И если итонские овцы забрались в ясеневые посадки в Эйтоне не по воле Божьего Промысла, но вследствие того, что некто умышленно открыл им путь и направил их к месту желанного для них пиршества, то Ричард желал знать, кто именно это сделал и зачем. В конце концов, это были его собственные овцы!
Поэтому в часы собрания капитула мальчик внимательно приглядывался ко всем входящим и выходящим и был немало удивлен, когда два дня спустя после прихода Эйлмунда заметил у ворот монастыря юношу, уже виденного им однажды. Тот очень вежливо просил разрешения пройти в зал капитула и передать послание своего хозяина, отшельника Кутреда. Прибыл он рановато и должен был ждать, что и принял со смирением. Это было на руку Ричарду, поскольку прогуливать уроки он не мог, а вот когда собрание закончится и Ричард будет свободен, ему наверняка удастся подстеречь этого малого и удовлетворить свое любопытство.
Всякому святому отшельнику, давшему обет затворничества, надлежало неотлучно находиться в своем скиту и на своем огороде, используя данный ему дар предвидения на благо своих соседей. Такому отшельнику давали в услужение юношу, который исполнял его поручения и передавал людям его предостережения и слова порицания. Ясно было, что этот парень находился в услужении у Кутреда уже давно, ведь он прибыл в Итон вместе с ним, покуда тот искал подходящее место для своего уединенного жительства, уготованного ему Господом Богом. Юноша вошел в зал капитула как-то слишком уверенно и без тени смущения пред удивленными и взыскующими взорами братьев монахов.
Со своего обычного места у стены Кадфаэль с любопытством разглядывал посланца. Трудно было себе представить более неподходящего слугу для отшельника и известного в округе святого, который по давней кельтской традиции не заботился о своей канонизации. Однако в эту минуту Кадфаэль затруднился бы четко определить, чем именно он не подходил для этой службы. Парню было лет двадцать, одет он был в домотканую рубаху, коричневые чулки, все заношенное и не особенно чистое. В общем, ничего примечательного. Он был недурно сложен, черты лица имел резкие, как у Хью Берингара, но пальца на четыре превосходил его ростом. Юноша был строен, гибок и грациозен, словно молодой олень; движения его длинных рук и ног отличало то же изящество, что свойственно этому благородному животному. Даже в его деланном спокойствии таилась угроза мгновенного броска, точно у хищника, сидящего в засаде. Бег его, наверное, был быстр и бесшумен, а прыжок длинен и высок, как у зайца. Лицо юноши сохраняло несколько настороженное и зловещее выражение. Густые, цвета красного дерева вьющиеся волосы, овальное лицо, высокий лоб, длинный прямой нос с несколько раздутыми ноздрями, что лишь усиливало сходство с диким зверем, который держит нос по ветру и чутко ловит малейшие запахи; рот его, казалось, был постоянно искривлен в полуулыбке, словно юноша втайне ото всех чему-то усмехался; желтоватые глаза с чуть вздернутыми внешними уголками, темные брови с изломом. Его горящий взгляд был несколько притушен, но не до конца, и этого огня не могли скрыть длинные, как у женщины, ресницы. Зачем старому святоше понадобилось принимать себе в услужение такое нервное и прекрасное существо?
Как бы то ни было, выждав положенное время, дабы удовлетворить любопытные взоры присутствующих, юноша обратил свое искреннее, по-детски невинное лицо к аббату Радульфусу и весьма галантно и почтительно поклонился.
Он не начинал говорить, пока его не попросили, и медлил, словно ожидал вопросов.
– Ты пришел от эйтонского отшельника? – спросил аббат и мягко улыбнулся, внимательно изучая юношу.
– Да, милорд. Святой Кутред послал со мной известие. – Голос посланца был ровен и чист, даже несколько высоковат, и прозвучал под сводами словно колокольчик.
– Как тебя зовут? – спросил Радульфус.
– Гиацинт, милорд.
– Я знавал одного епископа с таким именем, – заметил аббат, улыбаясь краешком рта, понимая, сколь мало стоящий перед ним загорелый юноша имеет общего с епископом. – Тебя назвали в его честь?
– Нет, милорд. Я не слыхал о таком епископе. Но мне как-то рассказывали старую историю о юноше с таким именем, когда поспорили два бога и проигравший убил его. Говорят, из его пролившейся крови выросли цветы. Эту историю мне рассказал один священник, – скромно ответил посланец и, неожиданно улыбнувшись, окинул взором собравшихся, словно отлично понимал, какое беспокойство у монахов вызвало его появление в аббатстве. Однако Радульфуса ответ юноши нисколько не смутил.
«Что касается этой истории, – подумал Кадфаэль, с нескрываемым удовольствием взиравший на юношу, – то ты, парень, подходишь для нее куда больше, нежели для сана епископа, и сам это отлично знаешь. Да и в слуги отшельнику тоже не годишься. Вот только где он тебя откопал и каким калачом заманил к себе?»
– Могу ли я теперь изложить суть послания? – спросил юноша, бесхитростно глядя своими золотистыми глазами прямо в лицо аббата.
– Тебе, должно быть, пришлось выучить его на память, – произнес аббат с улыбкой.
– Да, милорд. Это послание только для вас.
– Надежный посланник! А теперь говори.
– Это не мои слова, я лишь голос своего хозяина, – сообщил юноша вместо вступления и тут же изменил голос, так что теперь он уже не был похож на звон колокольчика, причем юноша сделал это так искусно, что заставил Кадфаэля подивиться пуще прежнего. – От итонского управляющего и от лесничего с глубоким прискорбием я услышал, – мрачно произнес отшельник устами юноши, – о тех несчастьях, что внезапно обрушились на Эйтонский лес. Я усердно молился и много размышлял, и сильно опасаюсь того, что все это лишь грозные предупреждения о грядущих, еще более тяжких бедах, которых не избежать, если не восстановить нарушенного равновесия между добром и злом. Я не знаю за вами иного прегрешения, кроме того, что вы отказываете леди Дионисии Людел в ее праве забрать внука домой. Разумеется, тут должна быть учтена отцовская воля, но и любовь вдоґвой женщины к своему внуку нельзя сбрасывать со счетов, ведь леди Дионисия осталась совсем одна. Умоляю вас, милорд, во имя любви Господней, обдумайте еще раз, верно ли вы поступили, ибо я чувствую, что тень зла нависла над всеми нами.
Все это необыкновенный юноша произнес суровым, мрачным голосом, который нисколько не был похож на его собственный. Надо признать, что этот ораторский прием оказал должное впечатление и вынудил кое-кого из суеверных молодых монахов испуганно оглядываться и перешептываться. Закончив речь, посланник вновь поднял на аббата свой невинный взгляд, словно суть послания нисколько не касалась его самого.
Некоторое время аббат Радульфус сидел молча, устремив взор на юношу, а тот, явно довольный исполненной миссией, в свою очередь не сводил взгляд с аббата.
– Это слова твоего хозяина?
– Все до единого, милорд. Я заучил их в точности.
– Не поручал ли он тебе сказать еще что-нибудь от его имени? Не хочешь ли ты сам что-либо добавить к сказанному?
– Я, милорд? – Глаза юноши округлились от удивления. – Как я могу? Я лишь исполняю его поручения.
– Из милосердия отшельники часто дают приют и принимают в услужение какого-нибудь простачка, – презрительно шепнул приор Роберт на ухо аббату. – Таков, видимо, и этот юноша.
Говорил приор негромко, но недостаточно тихо, чтобы его слова не достигли ушей Гиацинта, которые тот навострил, словно лис. Юноша сверкнул очами и криво улыбнулся. Кадфаэль, от слуха которого тоже не ускользнули слова приора, имел основания сомневаться, что аббат согласится с ними. На взгляд Кадфаэля, слишком уж хитроватым было это красивое, загорелое лицо, сколь бы ни помогало оно своему обладателю играть роль простачка.
– Тогда ты можешь возвращаться к своему хозяину, – сказал аббат. – И передай ему мою благодарность за его заботу о нас и за его молитвы, которые, я надеюсь, он непрестанно возносит за наши души. Скажи ему, что я обдумал и продолжаю обдумывать жалобу леди Дионисии и что я поступил и намерен поступать впредь так, как нахожу справедливым. Что же до стихийных бедствий, которые так взволновали его, то нам, простым смертным, не дано управлять силами природы, и лишь верою мы можем одолеть их. Нам остается лишь принять то, чего мы не в силах изменить. Ступай с Богом.
