Как ни странно, я часто думала о маме, даже чаще, чем после ее первого исчезновения. Словно потребовалось определенное время, прежде чем я начала скучать или позволила себе такую роскошь. Порой она снилась мне ночью, и каждый раз я просыпалась с ощущением, что она прошла через комнату; я почти чувствовала легкий аромат ее духов. Иногда в полудреме мне казалось, что она сидит на краю кровати и гладит мои волосы, как, бывало, гладила в прежней жизни поздно ночью или рано утром. Тогда я всегда злилась и хотела, чтобы она легла спать и оставила меня в покое. Теперь же я замирала, не желая обрывать мимолетную ласку, хотя прекрасно осознавала, что это всего лишь сон.

Проснувшись, я всегда пыталась сохранить в памяти этот образ, но он всегда ускользал. Вместо него мне вспоминалось, как мама выглядела в последний раз, за день до того, как уехала. Я вернулась из школы и застала ее дома одну, что случалось нечасто. К тому времени дела у нас шли неважно, и я ждала, что она будет либо полусонной — обычное ее состояние после нескольких бутылок пива, либо недовольной, либо печальной. Ничего подобного: обернувшись, мама лишь удивленно взглянула на меня; я еще, помню, тогда подумала, что она или забыла обо мне, или не ждала моего возвращения. Как будто бы это я должна была уехать, но еще не знала об этом.

При свете дня меня занимали более конкретные мысли: уехала ли мама во Флориду и с кем она сейчас, по-прежнему с Уорнером или нет? Больше всего меня мучил один вопрос: заезжала ли она в коттедж, пыталась ли найти меня? Я не знала, хочу ли я видеть родительницу или разговаривать с ней, да, собственно, у меня не было уверенности, что это когда-нибудь произойдет. Просто важно чувствовать, что тебя ищут, даже если ты не хочешь, чтобы тебя нашли.

«Что такое семья?» — Я написала эти слова в первый же день, но дальше так и не продвинулась. На открытой странице тетради не было почти ничего, кроме определения, подсмотренного в словаре: «Группа родственников, в основном родители и дети». Семь слов, причем одно из них — союз. Если бы все было так просто!

Мисс Коньерс велела приступать к работе, и я повернулась к Оливии, решив, что спрошу первой. Та сгорбилась на стуле и, судя по всему, не жаждала общения. Глаза у Оливии покраснели, в руке она сжимала бумажный платочек и зябко куталась в куртку с логотипом джексоновской школы.

— Помните, — вешала мисс Коньерс, — недостаточно дать буквальное определение нужного понятия, нужно выяснить, что оно означает для тех, с кем вы беседуете. Не бойтесь переходить на личности.

Вспомнив, что Оливию не тянет на откровенность даже в хорошие дни, я решила переключиться на кого-нибудь другого. К сожалению, единственным вариантом была Хизер Уэйнрайт. Она сидела с другой стороны и тоже искала, с кем бы пообщаться. Разговаривать с Хизер мне не хотелось.

— Так мы будем работать или нет?

Я повернулась к Оливии. Та по-прежнему смотрела прямо перед собой, словно ничего не говорила.

— Э-э… — замялась я, бросив взгляд на платочек в руке соседки, которая скомкала его в пальцах и сжала еще сильнее. — Ладно. Что значит для тебя семья?

Она вздохнула и потерла нос. Вокруг нас все оживленно разговаривали, но она молчала, а потом вдруг спросила:

— Знаешь Майка Салливана?

— Кого?

— Майка Салливана из выпускного класса, — повторила Оливия. — Он еще в футбол играет. Приятель Роба Дюфресне.

Только услышав последнее имя, я поняла, что она говорит о школе Джексона. В прошлом году Роб Дюфресне сидел через ряд от меня на уроках биологии.

— Майк? — переспросила я, пытаясь вспомнить, о ком идет речь. Я уже почти забыла бывших одноклассников, их лица сливались в большое расплывчатое пятно. — Такой коротышка, да?

— Нет! — резко возразила она.

Пожав плечами, я взяла ручку.

— Ну хорошо, хорошо. Он действительно не из высоких.

— Ездит на синем грузовичке? — уточнила я.

Оливия уставилась на меня.

— Да-а, — протянула она. — Это он.

— Я его знаю.

— Ты когда-нибудь видела его с девушкой? В школе?

Я порылась в памяти, но на ум шел только Роб Дюфресне, который чуть не хлопнулся в обморок, когда мы вскрывали лягушку.

— Что-то не припоминаю, — сказала я, — но, как ты говорила, школа большая.

Она немного подумала, затем спросила, глядя мне в глаза:

— Значит, ты никогда не видела его с блондинистой девицей из команды по хоккею на траве? Миндой или Марси, не знаю точно. С татуировкой на пояснице.

Я покачала головой. Оливия бросила на меня долгий взгляд, словно сомневаясь, верить мне или нет, затем снова уставилась перед собой, запахнув плотнее куртку.

— Семья, — начала она, — это люди в твоей жизни, которых ты не выбираешь. Просто данность, в отличие от друзей; их ты выбираешь сам.

Я с трудом отогнала мысли о Майке с блондинистой хоккеисткой и записала определение в тетрадь.

— Хорошо. Что еще?

— Ты связана с ними кровью, — продолжила Оливия бесцветным голосом. — Благодаря этому у тебя с ними много общего. Наследственные заболевания, гены, волосы и цвет глаз. Они вроде как часть твоей генетической схемы. Если с тобой что-то неладно, причина обычно кроется в семье.

Я кивнула, записывая следом за ней.

— А еще ты привязана к ним, а они — к тебе. Именно поэтому они всегда занимают передние ряды на крестинах или похоронах. И от этого никуда не денешься — они всегда рядом, от начала и до конца. Нравится тебе это или нет.

«Нравится тебе это или нет», — нацарапала я и оценивающе взглянула на все записи. Немного, но начало положено.

— Отлично. Давай теперь займемся твоим заданием.

Тут прозвенел звонок, за которым последовала обычная какофония звуков: грохот отодвигаемых стульев, треск застежек-молний на рюкзаках, гвалт голосов. Мисс Коньерс велела, чтобы к следующему дню у всех было не меньше четырех определений, но из-за шума ее почти никто не слышал. Оливия вытащила телефон, открыла и нажала кнопку быстрого набора номера. Сунув тетрадь в сумку, я молча наблюдала, как соседка запихивает скомканный бумажный платочек в карман, поправляет россыпь мелких косичек и встает из-за стола.

— Это Мелисса, — сказала я ей вслед.

Оливия остановилась, медленно убрала телефон от уха и посмотрела на меня.

— Что?

— Блондинка с татуировкой на пояснице. Ее зовут Мелисса Уэст, — пояснила я. — Учится в предпоследнем классе. Дрянь, каких мало. Она играет в футбол, а не в хоккей на траве.

Остальные торопливо проходили мимо нас, спеша к выходу, но Оливия не двигалась с места. Похоже, она даже не заметила, как Хизер Уэйнрайт бросила любопытный взгляд на ее покрасневшие глаза.

— Значит, Мелисса Уэст, — повторила Оливия.

Я кивнула.

— Спасибо.

— Да не за что, — ответила я.

Она вновь поднесла телефон к уху и направилась к дверям.

В тот же день, выйдя из школы после уроков, я обнаружила, что меня ждет Джеми.

Он припарковался у главного входа и теперь стоял, прислонившись к машине и скрестив на груди руки. Увидев его, я замерла и попятилась назад. Людской поток обтекал меня с двух сторон, все шли, весело болтая и смеясь. Может, у меня уже развилась паранойя, но я вспомнила, что в последний раз в школу ко мне нагрянули вовсе не для того, чтобы сообщить хорошие новости.

Честно говоря, я сразу начала прикидывать, за какие проступки меня могли бы исключить, и вдруг поняла — их просто нет. Последнее время я только ходила в школу, работала и делала уроки. Даже вечер выходного дня провела дома. Тем не менее, может, в силу привычки, может, еще по какой-то причине я стояла, пока толпа не рассосалась и меня не заметил Джеми.

— Эй! — крикнул он, поднимая руку.

Я махнула в ответ, подтянула сумку на плечо и зашагала к машине.

— Ты сегодня работаешь? — спросил он.

— Нет.

— Отлично. Нам нужно поговорить.

Он отодвинулся и открыл передо мной пассажирскую дверь. Я села и глубоко вдохнула, глядя, как Джеми обходит машину спереди и усаживается на водительское сиденье. Он не запустил мотор, просто сидел и смотрел на меня.