Дрожащими пальцами он слегка дотронулся до ее лица и, склонившись, поцеловал в мягкие губы. А затем с проклятием повернулся и вышел из комнаты. Запирая дверь, он знал, что никто и ничто не проникнет к ней, потому что выставленная им защита была самой сильной.

Буря бушевала снаружи так же яростно, как обуревавшие его страсти. Сделав три шага, он поднялся в воздух и понесся по направлению к деревне. Вокруг свистел ветер. Дом, который он искал, был совсем небольшой. Он встал перед дверью, и его лицо превратилось в мученическую маску.

Эдгар Хаммер молча открыл дверь и отступил в сторону, позволяя ему войти.

— Михаил.

Эдгару Хаммеру было восемьдесят три года, и большую часть жизни он провел в служении Господу. Он считал, что ему оказана высокая честь — числиться среди избранных друзей Михаила Дубрински.

Михаил заполнил собой и своей властью всю комнату. Он был сильно взволнован. В то время как он безостановочно шагал по комнате, буря становилась все яростнее.

Эдгар устроился на стуле, зажег трубку и ждал. Он еще никогда не видел Михаила в каком-либо другом состоянии, кроме абсолютного спокойствия. Но сейчас перед ним был опасный человек, которого Эдгар не видел даже мельком.

Михаил ударил кулаком по каминной полке, отчего она покрылась сетью трещин.

— Сегодня ночью я почти убил женщину, — решительно признался он, в его темных глазах сквозила боль. — Вы говорили, Бог создал нас с определенной целью. Я больше чудовище, чем человек, Эдгар, и я не могу продолжать обманывать самого себя. Я искал вечный покой, но даже в этом мне было отказано. Ассасины преследуют мой народ. Я не имею права покинуть их, пока не буду знать, что они защищены. А теперь и моя женщина в опасности — и это не только я, но и мои враги.

Эдгар невозмутимо курил трубку.

— Вы сказали «моя женщина». Вы любите ее?

Михаил раздраженно махнул рукой.

— Она моя.

Он сказал так, как сказал. Как он мог выговорить слово «любовь»? Оно не выражало того, что он чувствовал. Она была сама чистота. Сочувствие. Все, чем ОН НЕ ЯВЛЯЛСЯ.

Эдгар кивнул.

— Вы влюблены в нее.

Михаил мрачно нахмурился.

— Я испытываю голод. Я желаю. В этом вся моя жизнь.

Он сказал это с мукой.

— Тогда почему вы испытываете такую боль, Михаил? Вы хотите ее, возможно, нуждаетесь в ней. Я могу допустить, что вы взяли ее. Вы были голодны, и я могу предположить, что вы питались. Почему вы должны испытывать такую боль?

— Вы знаете, что это неправильно — брать кровь у женщины, к которой мы чувствуем жажду совсем иного рода.

— Вы говорили, что не чувствовали сексуального желания несколько веков. Поэтому вы не можете его испытывать, — напомнил Эдгар.

— Я желаю ее, — признался Михаил с болью. — Я хочу ее каждую минуту. Я нуждаюсь в ней. Господи, она должна быть моей. Не только ее тело, но и ее кровь. Я пристрастился к ее вкусу. Я страстно желаю ее, всю, несмотря на то, что это запрещено.

— Но вы все равно сделали это?

— Я почти убил ее.

— Но не убили же. Она жива. Это ведь не первый случай, когда вы питались неосторожно. Остальные причиняли вам боль?

Михаил отвернулся.

— Вы не понимаете. Причина в том, как это произошло, что я сделал потом. Я боялся этого с того самого момента, как впервые услышал ее голос.

— Если этого никогда не случалось раньше — почему вы боитесь?

Михаил опустил голову и сжал кулаки.

— Потому что я желал ее, я не мог пережить ее потерю. Я хотел, чтобы она узнала меня, узнала с наихудшей стороны. Увидела меня, какой я есть. Я хотел привязать ее к себе так, чтобы она никогда не смогла покинуть мой мир.

— Она человек.

— Да. Но у нее есть способности, ментальный канал связи со мной. Сочувствие. Она стремится к красоте. Я говорил себе, что не буду так поступать, что это неправильно, но прекрасно понимал, что все равно так поступлю.

— И, зная, что все это, по вашему собственному убеждению, является неправильным, вы все равно это сделали. У вас должна быть веская причина.

— Эгоизм. Вы меня не слышали? Я, я, я. Все для себя. Я нашел причину продолжить свое существование и взял то, что мне не принадлежит, и даже теперь, разговаривая с вами, я понимаю, что не отпущу ее.

— Смиритесь со своей природой, Михаил. Смиритесь с тем, кто вы есть.

Смех Михаила был горьким.

— Для вас все так ясно. Вы говорите, я одно из Божьих созданий. У меня есть цель, я должен принять свою природу. Моя природа говорит: бери то, что должно тебе принадлежать, удерживай это, защищай это. Присоединяй к своему миру, если это необходимо. Я не могу позволить ей уйти. Не могу. Она словно ветер, свободный и свежий. Если я запру ветер в клетке, не умрет ли он?

— Тогда не держите его в клетке. Позвольте ему остаться рядом с вами.

— Как я смогу защитить ветер, Эдгар?

— Вы сказали, что не можете, Михаил. Вы не можете позволить ей уйти. Вы не сказали: не сделаете, не желаете. Вы сказали «не можете» — в этом все различие.

— Для меня. А как насчет ее? Какой выбор я предоставляю ей?

— Я всегда верил в вас, в вашу доброту и вашу силу. Вполне возможно, что девушка точно так же нуждается в вас. Вы слышали легенды и ложь о вашей расе так часто, что начали верить во всю эту чепуху. Для вегетарианцев люди, употребляющие в пищу мясо, кажутся омерзительными. Тиграм для выживания нужны олени. Растения нуждаются в воде. Мы все в чем-то нуждаемся. Вы берете только то, в чем нуждаетесь. Преклоните колени, получите Божье благословение и возвращайтесь к своей женщине. Вы найдете способ защитить свой ветер.

Михаил преклонил колени, склонив голову и позволяя миру старого человека и его словам успокоить его. Снаружи так же внезапно затихла буря, словно растратила гнев и теперь можно сделать передышку до следующего раза.

— Спасибо, отец, — прошептал Михаил.

— Делай все, что должен, чтобы защитить свою расу, Михаил. В глазах Господа они все Его дети.

Михаил обхватил руками Рейвен и крепко прижал к себе. Его тело, словно защита, склонилось над ней. Она крепко спала, ее тело было легкое, как пушинка, а лицо совсем бледное. Под глазами залегли темные тени.

— Я сожалею, малышка, что из-за меня ты оказалась в таком состоянии. Животное, вот я кто, и я знаю, что поступил бы так снова. Ты не умрешь, я тебе не позволю, — нежно шептал он ей.

Сделав надрез на запястье, он наполнил темно-красной жидкостью стоявший рядом с кроватью бокал.

Послушай меня, Рейвен. Тебе надо выпить это. Повинуйся мне немедленно.

И он прижал бокал к ее бледным губам, вливая немного содержимого в ее горло. Его кровь обладала прекрасными целительными свойствами и могла сохранить ей жизнь.

Рейвен задохнулась и попыталась отвернуть голову, как и в первый раз.

Повинуйся мне немедленно. Ты должна выпить все до последней капли.

На этот раз он приказывал. Содержимое бокала вызывало у нее отвращение, ее тело старалось отторгнуть его, но его сила воли победила, как и всегда.

Михаил! — услышал он жалобный крик в своей голове.

Ты должна пить, Рейвен. Доверяй мне, как и раньше.

Она расслабилась и снова погрузилась в сон, неохотно повинуясь ему.

Михаил уловил краткое мелькание ее запутанных мыслей, водоворот встревоженных эмоций. Она верила, что борется с ночным кошмаром. Но, тем не менее, цвет ее лица улучшился. Удовлетворенный, он прилег рядом. Она будет помнить обмен кровью только как часть кошмара. Приподнявшись на локте, он не торопясь изучил ее лицо, ее длинные густые ресницы, ее кожу без единого изъяна и высокие скулы. Но он знал, что не только в этом заключалась ее красота, было что-то глубоко внутри ее, сочувствие и свет, которые позволили ей принять его дикую, неприрученную натуру.

Это было выше его понимания, как такое чудо могло произойти. Как раз тогда, когда он понял, что готов без колебания выйти навстречу солнцу, ему прислали ангела. Он улыбнулся. Его ангел отказывался делать то, что он говорил ей. Она реагировала намного лучше, когда он решался просить. Он слишком сильно привык к повиновению тех, кто находится под его защитой. Он должен был помнить, что она смертная, что она росла в другое время и привыкала к другим ценностям. Но в мужчинах-карпатцах еще до их рождения закладывается обязанность — защищать женщин и детей. У них было несколько женщин, и за последние столетия не рождалось ни одной девочки, поэтому защита оставшихся женщин была крайне необходима.