По утрам его мучила бессонница: не давали покоя думы о России, особенно в последние годы, когда началась война. Первые месяцы Семенов восторженно приветствовал успехи немцев, шагавших по Украине и Белоруссии. В этом марше хотелось принять участие и ему. Он публикует в газетах письмо генералу Власову, предлагает послать в «добровольческую армию» конный корпус и внести свою лепту в борьбу с большевиками. Но услуги не были приняты. Возможно, Власову не хотелось делиться своей будущей властью с казачьим атаманом, а может, обстановка на фронте не благоприятствовала. Как бы то ни было, письмо осталось без последствий. Это задевало самолюбие атамана. Однако в дальнейшем, когда немцы стали терпеть поражение, атаман благодарил судьбу за то, что не удалось связаться с Власовым.

Впрочем, радоваться пока было нечему. Поскольку Германия шла к краху, а Советская Россия усиливалась, это не сулило ему ничего хорошего. Лучше было бы начать войну сейчас, навязать СССР второй фронт на Востоке. Но разве убедишь японских генералов! Говорят, надо подождать. Что ж, к этому ему не привыкать. Уже много лет он ждет, когда они займут Сибирь, а его поставят правителем. Эту идею японцы предложили ему еще в 1920 году, когда он был главнокомандующим вооруженными силами «Российской восточной окраины». Но Красная Армия разгромила белогвардейские банды вместе с иностранными интервентами. Семенов ушел в Маньчжурию, жил в Японии, затем перебрался в Дайрен. Японцы стали охладевать к нему и забыли свои обещания. Но в 1926 году о нем вспомнил военный министр барон Танака. Он пригласил атамана в Токио и поведал о том, что ему, барону, предоставляется возможность сформировать новое правительство и стать премьер‑министром. Но оппозиционная партия обвиняет его в незаконном израсходовании 20 миллионов иен, предназначенных парламентом на вооружение белогвардейцев в Маньчжурии.

– Если бы господин атаман заявил под присягой генеральному прокурору, что деньги пошли на поддержку русских белогвардейцев, мой престиж был бы восстановлен…

Семенов, разумеется, так и сделал.

Став премьером, Танака обещал атаману направить свою деятельность на осуществление давно намеченных планов – отторжение от СССР Сибири по Урал и создание «Буферного государства», во главе которого станет он, Семенов.

Атаман был окрылен. Начал деятельно готовить белую эмиграцию к войне с Советами. По его указанию генерал Бакшеев сформировал в Трехречье боевые отряды – «Союз казаков».

В 1938 году японцы решили проверить силы Красной Армии. В Дайрен приехал генерал Андо, начальник Харбинской военной миссии. Он сообщил Семенову, что предполагается диверсия, которая может вылиться в оккупацию Приморья. В этой операции отводилась роль и белогвардейцам: сражаться вместе с японцами, выполнять обязанности переводчиков, поддерживать «новый порядок» среди покоренного народа.

Но диверсия провалилась. Однако японцы не успокаивались. В следующем году решили повторить провокацию в районе реки Халхин‑Гол, захватить Монголию и прорваться к Байкалу, который они называли «горлом, питающим Дальний Восток». В район боев было стянуто несколько японских дивизий и белогвардейских отрядов. Атаман разработал план, предусматривающий участие монгольской конницы в борьбе с Красной Армией в случае успешного захвата Монголии.

И снова провал.

Конечно, Советы тогда ни с кем не воевали и могли бросить большие силы на Восток. Теперь все внимание они обратили на Запад, и с ними легче справиться. Но японцы неразумно ввязались в войну с Америкой и открывать второй фронт не думают.

Эти мысли занимали Семенова и при возвращении с моря. По ступенькам, вырубленным в каменистом грунте, он поднялся на второй этаж. В доме уже все проснулись. Из гостиной неслись звуки рояля – играла одна из дочерей. На кухне хлопотала экономка. На балконе, в шезлонге, сидела молодая женщина в цветном халате, последняя жена Семенова. Лицо ее было бледное, исхудалое. Она удушливо кашляла – точила чахотка. А ведь четыре года назад Зиночка была красавицей. Тогда она работала кельнершей в вагоне‑ресторане экспресса Дайрен – Харбин. И пятидесятилетний атаман не устоял перед ней. Он развелся со своей старой супругой и женился на Зиночке, пятой жене по счету.

– Что, Зинок, нездоровится? – Семенов опустился в кресло, склонив голову.

– Плохо, Гриша, надо доктора вызывать…

«И так тошно, а тут еще эти неприятности», – подосадовал атаман.

…К завтраку пришли гости: дядя – семидесятилетний генерал Семенов, потерявший ногу в русско‑японской войне, и генерал Токмаков, бывший комендант Читы, на совести которого лежало много жертв. Старики любили порассуждать за рюмкой о Советской России, сколько она еще продержится. Атаман великодушно привечал и угощал их, так как нужды ни в чем не испытывал: японцы ежемесячно выплачивали ему тысячу иен.

Сев за стол, старики завели стереотипный разговор.

– Неважнецкие, батенька, дела‑то у германцев, – говорил глуховатый дядя. – Этак, чего доброго, через полгода и совсем распишутся. Вот тебе и советская власть! Все говорим, что вот‑вот рухнет, а ее и черт не берет.

– Не торопитесь, Дмитрий Фролович, всему свой черед, – сказал Токмаков. – Не с Запада, так с Востока придет на нее погибель. Еще в священном писании говорилось, что полетит с Востока саранча.

Семенову стало скучно слушать стариковские бредни. Он ушел в свой кабинет, который для него был армейским штабом. В нем хранились папки с личными делами его многочисленных агентов, переписка с деловыми людьми и контрреволюционная литература, изданная в разных странах. Открыв стол, Семенов вынул рукопись. Второй год он работал над мемуарами «Мы и Они». Это продолжение книги «О себе», изданной в 1938 году, в которой он изложил свою борьбу с большевиками в годы гражданской войны и прикинул, какой должна быть новая Россия.

…«Нужно признать, – писал он, – что до сих пор существующие и народившиеся вновь политические доктрины – фашизм в Италии и национал‑социализм в Германии – не подлежат копировке, ибо в целом ни то, ни другое в отношении России неприемлемо. Мы можем и должны взять от них лишь то, что полезно, но ни в коем случае не подражать иностранным образцам, дабы не допустить ошибок: Германия – страна промышленная – представляет собой большую массу организованной рабочей армии, Италия – сельскохозяйственная страна. В России – то и другое. В России должна быть выборная власть; единая вера, которая может сплотить все народы, безграничное господство капитала с различными партиями, кроме коммунистической»…

Таковой представлял себе атаман будущую Россию.

Взяв ручку, атаман склонился над неоконченным листом. Но мысли не рождались. Их перебивали думы о том, что Россия ускользает, а Япония бездействует. Что же делать ему?

Недавно у него возникла отчаянная мысль – написать Сталину, покаяться во грехах своих и предложить выступить с конным корпусом против Германии. Конечно, рассчитывать на то, что Сталин примет его предложение, было трудно, потому что дела у советских на фронте шли с нарастающим успехом. Но это даже к лучшему: в случае чего ему будет зачтен такой благородный шаг. Только сделать надо очень осторожно. Не дай бог пронюхают японцы, ему не сносить головы. Сколько они отправили на тот свет заподозренных в сочувствии к СССР! Их руками были умерщвлены генералы Кислицын, Рычков.

Через некоторое время на листке появились наброски первых пришедших в голову мыслей будущего письма Сталину. «Двадцать семь лет я вел против Советской власти вооруженную, политическую и экономическую борьбу. И как ни горько сознавать, глубоко заблуждался. Понимая ошибочность этой борьбы, сейчас я заявляю, что российская эмиграция прекратит всякую борьбу…»

Вошел элегантно одетый молодой человек, служивший у атамана личным секретарем и гувернером.

– Извините, Григорий Михайлович, вам письмо из харбинской военной миссии.

Семенов вскрыл конверт. Писал сам генерал Дои. Он приглашал атамана в Харбин на празднование тринадцатилетия империи Маньчжоу‑Го. Семенов облегченно вздохнул. Видно, Дои хочет сообщить ему нечто приятное. Этот человек не раз оказывал ему услугу, был несколько откровеннее других японских генералов. «Может, поделится какими‑нибудь секретами из штаба Квантунской армии.».