И вот теперь по пути гравера пошел живописец. Когда Юст Сустерманс от имени своих хозяев Медичи заказал Рубенсу картину, тот предложил тему бедствия войны. Для Рубенса такой сюжет необычен. Но стоит ли удивляться выбору художника после того, что он видел и слышал вокруг. Однако, в отличие от своего собрата из Нанси, Рубенс не стал прямо изображать бедствия войны — в трактовке этой темы он пошел по своему обычному пути.

В марте 1638 года, отправив картину Медичи, он послал для них подробное описание своего произведения. «Центральная фигура — это Марс, выходящий из храма Януса (Вашей милости, конечно, известно, что по римским законам этот храм в мирное время был закрыт) и с окровавленной шпагой в руках приближающийся к толпе, которой он угрожает несчастьями, в то время как его возлюбленная Венера, сопровождаемая амурами и гениями, пытается удержать его своими ласками и поцелуями. Однако фурия Алекто с факелом в руке увлекает Марса за собой. Рядом с ними — неизменные спутницы войны, Чума и Голод. На земле лежит женщина с разбитой лютней: это Гармония, которая не может существовать во время военных раздоров; тут же мать с младенцем на руках — ее изображение говорит о том, что война, которая все развращает и разрушает, губительна для плодородия, материнства и милосердия. Ваша милость увидит также на картине архитектора, поверженного вместе со своими инструментами, ибо то, что мир созидает к вящей красоте и изяществу больших городов, разоряет и губит жестокость оружия. Кроме того, если память мне не изменяет, Ваша милость увидит на земле попираемые Марсом книгу и рисунки — этим я хотел показать, что война враждебна литературе и искусствам. Кажется, есть там еще рассыпанный пучок копий и стрел и веревка, которая прежде их связывала: как известно, пучок — это символ согласия, подобно тому, как жезл Меркурия и оливковая ветвь — символ мира; они тоже отброшены в сторону. Наконец, есть там скорбная женщина в трауре, под вуалью, без драгоценностей и украшений — это несчастная Европа, которая вот уже столько лет страдает от неисчислимых бедствий и от невыразимых страданий каждого из нас. У нее в руках глобус, который поддерживает Ангел или Гений и который увенчан крестом, символизирующим христианство»^[274].

Объяснение довольно сложное. Но картина великолепна. Написанная с удивительным темпераментом, она производит сильное впечатление единством своей композиции, хотя в попытке увлечь все фигуры единым движением вправо есть некоторая заданность. Однако невольно возникает вопрос: легко ли разгадать замысел художника? Это произведение героического стиля, как нельзя более идеализирующее сюжет. Этого ли добивался Рубенс?

Он писал аллегорию бедствий войны, писал «Конец войны», композицию, быть может, менее совершенную, но вдохновленную той же благородной идеей, и его доброе намерение заслуживает всяческих похвал — ведь война сопутствовала Рубенсу с самого его детства, преследовала его всю жизнь. Все страны Европы были вовлечены в борьбу. Родина художника все время была ареной военных действий, осад, военных захватов. Величайшие полководцы его времени, Спинола и Пикколомини, не смогли добиться мира — цели, которая одна могла бы оправдать их разрушительные деяния.

Ни надменная Испания, ни упрямая Голландия не хотели складывать оружия. За год до этого Фредерик Хендрик Оранский взял Бреду и свел на нет победу Спинолы, которую Веласкес обессмертил своим шедевром. В июне 1638 неутомимый штатгальтер сделал попытку овладеть Антверпеном, по его ближайший помощник Вильгельм Нассауский был разбит при Калоо кардинал-инфантом и потерял в битве своего единственного сына. Голландская армия в панике отступила, побросав артиллерию, знамена и провиант. Это был настоящий разгром. Рубенс из Антверпена мог видеть пороховой дым битвы. Антверпен устроил пышное празднество по случаю испанской победы, будто этот частный эпизод мог положить конец войне. На свет божий были извлечены торжественные колесницы, причем к традиционным колесницам была добавлена новая, триумфальная, прославляющая победу под Калоо. Ее сделали по рисунку Рубенса. Вечером в городе были праздничная иллюминация и фейерверк. Народная радость похожа на потешный огонь и, как этот огонь, недолговечна… Война продолжалась.

С наступлением лета Рубенс уезжает в Стен. Здесь он может забыть о людском безумии. Он пишет, занимается своими делами. Как всегда, его одолевает подагра. Она надолго приковывает его к постели, но, как только приступ проходит, он снова берется за работу. Ни его голова, ни его рука не знают усталости или слабости. Он все такой же неутомимый труженик, каким был всю свою жизнь. Взять как можно больше от каждой минуты — не означает ли это жить более полной жизнью?

Из Стена Рубенс пишет своему дорогому Люкасу Файдербе^[275], что ему «незамедлительно необходима доска» для работы. Он просит, чтобы ее немедля доставил сам Файдербе. Так Рубенс отдыхает в Стене. Молодой скульптор из Мехельна — Файдербе работает у Рубенса с 1636 года. Он стал хранителем дома на Ваппер, сменив Паннеелса. Хозяин советует ему: «Приезжайте поскорей, чтобы можно было запереть дом, потому что, пока Вы не уедете, из него не выкуришь всех остальных. Надеюсь, что Вы исполнили мое распоряжение и спрятали в надежное место мою золотую цепь, чтобы с божьей помощью она сохранилась». Не забывает Рубенс позаботиться и о грушах и фигах, которые садовник должен вовремя ему прислать. А кроме того, он просит доставить ему несколько бутылок Аи, потому что «те, что мы привезли с собой, уже выпиты» ^[276]. Как видим, подагра не мешает ему любить шампанское…

Год 1639-й проходит так же, как и предыдущий, на фоне неизменной декорации — войны. Испанцы терпят неудачи. Из шестидесяти семи кораблей с тринадцатью тысячами солдат, направившихся в Нидерланды, только девять спаслись от нового блестящего полководца — голландского адмирала Тромпа^[277].

Несмотря на то, что приступы подагры одолевают его все чаще, Рубенс продолжает работать и интересоваться новостями. Стоило английскому королю Карлу I пожелать, чтобы Иорданс расписал апартаменты королевы Генриетты в Гринвиче, и в игру не замедлил вступить Жербье. Этот проныра лезет из кожи вон, ведет переговоры, плетет интриги, чтобы заказ передали его прославленному другу. Убедившись, что Лондон не намерен внять его увещеваниям, он, как ловкий коммерсант, тщится отбить у Иорданса хотя бы половину заказа. Речь идет о росписи девяти плафонов и тринадцати настенных панно. Жербье старается, чтобы плафоны достались Рубенсу под предлогом, что Иорданс ничего не смыслит в «красоте перспективы». Жербье никогда не отличался бескорыстным усердием — нетрудно догадаться, кто водит его рукой. Впрочем, безуспешно…

Весной следующего года Рубенс приобрел несколько произведений Франсуа Дюкенуа^[278], брюссельского скульптора, который с 1618 года живет в Риме и стяжал там большой успех. Папа Урбан VIII заказал Дюкенуа гигантскую статую св. Андрея, которая должна быть поставлена у одного из четырнадцати столбов, поддерживающих купол базилики св. Петра. Дюкенуа создал произведение в духе времени — как нельзя более напыщенное и помпезное. Для Рубенса это повод поздравить собрата: «За себя и за наше отечество я радуюсь успеху Вашей милости и вкушаю его славу. Не будь я прикован к дому возрастом и подагрой, я отправился бы в путь, чтобы иметь удовольствие полюбоваться столь совершенными и уже стяжавшими столь громкую славу произведениями. Надеюсь, однако, что Ваша милость вернется к нам, в нашу дорогую Фландрию, которая когда-нибудь еще будет гордиться Вашими творениями. Мне бы очень хотелось, чтобы это произошло до моей смерти, и я мог бы увидеть шедевры, созданные рукой Вашей милости»^[279].