Оуэн поморщился:

— Битси Бондс — не певица, Мэллори! Она — пустышка! Просто раскрученная девчонка. У нее нет ни души, ни убеждений.

— И?

— И она больше знаменита своим пупком, чем музыкой.

— Ну, пупок у нее и впрямь великолепен!

Оуэн озабоченно покачал головой и свернул на небольшую парковку. Слева располагались магазины, и мы подъехали к одному из них. В витрине стоял манекен в пончо и тонких серых брюках. На двери было написано: «Ткани вашей мечты».

— Мы приехали, — сказал Оуэн.

Мэллори явно была недовольна.

— Супер, — саркастически сказала она. — Еще один день в магазине.

— Им владеют твои родители?

— Да, — проворчала Мэллори, а Оуэн протянул ей телефон. — Это несправедливо! Я помешана на одежде, и у моей мамы свой магазин, но я такие вещи никогда в жизни не надену! Даже если умру.

— Если ты умрешь, вряд ли тебя будет беспокоить одежда.

— Серьезно, Аннабель, — мрачно сказала Мэллори. — У мамы там сплошняком одежда из натуральных тканей и волокон, тибетский батик, туфли для строгих вегетарианцев…

— Туфли для строгих вегетарианцев? — переспросила я.

— Они кошмарные! — прошептала Мэллори. — Просто ужас. С тупым мысом!!!

— Вылезай, пожалуйста, из машины.

— Вылезаю-вылезаю. — Мэллори медленно взяла сумку, отстегнула ремень и открыла дверь. — Было очень приятно познакомиться!

— Мне тоже! — ответила я.

Мэллори подошла к магазину, распахнула дверь и, обернувшись, радостно мне помахала. Я помахала в ответ. Оуэн нажал на газ, и мы снова выехали на главную дорогу. Без Мэллори в машине стало как-то теснее и тише.

— Еще раз, — сказал Оуэн, когда мы затормозили на светофоре, — прошу прощения.

— Да за что? Очаровательная девочка.

— Ты с ней не живешь. И не слушаешь ее музыку.

— «104Зет» — только самые лучшие хиты!

— Ты тоже слушаешь это радио?

— Было дело. Когда помладше была.

Оуэн покачал головой:

— Ладно бы у нее не было под рукой хороших дисков. Или культура б обходила ее стороной. Так ведь нет. Давал ей кучу всего — ничего не хочет слушать! Забивает голову дурацкой попсой с радиостанции, где песни ставят только иногда, в перерывах между рекламами.

— А у тебя в передаче все по-другому?

— Да. — Мы выехали на главную дорогу, и Оуэн переключил скорости. — Передача идет по общественному радио, поэтому рекламы нет. Мне просто кажется, что ты несешь ответственность за то, что ставишь в своей передаче. Можно выбрать ерунду, а можно искусство.

Я взглянула на Оуэна. Я точно ошибалась на его счет. Не знаю, каким себе его не представляла, но уж точно не тем человеком, что сидит сейчас передо мной.

— Где ты живешь? — спросил Оуэн, перестраиваясь у светофора.

— В Арборс. Неподалеку от торгового центра, я…

— Я знаю это место. Радио от него всего в паре кварталов. Заедем туда, если не возражаешь.

— Нет, конечно.

Общественное радио располагалось в небольшом квадратном здании — бывшем банке. Рядом с ним стояла металлическая вышка, а над главным входом косо висел плакат. На нем было написано большими черными буквами: «РАС. Общественное радио — радио для нас!» В большом окне виднелся мужчина за пультом, в наушниках и с микрофоном. В углу горела табличка: «И ет эфир». Видимо, «д» перегорела.

Оуэн припарковался прямо у входа и заглушил двигатель. Затем поднял с пола несколько дисков и открыл дверь:

— Сейчас вернусь.

Я кивнула:

— Хорошо.

Оуэн ушел, а я стала перебирать коробочки от дисков и поняла, что ни одно название мне не знакомо: «Хэндиуэкс (избранное)», «Джеремая Ривс (ранние композиции)», «Трут Скуод (опус)». Вдруг послышался гудок, и рядом припарковалась «хонда сивик». Я б на нее и внимания не обратила, если б не водитель: на нем был ярко-красный шлем.

Не такой, как у футболистов, а немного больше и толще. Водитель — парень примерно моего возраста в черных джинсах и свитере — помахал мне, и я помахала ему в ответ.

— Привет, — сказал водитель, опуская стекло. — Оуэн на радио?

— Да, — медленно проговорила я. У парня были большие голубые глаза, длинные ресницы и собранные в хвост длинные волосы. — Он сказал, что скоро придет.

Парень кивнул:

— Отлично.

Он откинулся на сиденье. Я очень старалась на него не глазеть, но не получалось.

— Кстати, меня зовут Ролли.

— А я Аннабель.

— Приятно познакомиться. — Ролли вытащил из держателя бумажный стаканчик с соломинкой, попил, и тут появился Оуэн. — Здорово! Я тут мимо проезжал и заметил твою машину. Ты разве сегодня не работаешь?

— Работаю. В шесть, — ответил Оуэн.

— Ясно. — Ролли пожал плечами и снова сел. — Может, я заскочу тогда.

— Давай. Да, кстати…

— Чего?

— Ты забыл снять шлем.

Ролли с ужасом ощупал голову. Его лицо по цвету почти сравнялось со шлемом, который он тут же снял.

— Ой. Спасибо.

На лбу у Ролли остались отпечатки, а волосы были примяты.

— Не за что. Скоро увидимся!

— Ладно.

Ролли положил шлем на пассажирское сиденье и разгладил волосы. Оуэн же снова уселся за руль. Когда мы разворачивались, я снова помахала все еще смущенному Ролли. Он кивнул и улыбнулся.

Мы выехали на главную дорогу.

— Он ему для работы нужен, — сказал Оуэн.

— В смысле шлем?

— Ну да. Он работает спарринг-партнером в секции самообороны.

— Кем-кем?

— На нем остальные во время учебы практикуют удары. Поэтому нужна защита.

— Понятно. И вы вместе работаете?

— Нет, я разношу пиццу. Сюда, да?

Мы подъехали к моему району. Я кивнула. Оуэн повернул.

— Он учится в школе Джексона?

— Нет, в «Фонтане».

«Фонтан» считался «альтернативным учебным заведением». Обычно его называли школой хиппи. Учеников там было мало, и особое внимание уделялось развитию личности. В качестве дополнительных предметов можно было выбрать батик или фризби. Кирстен в свое время встречалась с чудаковатыми парнями оттуда.

Мы остановились на светофоре.

— Сейчас налево или направо? — спросил Оуэн.

— Прямо. Недолго. Я скажу, когда повернуть.

Дальше мы ехали молча, и у меня возникло то же чувство, что и с Уитни с утра: надо хотя бы попытаться завязать разговор.

— И как ты попал на радио? — наконец спросила я.

— Меня всегда привлекала работа ведущего, — ответил Оуэн. — Когда я сюда переехал, то узнал о курсах на радио. Там обучали основам, а потом нужно было написать программу своей передачи. Если понравится, пригласят на пробы. Пройдешь пробы, дадут эфирное время. Так мы с Ролли прошлой зимой стали ведущими. А затем меня арестовали. Из-за этого с передачей пришлось повременить.

Оуэн упомянул арест так спокойно, как будто говорил о каникулах в Большом каньоне или о чьей-нибудь свадьбе.

— Тебя арестовывали?

— Да. — Оуэн снова затормозил на светофоре. — Я ввязался в драку в клубе. Поссорился с одним парнем на парковке.

— А… Да.

— Слышала об этом?

— Может быть, кое-что.

— Тогда зачем спрашиваешь?

Я покраснела. Решаешься на откровенный вопрос, подготовься к такому же ответу.

— Не знаю. А ты веришь всем слухам?

— Нет. — Оуэн посмотрел на меня и свернул. — Не верю.

«Все ясно», — подумала я. То есть слухи доходили не только до меня. Хотя справедливо в общем-то. Я ведь составила свое мнение об Оуэне, наслушавшись разных историй. Похоже, что и он тоже. Во всяком случае, одну историю про меня он слышал наверняка.

Мы молча проехали еще два светофора, наконец я набралась смелости и сказала:

— Если тебе интересно, то это неправда.

Оуэн переключился на более низкую передачу, постепенно заглушая мотор. Мы затормозили на перекрестке.

— Что неправда?

— Что ты про меня слышал.

— Я ничего про тебя не слышал.

— Ну да, конечно.

— Правда. Иначе б сказал.

— Да?

— Да, — ответил Оуэн. Наверно, у меня на лице было написано сомнение, потому что он добавил: — Я никогда не вру.