– Привет, Эрика! – Шестирукой индийской богиней я одновременно сдернула с шеи шарфик, бросила в кресло сумку, прилизала ладонями встрепанные волосы, включила компьютер и приветливо помахала Эрике. – Ты моя палочка-выручалочка. Извини, я опять проспала.

– Палочки-выручалочки бывают только у мужиков, а Эрика – старая добрая мамочка. – Коллега тоненько захихикала собственной пошлой шутке. – Что, опять грезила всю ночь о прекрасном принце?

Хотя мы и не подруги – разница в возрасте, воспитании и все такое, – но добрейшая Эрика в курсе моих проблем. Только ей почему-то хочется считать, что по ночам я вижу исключительно эротические сны. Такие навязчивые эротические кошмары, повторяющиеся из ночи в ночь. Эрика мне страшно завидует, сама она снов никогда не видит.

– Запомни, Таня, нет никакого толку грезить по ночам о палочках-выручалочках, их нужно держать в руках и манипулировать ими. Как фокусник.

Эрика захихикала громче, и глаза ее заволокла мечтательная поволока. Я подумала, что лучше уж общение с Гюнтером, даже с приступом подагры.

– Ты неисправима, Эрика. С удовольствием поболтала бы с тобой за чашкой кофе, но, сама понимаешь, Гюнтер ждать не любит.

Гюнтер и есть тот самый друг моего отца, который в свое время уболтал родителей на авантюру с переездом. Надо сказать, что он обладает отменным даром убеждения: точно так же он незаметно уговорил меня поработать с ним, хотя я была решительно настроена продолжать карьеру в банковской сфере. За прошедшие пять лет я неоднократно дулась и обижалась на Гюнтера, но ни разу по-настоящему не пожалела о принятом решении совершить карьерный вираж. Ведь теперь я работаю в принадлежащем Гюнтеру книжном магазине.

Малюсенький кабинет Гюнтера захламлен до потолка и насквозь прокурен, завален полуистлевшими картами, рулонами допотопных афиш, пачками исписанных открыток прошлого века, записками на клочках, проштудированными от корки до корки газетами и, разумеется, книгами. Гюнтер – то еще ископаемое, он принципиальный противник присутствия в своей жизни компьютеров, счетных устройств, множительной техники и тому подобных благ цивилизации. Он застрял в развитии где-то в двадцатом веке, поэтому считает на старинных конторских счетах, а новости черпает из газет. Странно, что он обзавелся мобильным телефоном, а не бегает звонить в уличный автомат.

Здесь, в кабинете, потеряв бдительность, легко можно сесть в коробку из-под китайской еды или вляпаться в кошачье дерьмо – у Гюнтера имеется сосед по кабинету, облезлый и плешивый престарелый котяра по кличке Профессор. На Профессора я не в претензии, от постоянной жизни в грязи и никотиновых облаках я бы тоже облезла и заплешивела, а когда кругом дерьмо, волей-неволей и сам становишься говнюком. Когда-то в незапамятные времена – я не застала – Профессора по ночам выпускали в зал на ловлю мышей, но теперь и Профессор не ловец, и в зале установлены специальные отпугивающие мышей устройства. Ныне пассивный курильщик Профессор большую часть времени проводит на вытертом кабинетном диване, куда частенько подкладывается под кошачий бок и сам Гюнтер. Именно так, Гюнтер подкладывается под бок коту, потому что Профессор жирный и огромный, а Гюнтер похож на усохшую египетскую мумию.

Удивительно, как человек, взявшийся нести культуру в массы, может превратить собственный кабинет в доисторическую пещеру. Между прочим, дома Гюнтеру расслабиться не дают, его жена всю жизнь проработала в местной больнице, и в доме у нее чистота, как в операционной, о том, чтобы курить, там даже разговаривать запрещено. Может быть, потому Гюнтер под любым благовидным предлогом остается ночевать в кабинете? Может быть, это протест против семейной жизни? Короче, если верить Гюнтеру, что наш магазин – Царство Просвещения, то его кабинет – задворки Великой Империи. Но! Не считая этих маленьких недостатков, во всем остальном он типичный немец, педантичный и пунктуальный. Отдать должное старику Гюнтеру: в голове у него наимощнейший процессор последнего поколения, на счетах он считает почище «Райффайзен-банка», а его дару предвидения я могу только позавидовать.

Я открыла дверь кабинета, и меня чуть не отнесло к стене волной вырвавшегося табачного дыма. А может быть, Гюнтер специально дымит как паровоз, чтобы не чувствовался запах кота? Тогда он достиг оглушительного успеха.

– Уф! – Я почувствовала, как проклятый никотин заползает мне в легкие. Но разговаривать с Гюнтером о пассивном курении все равно что метать бисер перед свиньями, да и говорено неоднократно. А разговаривать с ним о вреде курения я не вижу смысла, каждый сам вправе распоряжаться данным ему свыше, в том числе и собственными легкими. – Доброе утро, Гюнтер.

– Сядь, – односложно скомандовал Гюнтер вместо приветствия.

Понятно, что разговор предстоял не на пару минут. Хорошо бы было захватить с собой противогаз, но, боюсь, старик счел бы это неуместной шуткой. Мои коллеги за многие годы периодически объявляли Гюнтеру войну и не покладая рук принимались бороться за чистоту окружающей среды. И где теперь эти коллеги? А Гюнтер, как сидел, так и сидит в собственном кабинете вдвоем с Профессором, и даже Евросоюз ему не указ. Мы с Эрикой тоже однажды разработали план по наведению порядка в наших авгиевых конюшнях, начинавшийся с нейтрализации Профессора путем банального отравления. Подумали-подумали и оставили все как есть. Где-то в глубине души мы обе любим Гюнтера со всеми его гигиеническими странностями. А кот и сам сдохнет, пассивный курильщик, живущий в облаках никотина. Много ли ему надо?

Демонстративно и бесполезно помахав перед носом рукой – шеф не обращает на подобные жесты никакого внимания – я опустилась на стул, предварительно внимательно изучив сиденье.

– Таня, ты меня огорчаешь, – вынес Гюнтер печальный вердикт.

Я принялась лихорадочно соображать, к чему конкретно могут относиться его слова. К опозданиям – раз… раз… раз… Два я не могла придумать, как ни пыталась. День рождения у него зимой, да он бы сам напомнил приглашением, нас с Оли всегда приглашают на дни рождения Гюнтера и Вейлы. Нет, это что-то по работе, но что именно? Заметил, как я вчера шуганула в коридоре Профессора?

Я подняла на Гюнтера честные, полные невинности глаза.

– Ты меня огорчаешь, – упрямо повторил Гюнтер. Он считал, что этой фразой все сказано.

Я давно раскусила этот трюк. После подобной фразы сотрудники принимались заниматься самобичеванием и добровольно признаваться в грехах, надеясь на смягчение приговора путем активного сотрудничества со следствием. Я молчала и только округляла зенки.

Гюнтер не выдержал первым – ничего не поделаешь, стареет курилка.

– Что это, Таня? – тихо спросил он и удрученно показал мне распечатку последнего заказа. С компьютером Гюнтер не в ладах, но мы регулярно поставляем ему для прочтения распечатки всего и вся. Это не притворство шефа, не природная тупость и не старческий бзик, а гражданская позиция. Гюнтер всем естеством уверен, что компьютеризация активно подрывает его бизнес. Дай ему волю, и мы бы считали на арифмометрах и вручную писали письма, только, к счастью, в этом вопросе у него руки коротки.

Тихий голос Гюнтера мог обмануть лишь непосвященного, у нас всем известно: чем тише он говорит, тем более разгневан. Я искренне недоумевала, в чем именно дело, никакого подвоха в последнем заказе не было. А когда и бывали, он никогда не вызывал меня к себе по такой ерунде, лишь мимоходом неодобрительно бурчал что-то о моем дурном вкусе.

– Не делай вид, что ты не понимаешь. Меня заинтересовала девятая позиция, «Хотят ли русские войны», автор некто В. Полякофф. Что ты имела в виду?

Я равнодушно пожала плечами:

– Да ничего не имела, просто очередная книженция. На днях доктор Бершвайгер спрашивал что-нибудь подобное, а мы толком ничего не смогли ему предложить. Я пообещала доктору заказать и позвонить. Что не так? Мы всегда так делаем.

– Таня, – еще тише спросил Гюнтер, – ты решила превратить наш магазин в оплот коммунистической заразы, где по всем углам будет русская пропаганда?