Штабс-капитан, тоже лет тридцати, краснолицый, с тонкими усиками, ошарашенно глядел на него.

– Вы что, сдурели? – спросил, спрыгивая на землю. – Не видите, с кем имеете дело? В крысиный карцер потянуло?

– Простите. Я капитан Шепель из Киева, – Махно небрежно козырнул. – Направлен в это бунтарское Запорожье самим гетманом Скоропадским. «Железной рукой наведи там порядок, – наказал мне Павел Петрович. – Революционеры совсем обнаглели, а варта спит».

Люди Нестора между тем со всех сторон окружили пленников, и Мазухин это заметил.

– Позвольте, пан Шепель, почему же я не был поставлен в известность? Дело-то общее.

– Милый мой, время какое? Вы откуда и куда?

Махно хотел выведать намерения карателей. Семен Каретник, Алексей Марченко, другие с удивлением, а кто и с завистью смотрели этот спектакль. «Во артист, во настоящий атаман!» – думал Роздайбида.

– Тут скоты-пролетарии раздухарились. Волю, видите ли, учуяли. Некто Ермократьев вылез из навоза. Кавалера высоких орденов Свистунова изувечили. Имение подожгли. Но мы им дали по шапке! – строго докладывал Мазухин. – До-олго будут помнить и детям закажут. Все деревья увешали, как грушами.

– Нестор, – прошипел в изнеможении Павел, щелкая затвором.

– Отстань, – левую щеку Махно тронул нервный тик. – А теперь куда путь держите?

– Недалече Миргородский, может, слышали, отставной генерал обитает. У него в аккурат день рождения. Поужинаем вместе, пан Шепель. Не возражаете? – начальник варты закурил трубку, пустил кольцо дыма. Он чувствовал себя полным хозяином в этих краях.

– Отчего же, с удовольствием.

– А там денек-другой поохотимся на дичь… и на крамольников. Коль у вас спешное дело, завтра и сыметесь.

Махно больше не выдержал:

– Вы, господин капитан, совсем потеряли нюх, – холодно осклабился он. – Я со своим отрядом анархистов несу смерть палачам…

– Махно!

Мазухин побелел. Трубка выпала из руки и дымилась в дорожной пыли. Он начинал службу стражником в полицейском управлении Екатеринослава, насмотрелся на бандитов, познал их коварство и жадность. «Чем лучше этот? Ничем», – решил начальник варты. Презирая себя, он встал на колени. Авось клюнут подонки, отпустят.

– Осел, осел! – повторял он с отчаянием. Наконец опомнился, вскочил. – Поехали в имение. Сколько вам нужно тысяч? Сколько?!

– Не-естор, елки-палки. Пора кончать! – рычал Павел. Его широкоскулое лицо закаменело. – Это же… зверье-е!

Он подскочил к Мазухину и рванул его за шиворот. Блестящие пуговицы с треском отлетели.

– Снимай штаны, гад! И ты тоже, чего стоишь? – Ермократьев ткнул пальцем в грудь секретаря варты. – Дайте мне, ребята, бомбу.

– Зачем? – не понял Петр Лютый.

– Отстегивай скорей, говорю!

Ермократьев схватил ремень штабс-капитана и принялся бить его медной бляхой. Тот молча прикрывал голову руками, увертывался.

– Пляши, елки-палки, – приговаривал Павел в озверении. – Это еще не все, не все! Теперь-то узнал Ермократьева?

Он поцепил гранату на ремень, затянул его на животе Мазухина, который не сопротивлялся, отвел его подальше и выдернул чеку…

– Теперь ты, – приступил Павел к секретарю варты. – Марш вперед! Бегом!

Голый офицер посмотрел на своих подчиненных угасшим взглядом, затем уставился на солнце, что уже касалось горизонта в лиловой туче, и не двигался. В тишине послышался пронзительно нежный голос жаворонка.

– Я только писал, – прошептал секретарь.

– Вперед! – рыкнул Ермократьев, касаясь штыком его живота. Офицер, однако, не повернулся спиной, стал пятиться. Раздался выстрел.

– Хватит! – решил Махно. – Этих свяжите, бросьте подальше от дороги и поехали.

– Как… палачей? – ярился Павел.

– Они не зверствовали. Пусть полежат, покаются. К тому времени мы будем за Днепром, – хитрил Нестор. Он собирался ехать совсем в другую сторону и хотел сбить с толку будущих преследователей. На свою беду, арестованные не поверили ни одному его слову и в страхе кинулись, куда глаза глядят. Их постреляли навскидку.

Лошади вздрагивали, грызли удила.

– А теперь, братва, рвем на именины к генералу! – бодрился Нестор, но вышло это у него невесело.

Отъехав верст пять, они увидели старинную, каменную, со всех сторон заросшую усадьбу.

– Она? – спросил Махно у Ермократьева.

– Бес ее разберет.

И никого вокруг. Опускались сумерки. Всадники обогнули крохотное кладбище и направились к дому.

– О-о, кто-то выткнулся, – заметил Алексей Чубенко.

– Далеко разогнались? – подал голос неизвестный. Он был явно не робкого десятка, подошел, увидел фуражки с желтыми околышами, бесхвостых австрийских лошадей, успокоился.

– Что за стрельба там, откуда вы едете? – поинтересовался.

– А вы кто такой? – обратился к нему Нестор.

– Голова Лукашовской державной варты, поручик Иванов.

– Начальник и не знаете, что делается в вашем районе? Мы никакой стрельбы не слышали.

– От б…! – рассердился Иванов. – Такие деньжищи получают и никогда ничего не ведают.

– Кто?

– Да военные карательные отряды, – он имел в виду тех, с кем говорил.

– Хватит болтать! – оборвал его Махно. – Где сейчас генерал Миргородский?

– У себя дома, на именинах, – поручик понял, что пожаловало серьезное начальство.

– Далеко отсюда?

– Вот по этой дороге с версту.

– Ладно. Кому служите?

– Дэржави та ясновельможному гэтьману Павлови Скоропадському.

– Так, возиться нам с тобой некогда, – решил Махно. Упоминание о гетмане взбесило его, сердце зашлось, и он обратился к товарищам: – Обезоружьте поручика и повесьте на самом высоком кресте. На кладбище, чтоб далеко не носили.

– Да вы что?! – изумился Иванов, потянулся к кобуре, но его уже схватили.

Нестор вспомнил убитого в поле, под колючими шарами, и прибавил:

– Оставьте на нем все как есть. На грудь, Ермократьев, пришпильте записочку: «Нужно бороться за освобождение трудящихся, а не за палачей и угнетателей».

Поручик что-то кричал, но ему зажали рот и поволокли на кладбище. Он так и не узнал, кто и за какие грехи приговорил его.

– Может, человек и не виноват? – попытался заступиться Петр Лютый.

– Здесь вчера… Слышал? Одиннадцать удавили… А этот, по-твоему, чист? – прохрипел Махно.

– Мы же анархисты! Свобода для нас не трали-вали! – настаивал Лютый.

– Адвоката позвать? Прокурора? – взвился Нестор.

Он уже давно переступил ту черту, где присутствует жалость. Разве она способна изменить этот подлый мир? Осталась одна справедливость. Святая справедливость! Но Петр и в ней сомневается. Нашелся верховный судья! В груди что-то больно дрожало, падало, наконец оборвалось, и стало очень тяжело, как тогда в Кремле при разговоре с Лениным, когда тот обвинил анархистов в наивности, как на станции Цареконстантиновка, когда пришла весть о разгроме коммун и сдаче австрийцам Гуляй-Поля. Это было превратное и вместе с тем редкостное состояние. Тяжесть ушла. Тело словно вскипало в нервном возбуждении, решения приходили мгновенно, ниоткуда, без участия сознания. А Лютый желал доказательств, милосердия. Что за вздор?

– Вперед! Они догонят, – твердо велел Махно.

К имению Миргородского подъехали в темноте. Вызывающе светились большие окна (в хатах о таких и не мечтали). Слышались звуки рояля, веселые голоса. Сладко пахло из кухни. Чужая, недоступная жизнь манила и раздражала.

– В дом… пойду я, – голос Нестора прерывался. – А также Семен, Пантелей и оба Алексея… Ты, Петя, остаешься за старшего… Наладьте пулемет и сторожите… Прибудет Ермократьев – пусть подчиняется.

Лютый хотел что-то возразить, но промолчал.

– Ну, айда. Говорить буду я. Вы – слушайте, – добавил Махно уже у крыльца. Их встретили радостными возгласами:

– Наконец-то, желанные гости!

– Заходите. Мы вас заждались!

Хозяин тепло пожал руку Нестора, полюбопытствовал:

– А где Мазухин?

Махно не растерялся, ответил почти небрежно: