Дои всматривался в скуластое лицо Семенова, будто видел его впервые.
– Мы верим, господин атаман, своему божественному императору и не можем осуждать его волю. В данном положении нам ничего не остается, как только продолжать войну на Тихом океане. Но мы не теряем надежду и на ослабление России, после чего нам придется только ввести свои войска в Сибирь.
– Вы забываете, Дои‑сан, что Россия – это такая гигантская машина, которая может перемолоть всех германских солдат. И если мы не окажем поддержку фюреру сейчас, могут быть печальные последствия. Как передает недавно перешедший к нам советский офицер, Сталин снял с границ Маньчжоу‑Ди‑Го почти все кадровые дивизии и отправил на Западный фронт. Видно, уверен, что мы его не тронем. Ох, чует мое сердце, упустим мы Россию!
Дои и сам понимал, что расчет на поражение России не оправдался, что божественный микадо совершил роковую ошибку, послав своих доблестных воинов на юг. Но верховные власти на что‑то рассчитывают, если ведут войну на Тихом океане и держат большие силы в Маньчжурии. Ему вспомнилась бактериологическая бомба.
– Будем надеяться, господин атаман, что план генерала Танака осуществится независимо от того, одержит Германия победу или нет. – Он поднес руку к груди и слегка поклонился. – Клянусь своей прародительницей Аматерасу, что кончится именно так!
«Дай бог, только что‑то не верится», – подумал атаман.
– Боюсь, Дои‑сан, не хватит у нас сил для захвата Сибири, если Германия будет разгромлена.
Глаза Дои сузились, рот ощерился.
– Вы плохо знаете наши силы, атаман! К вашему сведению, мы располагаем некоторым оружием, какого нет ни у одной страны. Вас я, как преданного русского самурая, посвящу в эту тайну…
Семенов уже знал от своих агентов, что близ Харбина на станции Пинфань стоит секретная воинская часть, которая занимается разведением бактерий чумы, холеры и других заразных болезней для применения их в войне. Об этом рассказал ему и Дои.
– Да‑а, это сильное оружие, – заключил Семенов. – Непонятно только, каким способом оно будет применено для массового уничтожения.
– А вот послушайте, – продолжал Дои. – Над этим много лет думал генерал Исии Сиро. Наконец, по его идее была изготовлена бомба «И». Предварительные испытания дали неплохие результаты. Скоро будут проводиться новые испытания на живых людях. Там вы можете воочию убедиться в силе этого оружия…
Глава четвертая
Родзаевский определил Померанцева в свою разведшколу инструктором. Как пехотный офицер, Иван должен был проводить занятия по боевой подготовке.
Школа имела два отделения: диверсионное и пропагандистское. Пропагандисты изучали общественные науки, работу партийных, профсоюзных и советских органов.
Для такого важного заведения японцы предоставили богатый трехэтажный особняк, обнесенный кирпичной стеной. Что делалось за этой стеной, мало кто знал из жителей Харбина.
Когда Померанцева провели через железную калитку во двор, там шли занятия. Люди, одетые в советскую армейскую форму, тренировались на турнике, брусьях, отрабатывали строевой шаг. Слышались знакомые военные команды.
Удивили Померанцева учебные классы, в которых проводились теоретические занятия. На стенах висели портреты Сталина, Ворошилова, Будённого. Известные лозунги: «Смерть немецким оккупантам!», «Все для фронта, все для победы!»
– Что вы скажете о нашем заведении? – спросил сопровождавший Ивана Лев Охотин – мордастый, смуглый, с тяжелым, исподлобья взглядом. За время службы в фашистском союзе он совершил немало уголовных преступлений против невинных людей.
«У Левки твердое сердце, – говорили товарищи, – Его никакая мольба не тронет. Скорее камень заплачет, чем он».
За глаза его называли не Львом Павловичем, а Тигром Павловичем.
Когда была создана разведшкола, Родзаевский поставил Охотина своим заместителем, как одного из верных клевретов.
– Здорово обставлено! – ответил Померанцев.
– Это нам Винокуров помог. Мой заместитель по учебной части. Пойдемте, познакомлю.
В кабинете, заставленном шкафами и сейфами, за столом сидел человек с впалыми щеками в черном костюме и белой рубашке с галстуком. Черные горящие глаза его казались грустными, истомленными.
– Пополнение, Юрий Михайлович! Новый красный офицер к нам пожаловал, – сообщил Охотин.
Винокуров засуетился, словно к нему привели родного брата.
– Пожалуйста, присаживайтесь. Рассказывайте, как жизнь в России.
Померанцеву уже надоел этот вопрос. И он спросил сам:
– А вы давно оттуда?
Винокуров бежал в Маньчжурию из‑за трудностей, сложившихся по службе на заставе. И развил такую кипучую деятельность, на какую только был способен. В разведшколе им была спланирована тематика занятий, как в советском военном училище, установлен такой же распорядок, те же методы обучения. Он много работал: контролировал занятия, проводил сам, используя свой опыт. Японцы высоко ценили радение Винокурова, и он еще больше старался.
Но успехи России в войне с Германией заставили Винокурова задуматься над тем, что его ожидает. Он стал охладевать к службе, даже не прочь был бежать куда‑нибудь из Харбина. Но такая возможность пока не представлялась.
Приход Померанцева несколько ободрил Винокурова. Теперь он не один здесь. Есть еще человек, который на что‑то рассчитывал, когда бежал сюда. Об этом ему хотелось поговорить с Иваном наедине. Вечером он пригласил его к себе на квартиру.
За ужином они распили бутылку чуринской. Грустные глаза Винокурова повеселели.
– Вот так, Иван Иванович, мы и живем. Все на что‑то надеемся, все чего‑то ждем. А жизнь ничего хорошего нам не приносит, все отдаляет наши желания.
Померанцев сперва побаивался Винокурова: может, он проверяет его преданность японцам. Но из разговоров убедился, что Винокуров в душе не уважает японцев, служит им только потому, что некуда деваться.
– Не представляете, как мы соскучились по родине! – закрыв глаза, покачал Винокуров головой. – Седьмой год проклинаю ту ночь, в которую покинул родную землю. У нас растет сын, и мы не знаем, что его ожидает. Часто думаю, лучше бы отбывать в колонии, чем томиться здесь. Там хоть и горько, но родина‑мать, а здесь чужбина‑мачеха. Никому ты не нужен, никто за тебя не заступится.
– Вот верите, Иван Иванович, все годы живем здесь и трясемся, как бы не арестовали, – вмешалась в разговор жена Винокурова, совсем еще молодая, с румянцем на круглых щеках. – Сколько погибло тут русской молодежи! Допустим, вы не признаете фашистскую организацию. Но для того, чтобы устроиться на работу, должны стать членом РФС. И люди вынуждены вступать.
– Так стало в последние годы, – пояснил Винокуров. – До этого в фашистский союз шли добровольно, но успехи советских в войне с Германией пошатнули авторитет союза. Люди стали сочувствовать России. Тогда власти Маньчжоу‑Го решили прибегнуть к насильственной мере, чтобы спасти от развала ряды Родзаевского.
– А сам‑то он хоть верит в успех своего дела? – спросил Иван.
– Фанатик до мозга костей! Придумал лозунг: «Жить и умереть с ниппон!» Из кожи лезет, чтобы выслужиться перед ними. Проводит съезды, намечает трехлетний планы: добиться такой‑то численности членов союза, подготовиться во всеоружии к войне с коммунистами, подражать герою борьбы с Коминтерном Михаилу Натарову и т. д.
– А кто он такой, этот Натаров?
– Мнимый герой. Был солдатом армии Маньчжоу‑Го, участвовал в Номонгинских, то есть Халхин‑Гольских событиях и погиб от шальной пули. Но японцы решили сделать его героем, с которого бы русские эмигранты брали пример. Они доставили тело Натарова в Харбинский собор. Там его отпели при большом стечении народа и с почестями похоронили. Потом воздвигли памятник, как борцу с коминтерном. Проходя мимо, русский человек должен остановиться и сделать поклон герою.
– Как вы думаете, Иван Иванович, Красная Армия победит Германию? – спросила Винокурова. – Нам ведь не разрешают слушать Россию, но слухи ходят, что советские уже вступили в Румынию.
