя табличка с номерами квартир. Наша квартира на высоком третьем этаже, номер восемь…
Камера предательски дрогнула и перескочила на панораму другого берега, на сияющую свежим золотом церковь. Но, боже, отчего она так сияет?..
– Вы тоже были в России, фрау Таня? – задал доктор Амелунг странный вопрос.
– А где?.. – Я отказывалась принять очевидное. – Почему? Там же мой дом, за поворотом… Покажите мне его!
– Вы жили в Петербурге? – с живым интересом спросил кто-то, то ли Боб, то ли Макс. – Вам понравилось в России? Я брал туда тур этим летом, с женой. Хорошо, только слишком дорого.
Я очнулась от сна наяву, с удивлением оглядела присутствующих.
Кто из них говорил о России? При чем здесь Россия? Я, разумеется, слышала про Петербург, но я НИКОГДА НЕ БЫЛА в России. Я никогда не была в России и только что чуть не увидела свой дом. Но ведь я живу здесь, в Бремерхафене, и дом у меня в паре кварталов отсюда, совершенно другой, чистенький и белый, с полным цветов садиком, со свежеподстриженной живой изгородью… А до этого жила в Мюнхене, а до этого… О, Боже!
– Что это? Что это было? – со слезами в голосе беспомощно обратилась я к присутствующим и почувствовала, как мелко дрожат руки.
На экране продолжалась демонстрация путевых наблюдений. Какая-то незнакомая женщина бредет по незнакомой пешеходной улице. Она останавливается у фонтанчика – в струях воды на весу покоится большой каменный шар – бросает монетку.
– Это моя жена, – с гордостью сообщил то ли Макс, то ли Боб.
Друзья детства доктора смотрели на меня с нескрываемым удивлением – новая девчонка Амелунга оказалась просто с прибабахом или же наглоталась колес. Доктор, казалось, окончательно забыл про диван и глядел на меня с профессиональным интересом, как ботаник видит в севшей на рукав бабочке не очаровательное создание природы, а класс, вид и подвид.
Казалось, все прошло, странное видение исчезло, искривленная действительность выпрямилась, расставив предметы по отведенным им местам. Вот стол темного дерева с местами поцарапанной столешницей, вот окно, за которым в свете фонаря я вижу мощеную улицу родного Бремерхафена, вот Питер с озабоченным лицом и грязными тарелками в руках, то ли Боб, то ли Макс с камерой на шее. Но почему мне от этого не легче, почему продолжает тянуть туда, в грязный двор с обвязанной веревочкой обшарпанной дверью?
Мелкая дрожь из рук перетекает в тело, добирается до ног. Я в изнеможении опускаюсь на стул и обхватываю себя руками, силясь унять ее.
– Ребята, вы займитесь-ка своими делами, – не очень-то вежливо предлагает друзьям Клаус Амелунг, не в силах победить профессионального интереса. – Питер, дружище, выключи пока телевизор.
– А музыку, музыку можно поставить? – беспрекословно подчиняется хозяин заведения.
– Разумеется, поставь музыку, – милостиво разрешает доктор.
Так называемые ребята послушно возвращаются на свои места, я же снова остаюсь один на один с Амелунгом. Доктор пристально наблюдает за мной, будто хочет разглядеть превращение гусеницы в бабочку. Или как там оно происходит у насекомых?
– Фрау Таня, вы хорошо себя чувствуете? – издалека начинает он.
Есть несколько вариантов.
Я могу сейчас встать и уйти без объяснения причины.
Я могу кокетливо повести плечами, засмеяться, откинув назад голову, как ни в чем не бывало спросить: «А что такое? Что-то произошло? Ох, знаете, я такая бываю впечатлительная, такая вся неожиданная!»
Еще я могу положить на стол ноги в желтых носках с утятами, ковырнуть пальцем в носу, выкатив глаза, пустить слюни изо рта и проблеять ему в лицо: «Бе-е-е!!!» Уверена, этот вариант будет психотерапевту наиболее интересен.
