Появились звезды – сверкающие бриллиантовыми головками булавки утыкали бескрайнюю подушку неба из черного бархата. Затем показалась луна – вычищенная до блеска оловянная тарелка, озаряя бледным светом безбрежные просторы пустыни и инкрустируя черными тенями скал неземное серебро скучного пейзажа. Тень от верблюда, на котором ехал Рори, казалась движущейся чернильной кляксой, которая моментально впитывалась в пустыню, потом снова начинала двигаться. Он испытывал странное чувство одиночества в этом серо‑черном мире, который, не беря в расчет караван, был пустым, безжизненным и, кроме всего прочего, бездушным.
Спустя несколько часов Рори наконец‑то приспособился к волнообразному движению верблюда. Покачиваясь в такт своему неуклюжему росинанту, он даже получал некоторое удовольствие от поездки, хотя это лишь отдаленно напоминало удобное седло коня.
Несколько раз, с тех пор как взошла луна, Рори видел тела людей, распростертых на кремнистом гравии вдоль дороги. Одни представляли собой уже побелевшие скелеты с оскалившимися черепами, другие находились в состоянии сильного разложения, почти до костей обглоданные грифами, в третьих, раздувшихся и принявших уродливую форму, все еще можно было узнать человеческие черты. Позже, когда они проезжали мимо невольничьего каравана, медленно движущегося в противоположном направлении, Рори сделал предположение, что трупы людей у дороги были погибшими рабами от предыдущего каравана, потому что в проходившей мимо процессии он видел сотню несчастных, истощенных, связанных за шею, еле плетущихся, получающих удары кнутом, которыми осыпали их арабы, ехавшие рядом на лошадях.
Вскоре после того, как они проехали последние беспорядочные ряды рабов, Рори заметил очертания чернокожего человека, отчетливо вырисовывавшиеся на фосфоресцирующем лунным светом кремнистом гравии. Когда мимо проезжали Баба и Слайман, человек приподнялся на локтях, с трудом стал на ноги и сделал шаг вперед, простирая в мольбе руки, затем снова рухнул, сначала упав на колени, а потом навзничь на песок. Когда подошла очередь Рори проезжать мимо него, человек предпринял последнее усилие и вновь поднялся с трудом на ноги. На этот раз он смог добраться до верблюда; одной рукой он схватился за веревку, но тут силы покинули его, и тело его стало волочиться по дороге.
Рори остановил верблюда и прильнул к седлу, пока неуклюжее животное опускалось на колени и припадало к земле. Раб, казалось, был без сознания, но когда Рори стал высвобождать веревку из его рук, человек открыл глаза. У него не было сил говорить, но глаза, белые от лунного сияния, молили Рори не оставлять его. Рори взвалил тяжелое тело – раб был крупного телосложения – на седло, сам взгромоздился сзади и заставил животное подняться. Верблюд, не желая тащить двойную ношу, взревел и повернул длинную шею, обнажив длинные желтые зубы, но Рори с помощью небольшого стрекала, которое ему дал Баба, заставил верблюда подняться, и они снова отправились в путь.
Рори понадобилась вся его сила, чтобы обхватить человека и дотянуться руками до высокой передней луки седла. Но тут, видимо, появились жизненные силы в бесчувственном теле, и человек сел. Рори положил его руки на переднюю луку и, почувствовав, что человек сам может удержать себя, на мгновение протянул руку к кожаному бурдюку с водой, который Баба повесил на седло. С трудом ему удалось вынуть пробку, и, приноравливаясь к шагу верблюда, Рори подставил сосуд к губам негра и влил несколько капель ему в рот. Вода несколько возродила человека, и впервые он заговорил, бормоча гортанные звуки, которые Рори принял за слова. Но когда он выпил всю воду, силы вернулись к нему, он сел прямо и освободил руки Рори от тяжести своего тела. Он был обнажен, на нем не было даже нитки одежды, и все тело тряслось от холода. Рори снял с себя верхний бурнус. Сделать это было нелегко, одновременно придерживая человека впереди, но наконец ему это удалось, и он надел тяжелое одеяние на голову раба. Теперь, согретый бурнусом и возрожденный водой, тот выпрямился в седле и сдвинул руки Рори к талии. Время от времени он бросал фразу на незнакомом языке и поворачивался к Рори, чтобы уверить его сияющей улыбкой, что он вполне оправился.
Караван сделал короткий привал у колодца с водой – всего‑навсего глубокой скважины в пустыне с тремя чахлыми пальмами поблизости. Здесь они подкрепились скудной пищей из молотого ячменя в масле и сушеных фиников, запив все это солоноватой водой из колодца. Когда Баба подошел узнать, как Рори справляется с поездкой, он был крайне удивлен, увидев его чернокожего попутчика. Рори объяснил, что не может оставить человека умирать, и Баба, позвав Слаймана, дал им еще одного верблюда.
– Ты способен сострадать больным и страждущим, брат мой, – рассмеялся Баба. – Не успел избавиться от Тима, как уже взял под крыло еще одного. Мы займемся им на привале утром. Если он безнадежен, мы положим быстрый конец его страданиям, – он дотронулся до эфеса своего меча. – Один верблюд ведь не вынесет двоих. Иншаллах! Возможно, Всевышний не хочет, чтобы этот человек умер сегодня ночью.
Снова они отправились в путь, но теперь ехать было легче. Незнакомец ехал рядом с Рори весь остаток ночи, пока не потухли звезды и роза восхода не расцвела на востоке. Потом, когда огненный шар солнца появился над горизонтом, караван стал. Были разбиты шатры, и все укрылись под ними. Около шатра Бабы был устроен очаг из камней, и вскоре появился великолепный запах готовящегося кофе. Чернокожий ни на шаг не отходил от Рори, и теперь при свете дня Рори мог разглядеть, что это был юноша не старше двадцати пяти лет, высокий, сильный и с умными глазами. Он был абсолютно черен той иссиня‑черной чернотой, которую может дать только неразбавленная африканская кровь, но, несмотря на его приплюснутый нос, широкие ноздри, толстые губы, волосы мелкими кудряшками и низкий лоб, он был приятной наружности, даже с оттенком благородства. Он не сводил своих карих глаз с лица Рори. Баба, прервав свой бесконечный диалог со Слайманом, направился туда, где сидел Рори, попивая свой кофе.
– Думаю, ты подобрал совсем неплохой экземпляр, брат мой. – Баба сделал знак незнакомцу встать. – Касай, по‑моему, они редкость в этих краях. Мне они редко попадались, но их считают величайшими бойцами в Африке.
Баба заговорил с ним на незнакомом для Рори диалекте, и в ответ юноша снял с себя через голову бурнус. Он был худ. Все ребра просматривались на его истощенном теле, но, несмотря на крайнюю худобу, можно было наверняка сказать, что в этой хорошо сложенной фигуре заключалась огромная сила. Баба провел по нему опытной рукой, оценивая его пальцы и мускулатуру, состояние его зубов и реакцию юноши на бесстрастные манипуляции его гениталиями. Все это время Баба поддерживал с ним беседу и, когда добрался до распухшей щиколотки, понимающе закивал головой. Он показал на щиколотку и повернулся к Рори:
– Он касай, как я и предполагал. Прекрасный экземпляр и в очень хорошем состоянии, если учесть, что он истощен от голода. Беда его в том, что он сильно растянул связки и не может долго идти. Ничего неизлечимого: несколько хороших трапез горячего кускуса, и кости его обрастут мясом. Ты сделал хорошую находку, Рори. Ты нравишься парню, и он хочет служить тебе. Баба ушел в шатер и вернулся с куском белого муслина для тюрбанов. Его он разорвал на узкие полоски и крепко замотал ими щиколотку юноши. Баба указал на подстилку рядом с диваном Рори, видневшуюся сквозь откинутый полог шатра, и юноша растянулся на ней.
– Теперь у тебя уже три раба, брат мой. Так ты скоро обзаведешься собственным караваном.
– Три, Баба?
– Да, у тебя есть Млика, во всяком случае он так себя называет, а еще есть Альмера и Шацуба. Ни одну из них мы не потревожим сегодня утром. Сегодня нам надо выспаться как следует, потому что завтра ночью мы должны прибыть в лагерь Абукира до рассвета, а еще нам надо выспаться потому, что, как сказал мне Слайман, Хуссейн выступил из города Саакса и движется нам навстречу. С ним тысяча воинов, а у нас будет чуть больше трех сотен, но мы разобьем его.
