— Он не умрет, — сказал я. — Такой человек, как он, не может умереть от одной пули.

— От одной пули? Я видел, как люди умирают от комариного укуса, — возразил Питер. — Ты знаешь, что такое болотная лихорадка? Я сам рыл огромные могилы для тех, кого укусил маленький комар. И никто не мог им помочь. Пулю можно вытащить, раны можно перевязать, а с лихорадкой ничего нельзя сделать. Но здесь у нас нет таких комаров и никто не умирает от лихорадки. У нас здесь никто не умирает.

Мимо нас молча прошла Энни, она несла лопату на плече. Я проводил ее взглядом и сказал:

— Она собирается копать? Я могу помочь ей.

— Сама справится. Им нужно немного песка, чтобы лечить твоего друга, — пояснил Питер.

Мне оставалось только понимающе кивнуть, хотя я и сомневался в целебной силе песка. Ладно, им тут виднее. Крису я уже ничем не могу помочь. Но мне было слишком тяжело сидеть без дела и слушать нескончаемую болтовню гостеприимного хозяина.

— Может быть, для меня найдется какое-нибудь дело? Не могу же я целый день сидеть и пить кофе.

— Ты устал с дороги.

— Я уже отдохнул.

— Как насчет того, чтобы срубить старое дерево? — поинтересовался Питер.

— Я готов.

Он широко улыбнулся и встал из-за стола. Его лицо просто светилось от радости, словно я сообщил ему о рождении ребенка.

— Спасибо тебе, Винсент Крокет, — сказал он.

— За что?

— Я давно ждал достойного помощника для такого дела. Мне сразу показалось, что ты подойдешь. Я ждал, пока ты сам захочешь мне помочь. Это очень, очень важное дело.

Я дожевал последнюю пару оладьев и допил кофе, и Питер подал мне мою шляпу.

— Вдвоем мы справимся быстро. Это хорошее дерево. Его в прошлом году разбило молнией, оно хорошо высохло за осень и зиму. Я собирался спилить его еще зимой, но времени не было, — говорил Питер, направляясь к сараю. — А если не спилить его сейчас, придется снова ждать зимы. Такие деревья пилят только зимой.

Мы взяли с собой двуручную пилу, топор и клин. Проходя мимо дома, где остался Крис, я увидел, что на крыльце сидели трое. С черными длинными волосами, связанными в пучок. С плоскими лицами кирпичного цвета, и такими же оживленными, как кирпич. Двое были в синих комбинезонах и клетчатых рубашках с засученными рукавами. На ногах у них были грубые ботинки. Третий, толстый и невысокий, был в белой рубахе, в армейских синих брюках с когда-то желтыми лампасами, и босой.

— Здравствуй, Квато, — сказал Питер толстяку. — Хорошо, что ты быстро пришел. Это Винсент Крокет. Его друг ранен. Надо лечить.

Индейцы встали и каждый по очереди назвал себя, прикладывая ладонь к животу:

— Квато. Дэн. Бен.

— Винн, — сказал я и тоже приложил ладонь к животу.

— Мы идем рубить дрова, — сказал Питер. — Винсент Крокет хочет помочь нашей семье. Он был в Meксике. Он жил среди шайенов. Теперь будет жить с нами.

Индейцы смотрели сквозь нас, и казалось, что они ничего не слышат.

Мне действительно довелось прожить полтора года в племени шайенов, и я имел представление об индейской медицине, но сейчас об этом лучше было помалкивать. Насколько я разбирался в их сложной истории, шайены считались злейшими врагами племени кайова, потому что когда-то вытеснили их с занимаемых земель на Черных Холмах. Шайены вытеснили кайова, а кайова потеснили команчей на их территориях, а команчи еще кого-то заставили перебраться в другие места. На этой просторной земле почему-то вечно все теснят друг друга. Наверно, эта земля слишком недавно приняла к себе людей, вот они и суетятся, толкаются, все пытаются устроиться поудобнее. Теперь и белые втянулись в этот круговорот и принялись вытеснять с обжитых мест сразу всех индейцев без разбору — и шайенов, и кайова, и команчей…

Конечно, рано или поздно все устроится. Межплеменные войны, кстати говоря, давно уже в прошлом. Вражда осталась в песнях и сказках, а в быту я своими глазами видел совершенно обычные отношения. Не слишком теплые, но вполне взаимовыгодные. Кайова объединились с команчами и принялись грабить поселения белых, угоняя оттуда лошадей. Табуны пересекали просторы Великих Равнин с юга на север и оказывались у шайенов. А взамен команчи с кайова получали котлы, одежду, оружие и одеяла, которые предприимчивые шайены, арапахо и сиу отбивали на большой дороге у своих белых. Так продукция северных заводов поступала на юг. Это был налаженный и устойчивый товарооборот по другую сторону Фронтира5. И когда у белых достанет ума наладить торговлю на индейских территориях, грабежи и налеты резко сократятся. Кто-то этому будет рад, а кто-то, наоборот, огорчится, потому что куда в таком случае прикажете девать кавалерийские полки, которым платят за то, чтобы они защищали белых от грабежей и налетов?

Мы поднимались по узкой тропинке вдоль косогора, и я издалека увидел то дерево, которое мне предстояло превратить в дрова. И, должен признаться, я уже корил себя за столь необдуманный шаг. Конечно, рано или поздно мы своего добьемся, и этими дровами будут топить печь и дети Питера, и дети его детей, и все они будут, надеюсь, вспоминать меня добрым словом. Но я надеялся провести остаток жизни где-нибудь в другом месте, а не здесь, на этом косогоре…

Сколько же лет он стоял здесь, этот дуб? Как ему удалось выжить на склоне, ведь рядом нет ни одного деревца? Когда-то он был просто желудем, потом превратился в росток — его не затоптало копыто бизона, и не подпилили зубы кролика… Говорят, дубы живут веками. Сколько же он жил, прежде чем принял на себя удар молнии? Славное дерево, и славная смерть.

Мы встали на колени перед этим вековым дубом, и острые зубья гибкой пилы выбросили на пожухлую траву первую струйку опилок. Через пять минут Питер стянул с себя рубаху, и я последовал его примеру. Понятно, почему такие деревья пилят только зимой. Даже под лучами робкого мартовского солнца я взмок от пота, словно в мексиканской пустыне.

— Отдохнем, — скомандовал Питер и повалился на спину, раскинув руки. — Дуб хорошо высох. Мы быстро справимся.

— Надеюсь.

— Дубовые дрова лучше всего. Лучше, чем уголь. К тому же уголь надо покупать. Глупо платить деньги за то, что можно получить даром.

— Многие платят деньги, чтобы сберечь свое время, — сказал я.

— Ты куда-то торопишься? Нет. Я тоже. У нас есть время, пока отец лечит твоего друга.

— Он врач, твой отец?

— Нет. Но он умеет лечить. Он умеет все. Знаешь, он был рабом.

— Белый раб?

— Да. Его хозяином был русский граф Полянский. Он приехал в Америку перед войной и привез сюда своих рабов, человек пятьдесят. Когда началась война, граф присоединился к армии северян. На свои деньги устроил госпиталь, приглашал лучших врачей, а его рабы служили санитарами. В конце войны они оказались во Флориде. И там граф умер от лихорадки. Госпиталь развалился, и все люди графа остались без хозяина. Они могли вернуться в Россию, но там для них не было земли. А им нужна была земля. Пошли батраками на фермы. Отец женился на дочке фермера, переехал с ней в Джорджию. Постепенно его земляки тоже перебрались к нему. Они всегда старались держаться вместе. А потом мы отправились на Запад…

— Так вы — русские?

— Нет. Мы из Джорджии. Ну, отдохнули, пилим дальше.

Питер встал на колени, поплевал на ладони и снова схватился за рукоятку пилы. И снова брызнули струйки опилок из-под звенящих зубьев.

На этот раз мне показалось, что мы пилим гранит. И когда Питер остановился и скомандовал: «Отдыхай», я раньше него повалился рядом с дубом.

— Все называют нас русскими, — говорил Питер. — Пускай, мне все равно. Мы пришли сюда первыми. Потом появились другие с Востока. Немцы, чехи, англичане. Много их было. А сейчас почти никого не осталось. Они думали, что смогут прокормиться на этой земле. Но здесь тяжелая земля. Мало дождей. Очень трудно собрать хороший урожай. Поэтому все уехали. Остались только мы.

— Почему вы остались?