Старая пани Рудницкая стояла, опёршись руками о перила террасы, и задумчиво глядела вдаль. Ей было о чём подумать. Если она не сможет рассчитаться с паном Потоцким, который ссудил ей деньги под заклад, замок перейдёт в его собственность.
– Вельможная пани, к вам арендатор, – отвлёк её от дум вошедший слуга.
– Проси.
В дверях показался пейсатый еврей, который протискивался в них бочком.
– Осмелюсь нарушить вашу трапезу пани, но пан Потоцкий требует плату за имение.
Пани Рудницкая не питала к Менделю дружественных чувств, но и неприязни тоже не было. Она понимала, что он просто исполняет свою работу, за которую получает вознаграждение, правда, оно было тем выше, чем больше денег приносил еврей пану Потоцкому.
– Передай пану, что я отдам, как только соберём урожай.
– Э-э, пани, вы слишком добры, слишком мягко относитесь к холопам, их нужно обложить налогом существенным, тогда и деньги будут, и с паном Потоцким замиритесь.
Рудницкая гордо вскинула голову:
– Ты, Мендель, хорошо служишь пану Потоцкому, но негоже тебе лезть в чужие дела и давать советы.
– Прошу прощения, пани, я хотел, как лучше, прошу прощения, – Мендель поклонился и попятился к двери.
Рудницкая укорила себя за то, что не сдержалась. Мендель тут ни причём, он не хуже и не лучше других. Она сама воспитана в уважении к людям, и сына так воспитала, образование ему дала самое лучшее. И кто виноват в том, что она осталась без средств после гибели мужа. А если Потоцкий отберёт замок и имение, тогда ей только в нищие. Это с её-то знатностью. Но переступить через себя не могла, и увеличить налоги на холопов, закабалить их было вне её представлений о человечности.
Раздались громкие голоса, и в дверь протиснулись гурьбою молодые люди. Они с шумом рассаживались, подшучивая, и подтрунивая друг над другом.
Пани Рудницкая с улыбкой смотрела на Яну и Сашу, вспоминая, как привёл их в дом муж её перед походом к османам. Это были дети его товарища, у которого умерла жена. А потом и сам он пропал в плену, как и муж её. Так и остались дети в доме. Пани нисколько не жалела об этом, всё веселее вместе. Да и Михаилу приятно быть в компании таких же молодых людей, как он. Сашка был младше Михаила, небольшого роста, полненький, он и вправду походил на Санчо Пансо рядом с тонким и высоким другом. И любил, и был предан Михаилу, как его тёзка из романа.
– А вы знаете, что в Приднепровье опять казаки восстали, а холопы и чернь к ним присоединяются? – заявил Сашка, едва прожевав кусок мяса, – давеча сам от дворни слышал.
– А ещё, что говорят? – ехидно полюбопытствовал Михаил.
– А ещё говорят, – серьёзно продолжил Сашка, не приняв тон Михаила, – будто главным у них казак Хмельницкий, из наших, из шляхтичей.
– Это как же: казак и шляхтич? – вставила Яна, – это зачем?
– Говорят, что казаком стал, чтобы за правое дело воевать, работных людей, мещан да холопов от тягот панских освободить.
– Всё-то ты, Сашка, знаешь, – мягко перебила его пани Рудницкая, – негоже шляхтичу в казаки идти, разбойные это люди, невежественные и страшные.
Ей вдруг пришла в голову невероятная мысль, что её единственный сын, бредящий благородным рыцарем Сервантеса, решит идти и защищать угнетённых холопов. Она украдкой взглянула на сына, но он, казалось, не проявил никакого интереса к сообщению Сашки.
– Санчо, поедем завтра на охоту? – Михаил обернулся к Сашке.
– С тобой хоть на край совета, – картинно выговорил Сашка и отхлебнул светло-розового вишнёвого напитка из высокого резного бокала.
Рано утром они осторожно подобрались к глухариному токовищу. Хотя весна уже щедрой рукою разбросала яркие пятна цветов по бледной зелени леса, на току было полно глухарей и цесарок. Всадники спешились, привязали коней и осторожно, держа ружья наготове, стали приближаться к токовищу. Вот птицы, занятые влюблённым токованием, уже совсем близко, дальше нельзя, можно спугнуть. Михаил сделал Сашке знак рукой – пора. Они выстрелили почти одновременно. С громким клёкотом и шумом крыльев взлетели птицы, но две из них остались лежать на земле.
Не торопясь, гордые добычей, возвращались домой молодые люди. Михаил отлично стрелял, ещё отец покойный научил его и подарил красивое ружьё. И в этом стрелковом деле, и в деле фехтования шпагой и саблей, Сашка не отставал от своего друга. Они много фехтовали, получая практику и нарабатывая приёмы.
– Санчо! – Михаил направил лошадь почти вплотную к Сашкиной, – я всё думаю об этом Хмельницком, а не попробовать ли и нам к нему присоединиться? Платит, наверное, хорошо, да и сами свою долю в бою добыть сможем.
Сашка взглянул на друга:
– Я бы пошёл, дружище, да маменька твоя не отпустит.
– Отпустит, мы уже не маленькие, а не отпустит, так сами уедем. Тайно. Чего нам ещё ждать, пока Потоцкий нас со света сживёт, и на улицу выгонит? Нас ничего тут не держит.
На самом деле Михаил лукавил, и оба друга знали это: его держала белокурая красавица Яна.
Яна, которая постепенно вошла в его память, в его сердце, была прямой противоположностью брату: тоненькая, порывистая, задумчивая, она глядела на мир большими зелёными, всегда печальными глазами. Как будто в этом огромном мире не достало для неё ласки и нежности. Вспоминая о девушке, Михаил готов был немедленно бежать к ней, обнять её, прижать к себе и уже никогда не отпускать. Но на людях они держались ровно, и только его друг – её брат знал об их ночных свиданиях.
– Нет, нет и нет, никуда ты не поедешь! – пани Рудницкая вытирала платком градом катившиеся слёзы, – ты не знаешь этих зверей, ты ещё молод, а я видела их в тридцать восьмом году, когда они вешали людей. И против кого ты хочешь воевать, против регулярных войск Короны?
– Я хочу воевать за освобождение людей, которых Потоцкий и ему подобные превратили в скотину. Я хочу воевать за нас, чтобы не выгнали за долги на улицу и не превратили в нищих. Уж лучше стать казаком. Кстати, я слышал, что среди казаков и наши шляхтичи имеются.
– Наивный мальчик, этих людей, холопов, просто используют в своих целях те, кто хочет стать шляхтичем. Для этого они и в казаки запишутся, и с чёртом татарским дружбу водить будут. Начитался ты этого благородного идальго.
Михаил смотрел на мать, и сердце его сжималось, он представлял, каково ей оставаться в это смутное время одной.
– Мама, не плачь, – он гладил её по вздрагивающим плечам, – я обязательно вернусь с деньгами, и мы рассчитаемся с Потоцким, обещаю тебе.
Что она могла ему ответить, он всё равно поступит по-своему. Такой упрямый и такой любимый, как и его отец.
Тихий тёплый вечер опускался на старый замок, на невзрачные домишки дворни, на каменный, под черепичной крышей, большой дом Менделя, где с трудом помещалась вся его многолюдная семья.
Михаил посадил на коня Яну, и они поскакали в луга, туда, где уже стояли стога свежескошенного сена.
Последняя ночь вместе, девушка прижималась к сильному телу Михаила и ловила его тёплое дыхание у самого уха и нежные слова, которые он шептал ей. Конь перешёл на иноходь и теперь едва двигался, как будто не хотел мешать влюблённым. Наконец он остановился у какого-то стога, Михаил спешился и осторожно снял Яну. Она прижалась к нему на мгновенье и шепнула:
– Я хочу сегодня стать твоей женой, – и добавила едва слышно, – перед Богом.
Михаил разгрёб сено, устроив нечто вроде постели, усадил туда Яну и пристроился рядом, целуя её мокрое от слёз лицо и вглядываясь в такие родные, печальные глаза. Доведётся ли ему увидеть их вновь, доведётся ли повести под венец свою любимую, когда смерть собирает с полей свою кровавую жатву.
Ночь прикрыла звездным пологом влюблённых, они ласкали друг друга на колком и пахучем сене. Только вздохи и вскрики нарушали иногда тишину ночи, и лишь конь, пасущийся неподалёку, вздрагивал и прядал ушами.
Зябкий рассвет прогнал ночную тьму и высветил юношу и девушку, вольно раскинувшихся на ложе из пахучих трав. Наскоро сброшенная одежда уже пропиталась предутренней росою, и белые тела на зелёном сливались в единое целое. Голова её покоилась на его плече, а его рука накрыла нежный бугорок её груди. Заржал конь, оповещая хозяина, что пришло время расставания.
