Нина Антоновна молчала. Лицо её порозовело. Или это потому, что заходившее солнце окрасило скалы и прибрежные камни в нежно‑розовый цвет? Шумела река. Чирикали птицы.

Беловеский посмотрел на часы. Он вспомнил, что Полговской предлагал подсмену и Нифонтов не возражал. Неужели и они?.. Надо быстро спасать положение, иначе он погиб при любом исходе затеи Хрептовича.

– Нина Антоновна! Если вы меня любите, вы должны помочь мне к полночи быть на борту. Да ведь вы это и обещали перед отъездом. Помните?

Воробьева порывисто встала. В глазах ее сверкали слезы.

– Идемте, Михаил Иванович. Время ещё есть. Если придется стреляться, убейте сначала меня за то, что я такая глупая.

И, поцеловав Беловеского, она быстро пошла по тропинке. Штурман едва поспевал за ней…

…После бешеной езды запыленный «линкольн» остановился на Бэнде у таможенной пристани. До полуночи оставалось тридцать пять минут. Штурман и его спутница сбежали на понтон.

– Пойдемте лучше выше, к Марше де л'Эст. Здесь нет шампунек, – нервничал Беловеский.

– Зачем вам шампунька? Поедете на таможенном катере. Смотрите, вот он подходит.

Сверкая во мраке ночи белым и красным ходовыми огнями, к понтону подходил большой опрятный катер. Мелодично прозвонил машинный телеграф, забурлила вода под кормой, и катер остановился. С дивана впереди рубки поднялся полный джентльмен.

– Станет он развозить опоздавших по кораблям, – скептически заметил штурман.

– Вы думаете, этот тюлень откажет хорошенькой женщине? Как бы не так!

Она стала у фонаря, чтобы быть освещенной. Действительно, выездной таможенный инспектор без колебаний предоставил катер в распоряжение штурмана, а сам заторопился в таможню.

– До свидания, Михаил Иванович! Берегите себя!

Приподняв шляпу, штурман с искренней симпатией взглянул на её таявший во мраке силуэт. «Какая она всё‑таки милая», – подумал он.

Без четверти двенадцать катер высадил его на «Адмирал Завойко».

68

За полчаса до спуска флага неожиданно вернулся командир. С мрачным видом принял рапорт, приказал Нифонтову прекратить увольнение на берег и пригласить к нему комиссара.

В то время как в тиши командирской каюты Клюсс и Павловский совещались, Нифонтов задержал у трапа заторопившегося на берег старшего механика.

– Николай Петрович, разрешите? Мне очень нужно в город. Ведь штурмана же вы отпустили?

– Штурман, Петр Лукич, съехал на берег до прекращения увольнения. Сейчас я и его бы не пустил.

– Но мне очень нужно, Николай Петрович! Я только съезжу и сейчас же вернусь.

– Бесполезный разговор. Командир категорически запретил. Не вздумайте к нему обращаться. Сейчас у него комиссар.

Покосившись на штык выставленного у трапа часового, Лукьянов махнул рукой и пошел к себе в каюту.

Протрубили зорю, спустили флаг. Вахтенный офицер сменил кортик на кобуру с автоматическим пистолетом. Усилили караул. Караульный начальник – боцман. Он выставил ещё двух часовых: на баке и у флагштока.

Группами и в одиночку возвращались уволенные на берег. Команда пила чай, когда Павловский объявил, что шайка белоэмигрантов намерена напасть и захватить корабль. Поэтому необходимы повышенная боевая готовность и бдительность. Подробнее объяснит командир.

Клюсс в раздумье сидел в каюте. Только что старший офицер доложил, что на берегу остались штурман и два матроса, что Полговской опиума с белладонной не предлагал. Тон у него был официальный, обиженный и несколько удивленный.

«Что с Беловеским? – думал Клюсс. – Почему до сих пор его нет? Раньше никогда на вахту не опаздывал. Уж не случилось ли чего?»

Но без четверти двенадцать в каюту вошел Нифонтов:

– Только что прибыл штурман, Александр Иванович. Теперь все вернулись.

– Попросите его ко мне, – сердито ответил командир.

Беловеский явился уже переодетым, с пистолетом на поясе.

– Чуть не опоздали на вахту, – строго сказал Клюсс. – Что случилось? Неужели нельзя было раньше приехать?

– Так получилось, Александр Иванович. Ехал на предельной скорости.

– Где же это вы были?

– В Ханчжоу, Александр Иванович.

– В Ханчжоу?! Вы что? Впредь запрещаю выезжать за пределы Шанхая без моего разрешения. Мало ли что может случиться! Ведь, если бы вы пропали, никому в голову не пришло искать вас в Ханчжоу. С кем ездили?

– С мичманом Добровольским.

– Он из шайки Хрептовича?

– Так точно. Сегодня ночью они намерены на нас напасть.

– Знаю. Женщины с вами были?

– Были и женщины.

– Какой безрассудный поступок! Ведь могло выйти иначе!.. Так вот, Михаил Иванович, интересоваться вашими романами в мои обязанности не входит. Но предупредить я должен. Будьте осторожны в своих знакомствах и помните, что вы офицер флота Дальневосточной республики.

– Понял, Александр Иванович. Разрешите идти?

– Идите. И передайте Николаю Петровичу, чтобы распорядился собрать личный состав, кроме часовых и вахтенных, на нижней палубе.

Штурман вышел.

– Товарищи, – обратился командир к экипажу, – сегодня ночью шайка Хрептовича намерена на нас напасть. Они надеялись на внезапность, но нас своевременно предупредили. Нападающие в невыгодном положении: им надо со шлюпок влезть на палубу. Главное наше оружие – штыки, кинжалы, пожарные топоры и ломы. Стрелять только в крайних случаях и только в упор. В наших интересах не только отбить нападение, но и взять пленных. Помните: бдительность, выдержка и готовность разумно и решительно применить оружие!

Вахта с полуночи до четырех, которую моряки издавна окрестили «собакой», прошла без происшествий. На следующую вахту вступил Полговской, но штурман, сменившись, остался на палубе. Командир тоже вышел наверх. У караульного помещения стояли вооруженные матросы. Боцман сидел на комингсе у входа.

«Где же беляки?» – было у всех в мыслях.

Но вот вереница сампанов, плашкоутов и барж, которую всё ещё нёс вверх по реке ослабевающий прилив, прошла. Впереди на водной глади только два суденышка. Тускло мерцают их фонарики, мерно колышутся длинные весла. Эге, да в них много народу!

– Спокойно, товарищи, – сказал командир, вынимая наган, – это, наверно, неприятель. Боевая тревога!

Под трель авральных звонков раздались топот и бряцание оружия. В среднем люке показалась голова Нифонтова, он тоже держал в руках наган. Вслед за ним с браунингом вышел комиссар. Проходя мимо штурмана, он негромко сказал:

– Среди нас есть предатели.

– Предателю первая пуля! – отозвался штурман, вынимая кольт. Стоявший в двух шагах от него Полговской вздрогнул и оглянулся. Лицо его выражало ужас. Но штурмана отвлекли раздавшиеся на баке отчаянные крики, треск ломающегося дерева и чье‑то жуткое завывание. Все бросились к левому борту.

Большой сампан ударился кормой о форштевень, поломал весла и кормовой фальшборт. Он был полон китайцев. Все они испуганно орали и умоляли не стрелять, увидев направленные на них дула винтовок. С треском и воплями сампан дрейфовал по борту.

– Цюйба! Цюйба![35] – кричал на китайцев боцман.

– Караул на правый борт! Неприятель справа! – скомандовал Клюсс.

– Ни одного выстрела! Пусть сначала пристанут! – срывающимся голосом крикнул комиссар.

Он, штурман и большинство матросов перебежали на правый борт. Перед их взорами предстала незабываемая картина: второй сампан, полный людей, медленно, как привидение, проходил в двух‑трех метрах от борта. Его пассажиры, одетые в синее китайское платье, не галдели, молчаливо, настороженно смотрели на полную вооруженных людей палубу, боясь шевельнуться.

– Чао‑юэ![36] – исступленно орал на гребцов стоявший на корме человек с выглядывающим из‑под его желтого плаща маузером.

К борту, размахивая наганом, подбежал боцман:

– Беляки! Куда же вы? Ехали к нам, чего же трусите? Приставайте к борту!

В ответ послышалась звучная русская брань.

Через минуту оба суденышка исчезли во мраке. Только, удаляясь и покачиваясь, мерцали их фонарики.