– Я его здесь похоронила. Всего один день он прожил. Не отдала я его ни людям, ни земляным червям. Здесь, где никто его не тронет, лежит он в деревянном гробике под камнями, и ветер его баюкает, как мать…

– Я не знал, – проговорил Яносик.

– Я сама отнесла его сюда. Здесь лежит наш сын… Ты его никогда не видел.

– Эх, боже! – вздохнул Яносик. – Вот что бывает на свете…

А Веронка рассказывала:

– Каждую весну ходила я сюда… Когда снег таял. На озере еще лед лежал. Ветер поет колыбельные песни моему дитятку: «Баю‑бай, маленький»… Стены Герляховской горы – дом его…

– Эх, – сказал Яносик, – лежит он здесь, как орленок в гнезде. Высоко.

– Вот что случилось после той ночи, когда ты говорил мне: «Я беру с тебя мед, как пчела с сирени»…

– А ты мне сказала, что я для тебя – точно лес…

Веронка обвила руками шею Яносика.

– Показала я его тебе – и сердцу легче. И он отца своего теперь узнал. А то ночью приходил меня спрашивать: «Кто мой отец? Откуда? Из Польши?»

Яносик гордо встал на камень, поднял голову и сказал:

– Яносик Нендза Литмановский, разбойничий гетман.

– Иисусе, Мария! – пронзительно вскрикнула Веронка и отступила в страхе.

Но Яносик взял ее за руку и сказал:

– Не бойся. Ты будешь моя, станешь хозяйкой Липтова. Мы будем жить в замке, а здесь я поставлю золотой крест.

– Так это ты разбойничал в Липтове? Из‑за тебя лились слезы? Тебя проклинали? За твою голову назначена награда? – восклицала Веронка.

– Никогда я не брал ничего у бедняка. Я брал только там, где было много добра. Я людей равнял. А мне самому не нужно было ничего. Веселый я был! И смелый. Нищий не станет разбойником, это может только мужик! Я любил радовать людей и с ними тягаться: кто лучше? Я этой чупагой прорубил себе путь от Дунайца к Дунаю! Да!

И он поднял чупагу над головой.

– Ты страшен, – сказала Веронка.

– Но славен, могуч и богат!

Веронка опустила голову.

– Как король! – шепнула она с невольным смирением.

– Как король!

Яносик обнял ее за плечи.

– Я вознагражу тебя за погибшую молодость… В золоте, в шелках будешь ходить… Ты всегда была в моем сердце. Я тебе благодарен. Песней своей ты меня словно околдовала, в ней было счастье. Гляди, как хорош свет божий!

Внизу простиралась светлая равнина Спижа, из‑за Татр брызнули солнечные лучи, и на черные вершины Герляховской горы набежал золотисто‑розовый свет, заиграл в изломах, как гирлянда цветов.

– Ребенок пусть спит, – сказал Яносик, обернувшись назад, к озеру. – Ему здесь хорошо, покойно. Никто не придет к нему, не нарушит покой. Тихо здесь. Горы, как стены, оградили его. Он лежит, как сын королевский в замке. Прощай, Веронка. Я отсюда сбегу прямо вниз – и воловьими тропками через лес…

– Куда же ты идешь?

– Меня война ждет.

– С кем?!

– С панами.

– Яносик! Пропадешь!

– Либо я, либо они. Кому‑нибудь из нас надо погибнуть. Если бы враги друг друга боялись, так не было бы и войн. Будь здорова! И жди меня.

Он обнял Веронку, привлек ее к себе, поцеловал и пошел прочь. А когда, бряцая чупагой, скрылся среди скал, Веронка в отчаянии крикнула:

– Яносик!

Но из чащи донеслась уже только его песня:

Не тужи, подружка,

О своей судьбе:

Исхожу всю землю,–

А вернусь к тебе!..

Веронка стояла среди пустыни. Ей казалось, что она видела сон. По кустам, позолоченным восходящим солнцем, пробегал ветер. Веронка откинула со лба волосы и перекрестила издали Яносика.

– Сгинешь! – прошептала она.

А Яносик спускался вниз, одинокий среди этой пустыни, и думал: «Ну, я теперь знаю, что меня туда тянуло. Суждено мне было увидеть могилу сына. Думал ли я когда‑нибудь, что у меня есть сын? А судьба о человеке думает! Небось приведет куда надо. И сам того не знаешь, а ее слушаешься! И что это за голос такой? Он в душе откликается. Власть над миром имеет…»

Сбежал Яносик, как весной горный ручей, к своим товарищам и удивился: вместо троих, лежавших под деревьями, на стоянке он увидел четырех.

– Кто здесь? – крикнул он еще издали.

– Бафия! – отвечали ему.

В их голосах было что‑то, встревожившее Яносика; несколькими прыжками он спустился вниз.

– Зачем он пришел?

– Всему конец! – ответил Бафия.

– Как?! – крикнул Яносик.

– Всему конец. Ночью откуда‑то пришло императорское войско, Градек заняли.

– А мужики?

– Кто не убит, тот бежал.

Яносик зашатался и прислонился к дереву.

– Все убежали?

– Все, не бежали только те, что убиты или взяты в плен. Их за среднее ребро повесят. А вы где были, разбойничий гетман?!

Взмахнул чупагой Яносик, но удержал ее в воздухе и только глянул в лицо Бафии такими страшными глазами, что Бафия побелел. Одно слово прогремело из уст Яносика:

– Ступай!

Бафия повернулся и, съежившись, пошел прочь.

– Что он говорил? – спросил Яносик.

– Да то же, что тебе! – ответил Гадея. – Ночью пришло войско, окружило замок, наши защищались. Их не застали врасплох: Саблик караульных поставил. Да у солдат пушки были, много пушек, и мужики бросились бежать. Бафия тоже убежал и попал сюда.

– Саблик погиб?

– Нет. Вывел мужиков.

– Много погибло?

Гадея ничего не ответил.

– Саблик сразу увидел, что песня наша спета. Он бежал, а мужики за ним, – сказал Матея.

– Примерно половина, – вставил Гадея.

– Эх, если бы ты был там! – сказал Яносику Моцарный.

– Слава богу, что его там не было, – возразил Гадея. – И сам бы погиб, и другим бы не дал убежать.

– Там ничего нельзя было сделать! – сказал Матея. – Солдат было тысячи две, и с пушками.

– Так и Бафия говорил: «И слава богу, что Яносика не было! Он бы нас всех погубил. Там надо было не биться, а бежать». Говорил он еще, что с деньгами некоторые мужики убежали. Одни успели бежать, другие – нет. Бафия нам тут все рассказал до твоего прихода. Долго, долго тебя не было!

– Прямо скажу – людям тебя проклинать не за что, – сказал Гадея. – Всякий знает, что ты людям добра хотел. А если не вышло, так что же. Ты ведь не господь бог! Правда, тьма народу не вернется домой. Но они же знали, что не на свадьбу идут. Никто их силой за Татры не тащил!

– Правда, – сказал и Моцарный. – Знали, что либо пан, либо пропал.

– Бог тебя хранил, что ты в лесной сторожке замешкался, – сказал Матея, – сам знаешь, каков ты! Тебе море по колено, смел ты больно. И ты бы сгинул, и мы бы все трое сгинули, и ни единого свидетеля не осталось бы. Не удался поход, что ж тут поделаешь!

– Бог тебя уберег! – повторили Гадея и Моцарный.

– Точно нарочно тебя услал, – сказал Матея.

– Пути господни неисповедимы, – начал, помолчав, Гадея. – Кто ж знает, чего ему еще от тебя надо. Может, он тебя к тому ведет, чтобы ты на добытые разбоем деньги костел построил, как когда‑то разбойники в Новом Тарге поставили костел святой Анне. Пути господни неисповедимы, и постигнуть их не пытайся.

Так говорили они, глядя на Яносика, а у него в лице краска сменялась бледностью, глаза то сверкали, то меркли.

Он слушал, но как будто не слышал ничего. И только после долгого молчания шепнул куда‑то в пространство: «Ты меня с пути сбила, дивчина. Ты одна в сердце у меня. Всему конец. И мне и жизни моей». Потом сказал громко и уверенно:

– Пойдемте, поднимемся выше. Там есть полянка в лесу.

– А зачем туда идти? Надо удирать за Татры. К Кончистой горе, через Железные Ворота, – сказал Моцарный.

Яносик рассмеялся.

– Через Железные Ворота? Где мы проходили, когда с золотом и серебром возвращались с Дуная в Польшу?

– Да ведь так ближе всего, – заметил Моцарный.

– У тебя времени хватит бежать, не бойся!

– А оно бы пора. Ведь нас искать будут! – сказал Матея.

– Убежишь, убежишь и ты! Еще есть время!

– Яносик… – начал Гадея и не договорил.

Они поднимались по той горе, по которой сбежал Яносик. Прошли лес и вышли на поляну, окруженную густым кустарником в рост человека.