Водопуст – тот выпустил ручей из‑под валунов в Калатовке, потому что ему стало жалко, что вода стонет под камнями и не может вырваться наружу. Буковинцы просили его, чтобы он открыл источники в их голых, безводных горах, и он сделал бы это, если бы они не были ему так противны. От постоянного ветра волосы у буковинских мужиков стояли дыбом на голове, а на каждом волосе сидела вошь, – так рассказывал Кшись. Водопуста рассердил их неопрятный вид, и до сих пор приходится им ездить по воду в долины: летом возят бочки с водой в телегах, а зимой – на санях.

Однажды Пентожек и Водопуст побились об заклад. Водопуст говорил, что пустит в Косцелисках новый ручей, а Пентожек говорил, что он его задержит. И когда он задержал один ручей своей грудью, Водопуст повернул ручей в другую сторону, и Пентожек не мог задержать воду сразу в двух руслах. Он проиграл и отдал все золото, которое лежит в Криване.

Зато Пентожек завалил воду, которая грелась на солнце, такими огромными камнями, что Водопуст не мог ее откопать, и пришлось ему делать в скале проход, только уже у самых Косцелиск выпустил он ее из‑под скалы; а проход этот рыл на Красной вершине целых тридцать лет. От подземного шума и грохота скалы трескались, и оттого в горах вокруг Косцелиского ущелья теперь такие страшные расселины и пропасти.

Когда звездный дождь упал на Каменную долину, под Красной вершиной, опять заспорили между собой Пентожек и Водопуст. Первый из звезд сделал сверкающее озеро, купал в нем диких коз, и они блестели как золото, – ночью казалось, будто огни прыгают по горам. Но завистливый овечий пастух, Водопуст, рассек скалы, чтобы озеро провалилось в расщелину, и засыпал его песком. С тех пор и существует Косцелиское ущелье, в котором водятся разные чудовища.

Водопуст пас овец, а Пентожек – коз. Были они пастухи на славу. Когда Водопуст стал спускать на нижние луга речки из озер для своих овец, Пентожек для своих коз стал устраивать огромные озера в Татрах на такой высоте, куда овцы не смели заходить. Зато орлы крыльями нанесли лед на самое высокое озеро, Терянское, и завалили его совсем.

Слава предков Яносика гремела в горах и долинах. А потом было множество других великанов и силачей, хоть и не таких, как они. Саблик знал песни о них: о великих разбойниках Новобильских, о Войтеке Мальце, тоже из Бялки, который столетним стариком плясал вприсядку и ходил красть волов под Мурань на Спиж; о великих охотниках, которые в лесу связывали медведям ремнями лапы и на плечах приносили их с гор в долины; о смелых мужиках, которые победоносно сражались с царем змей и его полчищами, с татарами и закованными в латы рыцарями, похищавшими девушек.

Огромный, вековой Пышнянский лес баюкал Яносика, шепча ему о славе предков.

Но он, Яносик, мог прославиться еще больше, если выведет весь народ из нищеты, убожества в страну благоденствия. Он мог бы сделаться как бы королем народа, перед которым откроет новый мир. Он хотел создать для своих горцев новую, счастливую жизнь. И тогда все леса татрские будут шуметь о нем, до далеких потомков дойдет его имя, имя разбойника над разбойниками, храбреца над храбрецами, гетмана над гетманами. Благословение поляков и ужас венгров увенчают имя его, как зеленые ели венчают островерхую скалу под Гевонтом.

Яносика сморил сон.

А когда он проснулся и взглянул вверх, на бледнеющем небе мерцали уже только редкие звезды. Приближался рассвет.

Яносик поднялся и засвистал.

Этот свист, точно тысячи стрел, брызнул вокруг и наполнил собою лес. Кшись поднял голову с земли и проворчал:

– Эх, чтоб тебя!..

Гадея, Матея и Моцарный вскочили по знаку гетмана; старый Саблик сел, провел рукою по влажной траве и росою умыл лицо и глаза. Проснулись и остальные. Мардула, чтобы размяться, три раза высоко подпрыгнул и три раза обеими руками сильно хлопнул себя по кожаным подошвам керпцев.

И сейчас же, перекусив чем у кого нашлось, тронулись дальше, на Каменный перевал. Светало, когда мужики по красноватому песку и поблекшей осенней траве, покрытой инеем, взбирались по склону горы, а когда последний из них взошел на вершину, все вокруг уже сверкало в лучах утренней зари.

Небо за Криванем сияло бледно‑розовым светом, и отблеск его падал на темно‑зеленые Нижние Липтовские Татры, а долина у подножия их лежала еще во мраке. Когда же свет понемногу рассеял тьму, над землей показалась серая неподвижная пелена тумана. Но понемногу он начал редеть и рассеиваться, открывая глазам белые усадьбы, деревни и города. Засеребрился вдали быстрый Ваг.

Теперь горцы видели вдали Прибилину, Королевскую Лехоту, Порембу, Градек, Микулаш – липтовские деревни, поместья, города с богатыми лавками, край, где родятся пшеница и виноград, где землю пашут на белых волах…

При виде всего этого Гадея, Матея и Моцарный, друзья Яносика, затянули песню, которую пели всегда, когда переходили с гетманом через Татры:

Вышел я, разбойничек,

В сторону чужую,

Виселиц наставили –

Выбирай любую!

Они смотрели вниз, в длинное, глубокое ущелье Каменной долины, пустынное, дикое и мрачное, поросшее можжевельником и карликовыми соснами, и дальше, на Липтовскую долину, которая простиралась до высокой горы Дзюмбира. Внизу перед их глазами что‑то мелькнуло – казалось, кто‑то взмахнул огромным серпом. То рысь, обитательница этих мест, гигантскими прыжками промчалась с западного на восточный край горы и скрылась в зарослях.

Потом приблизилась к ним странная фигура: человек в черной одежде, с седой бородой и с седыми волосами, падавшими до плеч. За спиной у него висел мешок необычной формы. Человек зорко вглядывался в траву.

Они тотчас поняли, что это лекарь. Он искал чудесный дягилевый корень и целебные травы.

Этот малорослый и тучный старик подошел к Яносику и, сняв шляпу, сказал:

– Клад ищут… там… Пусть идут… гетман…

– Дурачок! – зашептались мужики, а Яносик спросил:

– Кто ищет?

– Трое… из Кракова… немцы… там, у Рачкового Плеса… под Кончистой… иди… убей… возьми… великий гетман… разбойничий…

– Откуда ты меня знаешь? – спросил Яносик.

Старик поднял вверх обе руки.

– Что? – благоговейно воскликнул он гортанным голосом.

Яносик вынул из пояса дукат и дал ему: лекарь поклонился в ноги, потом сказал:

– Саблик!

– Так это ты? – отозвался Саблик.

– Гы‑гы‑гы! – засмеялся старик. – Пан лесничий лежал в лощине… фук! фук! фук! – Он делал руками знаки, показывая, как горит огонь.

– Поджег ты, что ли, крестный? – спросил Яносик у Саблика, а тот отвечал:

– Поджег шалаш, когда спал он, а двери запер.

– Где?

– Под Остервой. Я видел. Ходит. С тех пор три года прошло.

– Рысь от тебя убежала, – сказал Яносик лекарю.

– Сало съела… в кустах… каналья!..

– Откуда ты, дедушка?

– Из Варшавы… с Краковского предместья… Я у панов Казановских служил.

– И давно за травами ходишь?

– Тридцать лет… Идите к Кракову… Они клад ищут… немцы… купцы краковские… у них книги… черные… Духов заклинают…

– А ты искал?

– Искал.

– И что же нашел?

– Дух камень в меня швырнул… – И, приподняв шляпу, он показал на голове рубец.

– Потому ты, должно быть, и одурел, – сказал Кшись. – А где искал‑то?

– У Жабьего Плеса… под Ледовым… в Кленовых рощах…

– Вон сколько гор исходил! – заметил Гадея.

– Прощай, мы уходим! – сказал Яносик, отстраняя старика рукой.

– Уходи, не то мешок отнимем! – пугнул его и Кшись, делая вид, что хочет схватить мешок с травами.

Лекарь притворился испуганным и с низкими поклонами ушел в сторону, где скоро скрылся среди зарослей.

Яносик смотрел на лежавшую перед ним долину, и его мужественное сердце ширилось в груди. Он чувствовал себя орлом, парящим над землею. Земля, погруженная в утренний сон, лежала глубоко внизу, а он поднимался над нею, как горный ветер, как туман, встающий из‑за скалистых вершин, чтобы ринуться на нее и завладеть ею.