– Я не лорд, – проворчал из травы Дерри. – Одиннадцать так одиннадцать.

Солнце уже встало, и дорога была каждая минута. Он не мог сделать ни шагу в направлении кафедрального собора, пока всадники были поблизости. Конечно, он мог бы передвигаться ползком, но если бы они увидели с высоты седла, что трава шевелится, для Дерри Брюера все было бы кончено. Он остался на месте, стараясь не обращать внимания на мух и кузнечиков, ползавших по нему и летавших вокруг его головы с назойливым жужжанием.

Услышав стук копыт и дребезжание упряжи, он пригнул голову к земле. Они были настолько близко, что ему казалось, будто он мог бы дотянуться до них рукой. Один из них заговорил на ужасном французском языке с чудовищным английским акцентом, задавая вопросы погонщику. Когда тот ответил, что никого не видел, Дерри вздохнул с облегчением. Всадники не стали тратить слишком много времени на очередного крестьянина в повозке, запряженной быком, и поспешили вперед. Вскоре воцарилась тишина, и Дерри вновь услышал пение птиц и жужжание пчел. Поднявшись на ноги, он проводил глазами кавалькаду, двигавшуюся в направлении Тура, куда он сам так стремился.

– Одиннадцать денье, – напомнил ему погонщик, протянув похожую на лопату ладонь.

Дерри нахмурился, но достал из кармана монеты, отсчитал указанное количество и отдал крестьянину.

– Кое-кто назвал бы это грабежом, – заметил он.

Погонщик лишь пожал плечами и улыбнулся. Он повернулся к повозке и поэтому не видел, как Дерри достал из мешка дубинку. Получив удар по затылку, погонщик зашатался. Дерри ударил его еще раз, теперь уже по темени, и с удовлетворением проследил, как тот медленно опускается и, наконец, всей своей огромной массой валится на землю.

– И они были бы не правы, – сказал Дерри, обращаясь к бесчувственному телу. – Это было соглашение, заключенное в чрезвычайных условиях. А вот это уже грабеж.

Он забрал монеты и кинул взгляд на дорогу, ведущую в Тур. Бык медленно жевал сено и смотрел на него сквозь длинную бахрому ресниц, сделавших бы честь любой красавице. Повозка была слишком медленным транспортом. Дерри ничего не оставалось, кроме как пробежать оставшиеся несколько миль.

Предоставив погонщика его собственной судьбе, Дерри помчался в сторону города, но вскоре остановился, выругался и повернул назад. Погонщик уже начал приходить в себя и тихо стонал.

– У тебя в голове, должно быть, вместо мозгов сплошная кость, – сказал Дерри.

Он отсчитал три серебряные монеты, вложил погонщику в ладонь и сжал пальцы в кулак.

– Это потому, что ты напомнил мне моего старого отца, а вовсе не потому, что во мне заговорила совесть, – пробормотал он. – Все в порядке?

Погонщик открыл один глаз и посмотрел на него затуманенным взором.

– Значит, все в порядке, – констатировал Дерри.

Сделав глубокий вдох, он побежал.

Маргарита едва осмеливалась шевелиться в своем новом платье. Она испытывала зуд и ощущала себя в нем очень непривычно, словно ее обшили досками. И все же она не смогла бы отрицать, что в длинном зеркале оно выглядело восхитительно. Все его открытые части были расшиты жемчужинами, которые звенели всякий раз, когда она двигалась. Ее вуаль была не толще паутинки, и сквозь нее было отлично видно все вокруг. У нее не было возможности наклониться, чтобы рассмотреть свои великолепные атласные туфли. Казалось, ее ноги находились где-то далеко внизу и принадлежали кому-то другому, а от нее осталась лишь голова, венчавшая многочисленные складки белой ткани. Жара усиливалась, и служанка обмахивала девушку веером, чтобы она не вспотела.

Когда Маргарите позволили выйти на свежий воздух, на ее щеках играл румянец. От замка Сомюр до кафедрального собора в Туре было добрых сорок миль, и во дворе ее ждала большая карета, сверкавшая полировкой и новой черной краской, запряженная двумя коричневыми меринами с блестящей шерстью. Над открытыми сиденьями был сооружен навес с балдахином, чтобы защищать ее в пути от пыли.

Из главного здания вышла мать Маргариты. На ее лице отчетливо читалась гордость в сочетании с напряжением. Маргарита неловко стояла, пока служанки возились с ее платьем, подбирая и подтыкая его, чтобы она могла сесть.

– Держи голову прямо, не сутулься, – наставляла ее мать. – Сегодня ты воплощаешь собой достоинство семьи, Маргарита. Не заставляй нас стыдиться. Иоланда! Помоги сестре.

Иоланда бросилась к Маргарите и подхватила полы ее платья, чтобы они не волочились по камням. Незнакомый лакей помог ей подняться на подножку. Тяжело дыша, она нырнула внутрь кареты и почти упала на скамью. Севшая рядом с ней Иоланда принялась расправлять шлейф ее платья, дабы он не слишком помялся. У въездных ворот стояла еще одна карета, и казалось, все, кто находился в замке, вышли проводить ее. Маргарита старалась дышать ровно, и у нее кружилась голова от того, как платье сдавливало ее тело. Оно было таким тугим, что не позволило бы ей сутулиться, даже если бы она нарочно постаралась. Она помахала рукой слугам, которые приветствовали ее, выстроившись в две шеренги. Ее взгляд упал на служанку, на которую она натолкнулась, когда бежала по двору перед визитом короля. Молодая женщина улыбалась со слезами на глазах и махала платком. По сравнению с той маленькой девочкой, какой она была тогда, сейчас Маргарита казалась себе разодетой куклой.

Иоланда была в восторге.

– Это просто невероятно, – сказала она, вертя головой. – И все это ради тебя! Ты рада?

Единственным ощущением, которое испытывала Маргарита, была тревога, и вместо ответа она состроила скорбную мину. Ведь она собиралась выйти замуж за молодого человека, которого никогда в жизни не видела. Интересно, подумалось ей, нервничает ли тоже этот английский Генрих? Она почему-то сомневалась в этом. Ее будущий муж был королем и наверняка привык к торжественным церемониям.

Два лакея в начищенных до блеска черных башмаках и безупречно чистых ливреях встали на подножки по обе стороны кареты. Теоретически они должны были защищать ее от бандитов с большой дороги, хотя какая-либо реальная опасность отсутствовала. Кучер – крупный мужчина с румянцем во всю щеку – церемонно поклонился девушкам, прежде чем занять свое место и взять кнут.

Обе кареты тронулись одновременно – совершенно неожиданно для Маргариты. Стены Сомюра медленно поплыли мимо. Она повернулась и в последний раз помахала рукой матери. Ее отец и братья уехали в Тур еще вчера. Сегодняшнее утро было отдано женщинам, но оно наступило и закончилось так быстро, что она не успела осознать это. Часы, прошедшие с момента ее пробуждения, сжались в мгновения, и у нее возникло непреодолимое желание крикнуть кучеру, чтобы он остановился. Она принялась судорожно вспоминать то, что ей было необходимо помнить.

Мать подавала какие-то знаки пассажирам второй кареты. Теперь ее внимание сосредоточилось на шумной компании кузин Маргариты и на многочисленных хлопотах по подготовке Сомюра к свадебному банкету. Откинувшись назад, девушка увидела еще две кареты, которые должны были доставить гостей в Тур. Возглавлявшая процессию карета с невестой и ее сестрой поехала по дороге, трясясь на ухабах, под аккомпанемент щелчков кнута и причмокивания кучера, заставлявшего лошадей двигаться слаженно. Маргарита вздохнула полной грудью, с удовольствием подставив лицо потоку свежего воздуха. Им предстояло провести в пути несколько часов. Она впервые ощутила приятный трепет предвкушения.

Когда карета покинула пределы Сомюра через северные ворота, дорога расширилась. Девушки с благоговейным страхом взирали на толпы, стоявшие стеной вдоль обочин. Никто не потрудился сообщить Маргарите, как много людей собралось посмотреть на нее. И французы, и англичане вытягивали шеи, радостно махали ей шапками и выкрикивали ее имя. Маргарита от смущения заливалась румянцем, отчего выглядела еще краше.

– Черт возьми! – восхищенно произнесла Иоланда. – Как здорово!