Рори отвернулся от окна и вернулся по полированным плитам назад, туда, где стояли Альмера и леди Мери. Он боролся с мыслями, которые шли из мозга в пах, но никак не мог от них избавиться.
Неужели он стал похож на мавра даже в своих помыслах? Неужели им тоже овладела жестокость, царящая в Африке? Эта женщина была не простой рабыней; она была его соотечественницей, и хотя ему хотелось унизить ее за высокомерие, он понимал, что не сможет этого сделать. Простое совпадение места рождения давало им слишком много общего. Нехотя ему пришлось признать, что его восхитила ее борьба с ужасной реальностью за свое право по рождению, тогда как он всячески пытался забыть про свое. Она говорила на его языке; ей были знакомы снега английской зимы и весеннее цветение яблонь; когда‑то она развешивала освященные ветки хвои в зале на святки и каталась на лошадях по коричневым октябрьским лесам. У них было общее наследие здесь, в этой жаркой жестокой стране. Он был в долгу перед ней, но не знал, в чем именно. Неожиданно он проникся к ней симпатией и стал щедрым. Да, он желал ее. Мысль о ее белой коже после стольких многих коричневых и черных тел воспламеняла его непреодолимым желанием. Это был его шанс доказать свое мужское достоинство, не ей, а самому себе. Она не была покорной жертвой, желающей ублажить его. Ее нужно было завоевать. Да, он проследит, чтобы она вернулась в Англию. Он в большом долгу перед ней. Он даже женится на ней в известном смысле. Но сначала… Он показал на диван.
– Вы выполните свою часть обязательств по сделке, миледи. А я выполню свои. Я женюсь на вас и отошлю вас в Англию, когда придет время. Но ваш аванс будет свидетельством вашей верности в будущем. Если вы не желаете этого, я позову Млику и Ому, чтобы держать вас, пока я буду получать удовольствие от вас таким образом. Я бы предпочел, чтобы вы пришли ко мне с желанием, но…
– Можете отпустить слуг, – она испепелила его взглядом.
Он так и поступил.
– Альмера, раздень ее, потом уйди.
– Да, господин. – Она стала расстегивать крючки, на которые была застегнута роба Мэри Фитцолбани.
Рори отошел и снова выглянул в окно. Картина за окном изменилась. Однако по‑прежнему в углу между стен оставалась маленькая девочка. Она всхлипывала. Из кожаного мешочка, висящего у него под мышкой, Рори достал серебряную монету и бросил ее девочке. Она слышала, как монета ударилась о камни, и перестала хныкать. Взглянув, откуда она прилетела, она улыбнулась Рори. Слезы прекратились. Он помахал ей рукой, прежде чем повернуться и подойти к белой фигуре, лежащей на диване. Альмера уже вышла. Они были одни.
Он сбросил с себя одежды и подошел к постели. Англичанка всхлипывала. Что ж, маленькая арабка тоже хныкала, но сребреник успокоил ее.
– Вы будете счастливы вернуться в Англию, Мэри. – Это была еще одна серебряная монета, которую он предлагал.
Она возымела действие. Мэри перестала плакать и легла на спину, раздвинув ноги. Она ему не сопротивлялась.
– Я буду счастлива вернуться в Англию, Рори Махаунд, но это не помешает мне ненавидеть вас. Ох, какой же вы дурак! Вы могли бы обладать всем, чем захотите, и любовью тоже. Но вы дурак, как все мужчины. Мысли ваши не в голове, а вот где, – она скользнула взглядом вниз по нему и вздрогнула от увиденного.
Он опустился на нее, и неумело она подстроилась своим телом под него.
– Вы почти убедили меня, – успел он сказать, прежде чем она завизжала.
Но после того, как все было кончено, она поцеловала его, и он был удивлен теплотой ее поцелуя.
Глава XXII
Рори добился своей цели с английской Мэри. Теперь, когда его мужское тщеславие было удовлетворено, он вспоминал об этом как о чрезвычайно невдохновенном исполнении. Никто из них не получил удовольствия от этого, хотя вздохи и ахи Мэри под конец слегка удивили Рори. Он почувствовал, что, как только огонь страсти растопит лед ее страха, она станет такой же чувственной, как и натренированные женщины из гарема. Поэтому сам он намеренно задержал собственную кульминацию, пока она не достигнет своей. Правда, тогда ему казалось занятным возбуждать ее, но после того, как все было кончено, он решил, что гораздо приятнее, когда женщина возбуждает его, а не наоборот. Он вынужден был признать, что желал кого‑то гораздо более примитивного и раскрепощенного, чем эта английская девушка, несмотря на ее последний поцелуй.
Рори не забыл про свое обещание. Он вернет ее в Англию, и в этом вопросе он был уверен, что сможет рассчитывать на Бабу. Не забыла и она про свое обещание ему. Она продолжала ненавидеть его за насилие, несмотря на тот факт, что она получила удовольствие. Он перевел ее в свой гарем, позволив ей даже роскошь – иметь собственные апартаменты, те, которые были предназначены для его главной жены. Каждый вечер он вызывал ее к себе в комнату, больше из‑за того, что ему хотелось поговорить по‑английски, и хотя во время встречи они сначала вели себя настороженно‑нейтрально, в конце визита они ругались, на чем свет стоит. Она обвиняла его во всех смертных грехах, и ему часто казалось, что она действовала скорее как ревнивая жена, чем как смертельный враг, потому что ее, видимо, возмущали его короткие любовные связи с другими женщинами гарема. Она обвиняла его не в чем ином, как в распутстве, безделье и в пристрастии к всевозможным извращениям. Так они могли ругаться и пререкаться до тех пор, пока он не терял терпения и не ударял ее, после чего она в него плевалась. Затем он начинал угрожать ей, что пошлет вместе с караваном в Тимбукту, она же парировала тем, что говорила, пусть он только посмеет, и каждый из них знал, что в конечном итоге он смягчится и отошлет ее к себе в комнату, подталкивая к дверям. Оба понимали, что были связаны чем‑то таким, что никакие оскорбления и угрозы не способны разорвать.
Как‑то вечером после особенно яростной свары Рори позвал Млику, приказав посадить Мэри в крохотную камеру с решетками, имевшуюся в гареме, куда время от времени сажали непокорных. Оттуда она прямым ходом направится в Тимбукту. Именно Млика, у которого знания английского постепенно пополнялись, вмешался на этот раз, впервые осмелившись не подчиниться воле и приказам господина. Он действовал как посредник и объяснил им обоим, насколько легче и приятнее была бы для них жизнь, если бы они смогли договориться о каком‑нибудь нейтралитете, который дал бы им радость от общения друг с другом и восстановил бы мир и спокойствие. Мэри согласилась первой и представила собственные аргументы в дополнение к словам Млики, чтобы убедить Рори, который в конце концов дал слово стать сдержаннее. С тех пор постепенно они стали привыкать друг к другу и получать удовольствие от общения.
Несмотря на ревность к Альмере, Мэри начала обучать ее английскому, и вскоре это стало традицией – проводить несколько часов каждый вечер в компании Рори, Млики и Альмеры, обсуждая прошедший день за стаканом горячего чая с мятой.
А обсудить было что. Во всем дворце происходили перемены. Рори был поражен новой чертой характера Бабы. Под личиной беззаботности у его друга оказался цепкий ум делового человека. Круговорот дел требовал внимания Рори и Бабы с утреннего призыва муэдзина и, как говорят арабы, до тех пор, когда станет слишком темно, чтобы отличить белую нить от черной. Мансур и старик Слайман получили тайные указания, и работа во дворце закипела. Баба потерял терпение из‑за общей нерасторопности, и весь дворец стал ходить по струнке. Это выражалось в том, что слуги стали бегать, вместо того чтобы бесцельно шататься по коридорам; охрана вставала по стойке смирно, когда султан входил или выходил из дворца, вместо того чтобы фривольно подпирать двери; а придворные вынуждены были давать отчет за каждый медяк, который проходил через их руки.
Была произведена полная инвентаризация дворцовых рабов и наложниц в гареме. Рори был поражен окончательным итогом. Каждый ребенок, родившийся во дворце, каким‑то образом оставался и рос здесь, в результате чего и для половины таких детей не было работы. Те же, у кого были обязанности, так ревниво их оберегали, какими бы незначительными они ни были, что никто другой не мог покуситься на их исполнение. В обязанности одного могло входить подметание половины комнаты, а другая половина была уже полем деятельности другого раба. При старом султане все постепенно приходило в негодность, теперь же при всевидящем правлении Бабы весь дворец был приведен в порядок. Снаружи он был заново побелен и сиял, как айсберг, а не как разбухшая куча грязи. Внутри грязь, скапливавшаяся в углах годами, была убрана; старые чехлы на диванах заменены, а подушки обтянуты заново, занавески выстираны, а цветные ковры, за годы потерявшие все цвета и рисунок под слоями глубоко въевшейся сажи, снова засверкали красотой ярких красок.
