– Эта леди привыкла идти напролом, – заметил брат Ансельм. – Но на этот раз она встретила достойного противника.

– Полагаю, мы еще услышим о ней, – с беспокойством сказал брат Кадфаэль, глядя на оседающий по дороге шлейф пыли.

– Дамочка, конечно, упрямая, – согласился брат Ансельм. – Но что она может сделать?

– Скоро узнаем, – промолвил Кадфаэль. – И боюсь, что слишком скоро.

Ждать им не пришлось и двух дней. От леди Дионисии прибыл ее поверенный. Церемонно представившись в зале капитула, он потребовал выслушать его. Этот тощий человек с быстрыми движениями и каким-то недовольным выражением лица вошел в зал капитула, держа в руках несколько пергаментных свитков. Он приветствовал собравшихся сухо, но с достоинством и скорее с печалью в голосе, нежели с гневом. Потом он выразил свое сожаление по поводу того, что такой ученый, честный и благородный человек, как аббат Радульфус, вынужден был выступить против кровных уз и отказывается передать Ричарда Людела в любящие руки его единственной близкой родственницы, которая, желая внуку только добра, намерена сама наставлять и направлять его, нового хозяина манора. Таким образом, в отношении бабушки и внука была совершена вопиющая несправедливость, ибо негоже ставить препоны на пути их естественной тяги друг к другу и взаимной любви. Поверенный еще раз выдвинул требование исправить содеянную несправедливость и отослать Ричарда Людела вместе с ним обратно в Итон.

Аббат Радульфус учтиво, не прерывая говорящего, выслушал до конца его витиеватую речь.

– Благодарю, что исполнили вашу миссию, – изрек он наконец. – Это было сделано по всем правилам. Тем не менее я не могу изменить своего решения, известного леди Дионисии. Покойный Ричард Людел поручил опеку сына именно мне, причем это запечатлено документально и заверено подписями свидетелей. Я принял это бремя и теперь не имею права снять его с себя. Отец Ричарда желал, чтобы сын находился в обучении при аббатстве, покуда не достигнет совершеннолетия и не сможет сам отвечать за свою жизнь и поступки. Я обещал это покойному Люделу и сдержу свое слово. Его смерть лишь усугубила тяжесть моего священного долга и мою ответственность. Так и передайте своей госпоже.

– Милорд, обстоятельства ныне изменились, и такой, составленный частным образом, документ не может быть в суде единственным доводом в вашу пользу, – поспешно ответствовал поверенный, словно и не ожидал от аббата иного ответа и был готов продолжать свою миссию. – Полагаю, что королевский суд в не меньшей степени прислушается к иску столь благородной леди, которая является вдовой, а теперь лишилась и своего сына, и которая имеет все возможности, чтобы достойно содержать и воспитывать своего внука, не говоря уже о вполне естественной необходимости обрести утешение в нынешнем ее положении. Моя госпожа велела мне известить вас, что, если вы не отдадите мальчика, она обратится за защитой к закону, дабы вернуть внука домой.

– Я могу лишь одобрить ее намерения, – откровенно ответил аббат. – Решение королевского суда удовлетворит обе стороны и снимет с нас бремя ответственности. Передайте мои слова своей госпоже и скажите, что я со смирением буду ждать от нее вестей. Однако, пока судебное решение не вынесено, я вынужден поступать по своему усмотрению, – объявил аббат, сухо улыбнувшись. – И я рад, что мы пришли к согласию.

Поверенному не оставалось ничего другого, как принять к сведению этот неожиданно мягкий ответ и откланяться со всею возможной учтивостью. Среди монахов прокатился шепот любопытства и удивления, но аббат Радульфус погасил его одним взглядом, и, покуда братья не вышли на большой двор и не разбрелись каждый по своим делам, никто не посмел открыто обсуждать случившееся.

– Так ли уж мудро поступил аббат? – с сомнением в голосе спросил брат Эдмунд, хмуро глядя на Кадфаэля, который направлялся вместе с ним в сторону лазарета. – А что, если она и впрямь потянет нас в суд? Очень может статься, что суд встанет на сторону одинокой леди, желающей видеть внука дома.

– Не беспокойся, – уверенно сказал Кадфаэль. – Это пустая угроза. Ей не хуже нашего известно, что суд вершится долго и стоит немалых денег. И это в лучшие времена, а теперь, когда король далеко и занят куда более срочными делами, причем в половине его королевства закон практически бездействует, тем более. Нет, она просто хочет заставить аббата еще раз подумать и решила попугать его долгой тяжбой. Этот ее поверенный нам не страшен, да он и сам знает, что леди Дионисия не собирается обращаться в суд. Скорее всего, она хочет вершить суд сама и попытается выкрасть мальчика. Раз уж он ей так нужен, она будет добиваться своего не мытьем, так катаньем, не по правде, так силой, тем более что такой образ действий куда ближе ей, чем отцу Радульфусу.

– Будем надеяться, – вздохнул брат Эдмунд, – что эта леди испробовала еще не все мирные средства, раз уж крайним является насилие.

Никто не мог сказать определенно, откуда юному Ричарду становятся известными все треволнения, возникшие вокруг его будущего. Он не мог подслушать сказанного в зале капитула, поскольку даже послушники не присутствовали на ежедневных собраниях братии, да и сами монахи не особенно распространялись на счет судьбы мальчика, находившегося в центре противоборства. Однако было совершенно ясно, что Ричарду все известно и что вся эта история доставляет ему даже какое-то болезненное удовольствие. Семейное несчастье сделало его жизнь занятнее, тем более что, находясь в стенах аббатства, он мог чувствовать себя в полной безопасности и тихо радоваться: ведь из-за его персоны разгорелся такой сыр-бор.

– Он же видит, как люди из Итона шастают туда-сюда, – с сожалением промолвил брат Павел Кадфаэлю, в тихом травном саду делясь с ним своими опасениями. – Глаз у него острый, парень сразу подмечает, что к чему и куда клонится дело после похорон его отца. Уж лучше бы ему не быть таким проницательным.

– Наоборот, – возразил Кадфаэль, – слава Богу, что у него есть голова на плечах. Осведомленная невинность не попадет в силки. Да и старая леди вот уже дней десять ничего не предпринимает. Может, она одумалась и отказалась продолжать борьбу?

Впрочем, Кадфаэль сильно сомневался в этом. Не такова была леди Дионисия, чтобы спокойно терпеть, когда ей перечат.

– Может, оно и так, – с надеждой сказал брат Павел. – Я слыхал, она приютила у себя какого-то странствующего монаха и отдала распоряжение привести для него в порядок старый лесной скит. Дескать, она желает, чтобы тот денно и нощно молился за упокой души ее сына. Об этом рассказал лесник Эйлмунд, когда привез разрешение на охоту. Мы с тобой видели этого монаха на похоронах. С ним тогда было еще двое братьев из Билдваса. Тот странник неделю жил у них, и они отзывались о нем весьма почтительно.

Кадфаэль, кряхтя, выпрямился, оторвавшись от грядки, на которой выращивалась мята, ставшая к концу октября совсем уже жесткой и тонколистной.

– Так это тот самый мужчина со створкой раковины[1] и медальоном святого Иакова? Конечно, я помню его. Значит, он поселился в наших местах? Предпочел лесной скит с огородом одеждам монаха Савиньи! Сам-то я никогда не жил отшельником, но знавал людей, которым было милее размышлять и молиться в одиночестве. Давненько в том скиту никто не жил.

Кадфаэль знал те места, хотя и редко бывал там, поскольку монастырские лесники на здоровье особенно не жаловались и не так уж часто нуждались в лекарственных травах. Этот скит, который уже много лет пустовал, находился в лесистой лощине и представлял собой небольшой каменный домик. При нем находился огород, что некогда возделывался, а ныне был заброшен и зарос. Здесь шла лесная полоса, которая соединяла земли, относившиеся к Итону, и Эйтонский лес, принадлежащий аббатству. Скит же стоял как раз там, где земли Люделов граничили с владениями аббатства возле молодого леса, насаженного лесниками.

– Если этот монах и впрямь поселится там, ему будет спокойно, – заметил Кадфаэль. – А как его зовут?