Карма! Он редко видел ее, но этого было достаточно, чтобы она всегда присутствовала в его мыслях. Каждый вечер она и Спаркс прогуливались по шканцам сразу после захода солнца. Она наряжалась в костюм из разноцветных покрывал, которые закрывали ее лицо, но не могли скрыть ее фигуру, когда ветер приклеивал тонкий шелк к каждому изгибу ее тела. Высокая грудь, соски, выступающие через шелк, округлость живота и величественные очертания бедер едва не сводили Рори с ума. Иногда он задавался вопросом, не устраивал ли Спаркс этот парад, чтобы спровоцировать зависть у всех изголодавшихся по женщинам мужчин на корабле. Несмотря на фантазии о ней, возникшие предыдущей ночью, всякий раз, когда Рори видел ее, что‑то в ней провоцировало новые фантазии, еще более изощренные. Глаза ее вглядывались в него сквозь вуаль; легким покачиванием грудей она намеренно привлекала его внимание или давала руке скользнуть по гладкому боку. Это стало пыткой для Рори, но тем не менее вечер за вечером он находил предлог, чтобы быть на шканцах и видеть, как она прогуливается, и вдыхать аромат ее духов.
В этих случаях Спаркс всегда был сама любезность.
– Добрый вечер, мистер Махаунд, – говорил он и слегка сгибался в пояснице, продолжая двигаться, Карма – на полшага сзади. Она никогда не произносила ни слова, хотя всегда поднимала голову, чтобы взглянуть на Рори, а затем, опуская глаза, постепенно исследовала все его тело. Она опускала глаза не от скромности. Куда там. Взгляд ее был таким провоцирующим, что он всегда реагировал на него и был рад, что портняжное великолепие его нового форменного костюма не пошло насмарку. Белые панталоны в обтяжку были его первыми в жизни брюками, а короткий синий жакет придавал чуточку щегольства. Подбадриваемый стремительным взглядом Кармы, он прохаживался с чуть напыщенным видом, уверенный в своей мужской силе и в том, какое воздействие это может оказать на нее.
Но глаза Кармы были не единственными, с которыми он встречался взглядом. Иногда по ночам появлялся Тим О'Тул и играл на арфе. Это может показаться нелепым, но Тим играл на ирландской арфе, небольшом инструменте, который он клал на одно колено и щипал струны. Он наигрывал заунывные мелодии, и дрожащее тонкое облигато струн сочеталось с его богатым баритоном, когда он сидел на решетке над люком посередине корабля и пел. На его музыку сходилась большая часть команды, и после того как Рори ловил ночное видение Кармы, он спускался со шканцев, вставал у мачты и слушал. Часто Рори замечал по повороту головы Тима, что он смотрит на него, и как‑то ночью, когда Тим перестал петь и все матросы разошлись, Тим пошел туда, где стоял у перил Рори, глядя на скользящие волны.
– Прости, Рори, за то, что я причинил тебе.
– Все обошлось, Тим. Я зла не помню.
Тим глянул через плечо и, видя, что на палубе никого нет, положил свою руку на борт рядом с рукой Рори.
– Так пожмем друг другу руки, Рори, и забудем про то, что я сделал, пытаясь заманить тебя на корабль?
– Давай забудем, Тим, и будем друзьями. – Рори взял про тянутую руку и пожал ее.
– Мне очень жаль, что нам надо будет выяснить отношения, дружище, дело в том, что я не хочу с тобой драться. Когда дойдет до драки, я ведь про все забываю. У меня репутация – педераста‑любителя, но я не сентиментален. Я умею в драке кулаками махать. Здесь на судне нет ни одного, кто бы мог поколотить меня хоть в честном бою, хоть в неравной драке. Если настанет день, когда мне придется сразиться с тобой, я закину тебя отсюда к черту на рога, а потом обратно, потому что я дорожу своей репутацией. Но лучше б этого не было, дружище Рори. У меня нет никакого желания снять с тебя стружку или попортить твое хорошенькое личико. Лучше уж нам быть друзьями.
– Мы и так друзья, Тим. – Рори не мог желать парню ничего дурного. – Друзья так друзья, но будем об этом помалкивать, ты – в носовом кубрике, а я – на шканцах.
– Это запросто. Мы можем быть товарищами, но не близкими друзьями. Видишь ли, Рори, одна из причин, почему я хотел заманить тебя на корабль, это чтобы мы были вместе. Понравился ты мне, и совсем не за гинею заманил я тебя, я же не знал, что ты окажешься офицером. Воду с маслом не перемешаешь, точно так же как офицера с матросом, но мы же не собираемся всю жизнь провести на судне. Через два дня мы будем в Фуншале. Я был там много раз, там за городом есть гора, а к ней ведет дорога. В одном месте на ней можно сесть и видеть на мили вокруг, как сам Господь Бог всемогущий, весь мир как на ладони. Прекрасная прогулка, и у меня есть увольнение на берег. Мы могли б встретиться вне порта, Рори, и тогда не будет ни офицера, ни матроса.
– Могли бы, Тим, и мне ничего больше не надо, как сходить с тобой на эту прогулку, растянуться на доброй зеленой травке с твердой землей подо мной. Но я знаю, что не попаду на берег.
Старик Стоут собирается проверять счета по винному погребу на мадеру, которую мы берем на борт, а это значит – мне надо будет проверять вино во время погрузки. Хотя хотелось бы пойти с тобой. – Здорово было бы: только ты и я лежим под деревьями и ни о чем не думаем. Но самое главное для меня – это то, что тебе хочется, и если у нас не получится здесь, то получится, когда мы станем в замке Ринктум, хоть там и нет гор. Ничего, кроме чертовой вонючей реки, где полно крокодилов. Мы пробудем там неделю, а то и больше, и может, там мы найдем, куда пойти, и сможем уединиться. Но запомни мои слова, мы будем драться до того, как приедем туда. Можешь не беспокоиться. Сам Старик Бастинадо проследит за этим.
– Бастинадо?
– Проклятый, чертов, вздорный, старый изверг собственной персоной! Старик! Капитан! Так его называют на баке, потому что он самый кровожадный капитан невольничьего флота. Ох и любит пороть. Отбивную из человека может сделать. Любит смотреть, как опускается плеть, и слушать, как кричит бедняга. Все голову ломают, кто же будет первым в это плавание. Уж больше недели плывем, а ни одной «кошки» не всыпал, но уже скоро, погоди и увидишь.
Иногда он дает поиграть с «кошкой» Большому Жалу, а иной раз и сам сечет, но именно в открытом море он входит в самый раж. Выберет себе негритоса и давай его сечь каждый день, а сам стоит рядом и смотрит, и слюни текут через губу, и бриджи раздуваются во все стороны. Матросы говорят, что он сечет свою бедную черномазую сучку каждую ночь, и мы надеемся, что так оно и есть, потому что это удерживает его от того, чтобы сдирать мясо с наших спин.
– Я слышал крики в его каюте. – Рори начинал понимать не которые звуки, которые не мог объяснить.
– Есть такие, кто получает удовольствие от того, что истязает других. Старик Бастинадо один из них. Так пусть получит свою порцию от черномазой шлюхи, если хочет. Он привел ее на корабль в Фернандо По во время последнего плавания. Купил ее у прыщавого негритоса, который продал ее ему первому, говоря, что она его родная сестра. Старик ни разу не отпустил ее с корабля ни в Гаване, ни в Порт‑о‑Пренсе, ни в Бриджтауне, нигде. Тсс! Постарайся сойти на берег на Мадейре. Мне пора.
Тим глянул через плечо на приближающуюся тень и исчез. Рори повернулся, увидел, что это Мэттьюз, первый помощник капитана, и пожелал ему доброго вечера, прежде чем вернуться в каюту и провести еще одну ночь, обхватив колени или вцепившись в тонкий матрас. Когда же он спал, Карма бежала за ним, преследуя его с кнутом в руке, и когда в конце концов он уступал, трепеща у нее в руках, она превращалась в Тима, плоть которого, вместо того чтобы быть твердой и мускулистой, была мягкой и гладкой. Он просыпался в поту и тяжело дышал. Потом засыпал как следует.
Когда они прибыли в Фуншал, как Рори и предполагал, на берег его не пустили, но он мог пройтись вдоль причала. Казалось невероятным, что произошла такая смена климата: после холодных туманов и заморозков в Ливерпуле удивляли этот благоуханный воздух, распустившиеся цветы, улицы, покрытые фиолетовыми лепестками джакарандовых деревьев, и холмы, малахитовые и аметистовые, поднимающиеся прямо из моря. Трудно было поверить, что всего за несколько недель до этого в Шотландии он замерзал как собака.
