Как‑то в конце рабочего дня Перовский зашел к Ямадзи по делам службы. В кабинете, кроме них, никого не было. Завязалась непринужденная беседа. Василий коснулся будущей войны с Россией, которая была предметом его бесконечных раздумий.

– Мне кажется, Японии не одолеть Россию. С Китаем не разделались, а тут еще ввязались с Америкой. Где же взять столько сил? А вы как считаете, Виктор Иванович?

Перовский не знал, что ответить. Может, его испытывают? Ведь японские офицеры коварны: на словах у них одно, а на деле – другое.

– Ямадзи‑сан, я не военный, чтобы судить о таких вещах. Видимо, генеральный штаб рассчитывает на свои силы.

«Не доверяет, боится меня», – подумал Василий.

– Виктор Иванович, давайте будем близкими товарищами. Зовите меня Василием Леонидовичем и не считайте своим потенциальным врагом. Не скрою, до сих пор я был таким. Когда вы спросили, почему я, русский, оказался в Японии, я сказал вам неправду. Теперь хочу иметь друга, говорить с ним откровенно.

И поведал о том, как попал в Японию.

Перовский сначала слушал с недоверием, но когда Василий рассказал об отце, показал советскую газету, сомнения в искренности Василия исчезли. Вот, оказывается, каков он, этот молчаливый недоступный «русский самурай!» Как долго скрывал свою душу от соотечественников!

– Теперь мне часто грезится Россия и встреча с родным отцом. Но ведь я ему враг.

Как радовался Перовский, что перед ним сидел тот человек, который нужен был его товарищам по подпольной борьбе! А может, он признается ему не первому?

– Благодарю вас, Василий Леонидович, за такое откровение. Только чем я заслужил его у вас? Или я не первый?

– Нет, дорогой Виктор Иванович, вы первый. К вам я давно присматривался. И, надеюсь, не ошибся, вверив свою судьбу. Впрочем, большого риска с моей стороны тут нет. Если бы вы вздумали сообщить о нашем разговоре, вам бы не поверили, посчитали за клевету.

– Предавать друзей, разумеется, не в моем характере, – сказал Перовский. – Ваши мечты о родине и о встрече с отцом мне очень близки и понятны. Но ведь мечты, Василий Леонидович, сбываются только тогда, когда идут им навстречу.

– Если бы знать, что они сбудутся, Виктор Иванович, я пошел бы хоть на край света…

Спустя некоторое время Василию было предложено небольшое задание. Он охотно выполнил его. Так Ямадзи‑Шестерин стал передавать сведения, касающиеся подготовки японского командования к войне с Россией..

Когда Померанцев пришел в военную миссию, ему хотелось сблизиться с белым японцем. Иван старался вызвать его на откровенный разговор, заинтересовать какой‑нибудь присказкой, анекдотом из жизни в России. Но Василий холодно отнесся к нему, презирая изменника.

– Вы же русский. Почему вас не интересует Россия? – домогался Иван.

– Я вырос в Японии, и Россия меня интересует лишь как военный объект.

«Бесчувственный самурай! Ничем его не проймешь».

После работы Померанцев предложил Ямадзи заглянуть в ресторан, поговорить за рюмкой коньяка. Василий сказал, что дома у него какие‑то неотложные дела.

«В общем, не желаешь со мной знаться. Ну и хрен с тобой!»

Ивану не хотелось идти в свою холостяцкую квартиру. Днем он много работал: читал советские газеты, просматривал книги. Неплохо бы посидеть за кружкой пива.

Не спеша шагал он по широкой, людной улице, наблюдая за прохожими. В белом чесучовом костюме и соломенной шляпе Иван чувствовал себя господином. Его уважают японцы, ему завидуют русские. На минуту он вспомнил падь Белантуй. Сейчас там изнывают от жары: лежат на огневых рубежах на стрельбище или совершают томительные переходы, штурмуют сопки. Б‑р‑р. Не хотел бы он продолжать такую жизнь.

Иван сел в трамвай и доехал до набережной Сунгари. В знойный вечер здесь было приятно погулять. Набережная с одной стороны обсажена тополями, от реки веяло прохладой. На пристани было много яхт, катеров, шаланд и моторных лодок. Хорошо бы прокатиться по реке! Но Иван предпочел другое удовольствие – пошел в пивной бар. У него остались талоны на пару кружек.

В баре было шумно. У столиков стояли люди, пили пиво. К стойке вытянулась очередь. Иван тоже пристроился за молодыми парнями. Из разговоров узнал, что это русские шоферы.

Молодая японка отпускала быстро. Но вот очередь застопорилась: подошли трое в штатском. Один полез без очереди.

– Фашисты из германского консульства, – услышал Иван.

– Куда лезете! Станьте в очередь!

– Марико, не отпускай им!

Рослый детина с чубом светлых волос, в белоснежной сорочке язвительно бросил:

– Русские свиньи могут обойтись без пива!

– Сволочи!

– Мало вас под Сталинградом били!

Немцы, смеясь, что‑то лопотали. Рослый детина пригрозил:

– Скоро мы вас будем вешать на каждом телеграфном столбу.

– Руки коротки!

– Скоро вас самих перевешают!

– Дейчляд юбер аллес! – горланили немцы.

Детина снова полез, но его оттолкнули. Озлобившись, он ударил одного из шоферов. И тут, как по команде, на фашистов налетели русские. Началась потасовка. На лицах холеных молодчиков вспухли синяки, из губ сочилась кровь.

Продажа пива приостановилась. Люди стали покидать бар. Померанцев тоже вышел, боясь быть замешанным в этой катавасии.

«Здорово немцев разукрасили, – размышлял Иван, шагая по улице. – И тут их ненавидят русские».

За рекой опускалось солнце. Вечер пропадал без толку. Даже пивом не удалось побаловаться… Где же Кутищев? Давно уже Иван не видел его, занятый работой в военной миссии. А что если ему заглянуть к Винокурову? Этот человек готов сутками слушать его. У них одна судьба.

Иван отправился на трамвайную остановку, тихо напевая: «Вечер тихий, далекий вспоминается мне. Я брожу одинокий на чужой стороне».

Винокуров встретил Померанцева тепло.

– Очень кстати, Иван Иванович! У меня сегодня день рождения. Проходи, дорогой.

В гостиной за круглым столом сидело много людей. Среди них Левка Охотин, Аркашка Кутищев и несколько незнакомых женщин. Померанцева посадили рядом с Кутищевым.

– Рассказывай, Ваня, как на новом месте живется? Пишешь что‑нибудь?

Винокуров поставил перед Померанцевым полный фужер с чуринской, попросил выпить, не дожидаясь очередного тоста.

Иван пожелал имениннику всяческих благ и опрокинул фужер.

Пока закусывал, кто‑то затянул: «Хазбулат удалой…» Пропустив куплет, Иван тоже подхватил, чтобы показать себя компанейским парнем.

Напротив сидела брюнетка с золотым кулоном на полуобнаженной груди и томно посматривала на него. Когда окончили петь, брюнетка предложила:

– Господа, попросим Ивана Ивановича спеть какую‑нибудь русскую песню.

Померанцев задумался: что же спеть? «Три танкиста»? Не пойдет. «Золотая моя Москва»? Опять не то. Надо такую, чтобы не касалась борьбы. «Огонек»? Тоже о борьбе с немцами. «Катюша». Вот эта устроит.

– Исполню советскую песню, которую даже немцы обожают. Прошу гитару.

Иван взял несколько аккордов и запел о девушке, которая выходила на берег и заводила песню про степного сизого орла.

Дамы слушали с умилением, не сводя глаз с певца. Только Охотин тупо посматривал куда‑то в сторону. Мысли его были далеки от лирического настроя.

Песня всем понравилась. Ивана просили исполнить что‑нибудь еще. Но Винокуров, боясь, как бы не переборщить с советскими песнями, предложил:

– А теперь, господа, попросим нашу поэтессу Ольгу Аркадьевну прочесть что‑нибудь из своих стихов.

Брюнетка поднялась. Ломая пальцы, несколько секунд настраивалась, затем начала тихим трагическим голосом:

Прижаться бы раненым телом к земле,

Попросить у ней каплю отравы,

Которой поит она свежесть полей

И дурманит дремотные травы.

Забыть мир убогий, мир полный тревог, Захлебнуться в прозрачности зыбкой: Ведь там, за покровами чистыми, бог С ясным взором и светлой улыбкой…

Женщины хлопали, но не от души, а скорее из вежливости. Брюнетка поклонилась и села.