Но в случае моей матери дело обстояло еще хуже. Ты, должно быть, вселил в нее такой страх, что он отпечатался в ее мозгу: ты запретил ей говорить. «Не смей говорить!» Ты приказал ей. И после стольких лет она продолжает повторять эти слова. И они дополняются описанием того, что ты проделывал с ее телом. Ты безумен.

— Замолчи! — Он снова закричал. — Это ты сошел с ума! Как смеешь ты говорить мне такие вещи? Ты ничего об этом не знаешь; ты был всего лишь ребенком.

— Но она-то не была, ведь так, отец? Она не была ребенком. Ты женился на ней, когда ей было двадцать три года. Потом она пережила с тобой пять лет издевательств, или это началось после года совместной жизни? Тогда начал проявляться твой истинный характер? На ее теле до сих пор сохранились отметины от твоих зубов, бледные, но засвидетельствованные двумя врачами.

— Я и слушать об этом не хочу! Я пойду и увижусь с ней и докажу, что она…

Теперь наступила очередь Ричарда повысить голос:

— Сделай хоть шаг, только начни расспрашивать о ее местонахождении, и я тебе обещаю, поверь мне: сделаю так, что вся эта история окажется на страницах каждой газеты в этой стране. А также в газетах Франции, Германии и Италии, где хранятся твои активы, и где ты слывешь великим бизнесменом. Я расскажу миру, кто ты есть на самом деле: мерзкий извращенец, который настолько жестоко обращался с молодой женщиной, матерью своего сына, что она сошла с ума. Обещаю тебе: только сделай шаг из этого дома, и я поступлю так, как сказал. Я сделаю так, что эта история достигнет Америки, и это еще не все. Итак, предупреждаю тебя: всю оставшуюся жизнь ты проживешь в этой клетке, в которой ты издевался над двумя женщинами.

— Да знаешь ли ты, что творишь? Я лишу тебя наследства.

Ричард презрительно рассмеялся и воскликнул:

— Лишишь меня наследства! Обязательно сделай это — с твоей стороны это будет одолжением, потому что я больше не подчиняюсь тебе, я не твоя собственность. Ведь именно таковой ты считал меня? Ты считал меня своей собственностью, как и свою несчастную жену. Что ж, в отношении меня ты ошибся. Почему — скажу тебе теперь. Да, ты мой отец, и я боялся тебя, но я никогда, слышишь — никогда! — не любил тебя. А теперь сядь и подумай об этом. Я больше тебя не боюсь, и мне даже не жалко тебя. А этот дом станет твоей тюрьмой; дом, из которого, если проявишь мудрость, ты больше никогда даже носа не высунешь. Потому что как только я узнаю, что ты это сделал, я поступлю так, как обещал, я выполню свою угрозу. И в мире не будет ни одной страны, где бы ты смог спрятать голову под твоими мешками с деньгами. И еще…

Он оглядел комнату, словно что-то искал. Его взгляд упал на китайскую вазу династии Мин, стоявшую на высокой индийской подставке из резного дерева. Он знал, что эта ваза была одним из самых значительных сокровищ отца. Много лет назад он заплатил за нее огромные деньги, обойдя других коллекционеров на аукционе в Лондоне. Тогда она обошлась ему в целое состояние, а теперь стала бесценной. Его отец настолько ценил эту вазу, что даже не разрешал Трипу смахивать с нее пыль. Он сам занимался этой вазой.

Резким движением Ричард схватил этот драгоценный предмет, поднял руки над головой, а потом с силой бросил вазу на выложенный мраморными плитами пол у камина.

Его отец налетел на него с безумным криком, но Ричард поднял руки и сжал кулаки, готовый отразить нападение.

Совершенно неожиданно этот крупный мужчина, который теперь возвышался над Ричардом, остановился. Кровь отлила от его лица, и оно стало болезненно-серым, а когда он медленно опустил руки, Ричард отвернулся от него, схватил пальто и шляпу Айрин, затолкал их в чемодан и направился к двери.

В прихожей собрались три горничные, Трип и миссис Аткинс.

Эдвард Бейндор, шатаясь, пошел обратно и упал в кресло. Там, хватая ртом воздух, он издал звук, который был знаком только Трипу. Но в комнату Трип вошел нарочито неспешной походкой. Когда же он увидел, в каком состоянии находится его хозяин, он поспешил к нему и сказал:

— Я позвоню доктору, сэр.

Услышав это, тот затряс головой и произнес единственное слово:

— Стряпчего.

Трип с удивлением посмотрел на осколки фарфора, разбросанные по полу и по коврику у камина, и подумал: «О Боже! Та ваза. Это убьет его». Но повернулся, поспешил к телефону и позвонил в контору Александра.

— Я хотел бы срочно поговорить с мистером Армстронгом, пожалуйста.

Когда он передал трубку задыхающемуся хозяину, Эдвард Мортимер Бейндор сказал:

— Приезжай сюда! Сей же час!

— Извините, мистер Бейндор, но я сейчас никак не смогу.

— Сей же час, я сказал, Армстронг, — а затем стало слышно только его затрудненное дыхание, и снова голос: — Послушай! Ты мне нужен сейчас.

— Через пятнадцать минут я должен быть на совещании. Оно очень важное. Сожалею, но сегодня я не смогу с вами встретиться. Возможно, завтра.

— Даже не смей! — Снова последовало молчание, а потом он опять заговорил: — Бросай все, и совещание тоже. Приезжай сюда сейчас же!

На другом конце положили трубку, и только тогда Эдвард Бейндор повернул голову в сторону Трипа и с трудом произнес:

— Доктора!

Было два часа дня. Мисс Фэйвэзер сидела у края письменного стола Александра и стенографировала под его диктовку письмо, когда дверь распахнулась и в комнату ворвалась прилично одетая молодая женщина, которая на ходу говорила:

— Дорогой, я только что… — При виде ее мисс Фэйвэзер быстро встала, а та сказала, — Извините, дорогой. Вы заняты.

— Я всегда занят, но не настолько, чтобы не встретиться с тобой. Проходи и присядь, ты…

Миссис Фэйвэзер не стала дожидаться конца фразы. Она забрала свой блокнот и быстро покинула комнату, с шумом закрыв за собой дверь.

— Я раздражаю ее. Вы занимались делами?

— Нет-нет. Но что ты здесь делаешь?

— Ищу своего суженого.

— Да, я тоже хотел бы знать, где он.

Джеки заговорила совсем другим тоном:

— Я начинаю слегка волноваться. Я знаю, что он пошел поговорить со своим стариком и что он договорился с Трипом о том, чтобы все его вещи отнесли в машину. Я поехала к нему на квартиру, но не смогла войти. А потом я поехала в клинику Гленды, а она, как и вы, ничего не слышала о нем с тех пор, как он ушел оттуда после девяти утра. И знаете, она говорит, что он ни разу не покидал мать на такой… ну, на такой длительный срок. Гленда слегка обеспокоена тем, что он даже не позвонил. Она позвонила Трипу, а тот сказал, что Ричард уехал на машине вместе с багажом, как и было оговорено, чуть позже одиннадцати утра.

Через мгновение Александр сказал:

— Он звонил мне, его отец. Скорее всего, это было после отъезда Ричарда. Он сказал, что желает, чтобы я тут же приехал. Ну, я понял, чего он от меня хочет. Решил изменить завещание, именно это он намерен сделать. Через пятнадцать минут позвонил Трип и сказал, что я должен привезти документы и захватить с собой клерка. Перед этим я сообщил, что у меня совещание и что сегодня не приеду, но ты же его знаешь: он говорит, а ты подчиняешься — и только так. Но на этот раз будет отнюдь не так: я сказал ему, что смогу приехать только завтра.

Джеки откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и сказала:

— Можно, конечно, отнестись к этому проще, но, ох, я действительно беспокоюсь за Ричарда. Его просто трясло от гнева. Я попросила его, чтобы он наносил удары словами, они окажут более эффективное воздействие. Но, боюсь, может что-нибудь произойти, и дело дойдет до драки и… не знаю…

— Не нужно беспокоиться, — заговорил Александр, — потому что, как я и сказал, Трип сообщил мне, что Ричард уже уехал.

Джеки медленно сказала:

— Я видела ее вчера.

Александру не нужно было спрашивать, кого она имела в виду, он лишь поинтересовался:

— Ну, и что ты обо всем этом думаешь?

— Я… я практически перестала соображать. Я была потрясена, увидев это изнуренное лицо. Двадцать семь лет жизни в потемках, если можно так выразиться. И боязнь говорить. Возможно, страх заблокировал воспоминания о прошлом, которые, как сказала мне Гленда, теперь часто ее посещают. И она стала говорить намного четче, сочетая слова, чего она не делала раньше. Но, Боже, Боже! Какая трагедия: понапрасну растраченная жизнь! Мне хотелось плакать, глядя на нее.