В приливе красноречия Трихополов распустил галстук, чувствовал, что увлек аудиторию. Слушали, замерев в напряженных позах. Даня Волкодав сидел с открытым ртом, крошка Кэтлин переползла к нему на колени, дышала в ухо Трихополову. В напряженной тишине истерически взвизгнула неугомонная Эльвира:
— Не хочу! Не буду! Не могу!
— Чего не хочешь, Эля? — ласково удивился Микки.
— Илья Борисович, я понимаю… Все, что вы говорите, умно, актуально, животрепещуще, как всегда… Но всему есть предел. Любой компромисс имеет границы.
— И кто их определит? Эти границы?
— Порядочный человек чувствует сердцем. Вы требуете невозможного. Что я скажу детям, которые увидят меня рядом, простите за выражение, с портретом Сталина?
— Выходит, — с грустью заметил Трихополов, — ты, Эля, единственный среди нас благородный человек. Но все равно не понимаю причины твоего волнения. Ведь, насколько мне известно, у тебя нет детей?
Он произнес это с едва заметным намеком на насмешку, но бесстрашная Прохоровская вдруг поникла, будто цветок, срезанный у стебля. Багровая щека потухла, а двое сидящих возле нее массивных телеведущих демонстративно отодвинулись.
Положение выправил многоопытный Даня Волкодав. Словно ничего не произошло, поднялся над столом, захлопал в ладоши:
— Пора, господа! Имейте уважение… Наш многоуважаемый гость тоже не железный. Ему надо отдохнуть перед эфиром…
Матерые журналюги потянулись из кабинета гуськом, как школьные отличники, и каждый норовил поймать на прощание хотя бы беглый взгляд владыки. Только Прохоровская упиралась, пыталась что-то объяснить, но двое соседей, по знаку Волкодава, подхватили ее под руки и чуть ли не силком повлекли к дверям.
— Ничего, Эля, ничего, — успокоил вдогонку Трихополов. — Надеюсь, мы поняли друг друга.
Когда остались вдвоем с Волкодавом (плюс девочка Кэтлин), Даня уважительно спросил:
— Может, пора ее… это? Иногда становится неуправляемой. Хлопот немного, но нервишки треплет.
Трихополов ответил рассудительно:
— Нет, Волчок, ты не прав. Элочкина беда, как и многих, ей подобных, в том, что она так и не сумела выкарабкаться из перестроечных пеленок. Ничего так и не поняла. В этом же ее счастье. Даешь свободу! Даешь частную собственность! И никаких гвоздей. Она зомби, Данюшка. Ее нужно беречь пуще глаза. Без таких, как она, мы все закиснем.
— Допустим. — Волкодав никогда не возражал боссу, но изредка позволял вставить побочное рассуждение. — Ты, Илья Борисыч, всегда смотришь глубже на метр, чем мы, простые смертные. Но ведь она иной раз компрометирует. Поневоле, так сказать, льет воду на мельницу наших врагов. Как с этим быть?
— Что с тобой, Данюшка? Или стареешь? Приставь к ней мужичка помосластей. Кого-нибудь из стажеров. Она же недотраханная, за версту видно. Оттого и блажит.
Юная Кэтлин прыснула в кулачок, и Микки вдруг разобрало. Он не был большим охотником до молоденьких козочек, еще не вошел в тот мудрый возраст, когда, кроме тугого, ароматного тельца ничего больше не надо, но тут, похоже, что-то особенное. Что-то абсолютно языческое, устрашающе безмозглое. Не случайно искушенный Волчок, известный любитель клубнички, держит ее на привязи. Встретился с Даней взглядом, и тот все сразу понял, слегка порозовел. Но виду не подал.
— Как ты, Илья Борисович? Пора начинать… Или по маленькой для разгона?
— После, — улыбнулся Трихополов. — Все после, дружок.
…Премьера удалась на славу. Конечно, окончательная оценка возникнет лишь после тщательного зондажа, но по первой реакции, по просветленной атмосфере, которая царила в студии, можно с уверенностью сказать: передача состоялась. Все в ней сошлось тютелька в тютельку — в единое, неразделимое целое. Гремел Шаляпин, синхронно подвывала Мадонна, на заднем плане световым потоком лилась изощренная имитация полового акта, и на этом суперсовременном клиповом фоне выпукло проявлялись действующие персонажи, герои нашего времени, те, собственно, ради кого затевались счастливые перемены в совке: преуспевающая шлюха, банкир, изворотливый брокер, владелец десятка модных магазинов, светлоокий юноша в дамском трико салатового цвета, крепкосколоченный (сенсация!), с жуткой черной маской главарь одной из московских группировок, высоколобый интеллектуал, произносящий слова «андеграунд», «ментальность вазомоторного происхождения» так же легко, как иные клянчат: «Мама, дай пожрать!» Блеск дерзких реплик, искренность на грани стриптиза, никаких запретных тем, праздник освобожденного духа — и главное, надо всем этим, подобно абажуру, выразительное, аскетическое лицо народного любимца Трихополова, готового простыми словами объяснить, растолковать все темное, непонятное, касающееся будущего и прошлого. Когда один из звонивших по прямому проводу (пенсионер Иван Иванович из Люберец, а на самом деле безработный актер Мерзликин) гундосо поинтересовался, что думает господин Трихополов по поводу нынешних отношений с братской Америкой, подмоченных, как известно, нашим безобразным поведением в Чечне, Трихополов вдруг вскинулся, как на звук горна, и резко рубанул: «Америка, говорите?.. Отношения?.. И то и другое, уважаемый Иван Иванович, полное говно. Извините за прямоту: наболело. Спрут-кровосос — вот что такое братская Америка. Весь мир давно это знает, довелось и нам, русакам. Ничего, дай срок, обломаем рога хваленой вашей Америке. Янки гоу хоум!»
Публика в небольшом круглом зале (цветок лотоса!), состоящая в основном из студентов элитарных коммерческих вузов, куда для контраста Волкодав подсадил двух-трех выживших из ума коммунячьих старушек, на мгновение замерла, переваривая кощунственный выпад, затем разразилась аплодисментами, свистом, ревом, затоптала в едином порыве ошеломленных бабулек с их красным транспарантом. Успех, какого выше не бывает. Сокрушительный, построенный на импровизации. Переломный, непредсказуемый. С тончайшим чутьем на настроение аудитории…
Укрылись в кабинете опять втроем. Пухленькая Кэтлин плакала от счастья. Возбужденный Даня бегал из угла в угол, как потревоженный зверь в клетке. Зато Трихополов был совершенно спокоен, устало улыбался, потягивая через соломинку фруктовый коктейль. Коротко бросил:
— Сядь, Волчок, не мельтеши. Чего всполошился? Чего тебя взбаламутило?
Волкодав плюхнулся в кресло, отдышался. Сломал сигарету, прикурил другую. Взгляд остолбенело-отрешенный.
— Все понимаю, Илья. Ты — гений! Но ведь это, это… в каком-то смысле идеологический переворот. Именно так можно оценить. И оценят кому надо, будь уверен.
— И что дальше?
— Как что дальше? Готовы ли мы? Ничего же еще не просчитано толком. В омут с головой. Поражен, Илья. Нет слов.
— А ты, я вижу, немного трусоват, да, Волчок?
— Нет, я не трус. И, кажется, не раз это доказал. Чтобы не случилось, я с тобой до конца.
«Куда ты денешься, вертихвостка мокрогубая?..» — усмешливо подумал Микки.
— Но, Илья, — продолжал Волкодав, важно надувая щеки, — ты тоже должен немного мне доверять.
— Не мямли. В чем дело?
— Почему не предупредил? Почему смял первоначальный замысел? Я не успел собраться, выглядел жалко, растерянно… Тебе это надо, Илья?
«Семейная сцена, — отметил Микки. — Сейчас, дружок, ты будешь выглядеть еще жальче».
— Знаешь, в чем между нами разница, Данюша?
— О-о, во многом, разумеется. Я же не равняюсь. — Директор иронически поклонился. По-видимому, у него была истерика.
Тем лучше, решил Трихополов. Иногда самую преданную обслугу необходимо тыкать носом в грязь, чтобы помнила свое место.
— Разница в том, милый мой, что ты не игрок. Все, что угодно, но не игрок. А политика в первую очередь игра и лишь затем бизнес… Да что там, вот же у нас есть нейтральный арбитр, самый натуральный рядовой зритель.
Кэтлин закашлялась, подавившись глотком водки, которую выпила украдкой.
— Поведай, дитя, тебе понравилась передача?
— Ой, — сказала Кэтлин. — Если по правде, два раза кончила.
Первые членораздельные слова, которые Микки услышал от человеческого звереныша, произвели на него неизгладимое впечатление. Он торжественно обратился к директору канала.
