Он снова подошел к раненому и спросил:

– Когда вы стояли у пакгауза, у вас было что-то в руках?

Немец открыл глаза и явно с усилием проговорил:

– Нет… ничего… Хотя, может, носовой платок… У меня насморк…

Лейтенант подошел к окну. Теперь туман плотно обволакивал все вокруг, растворив в себе даже контуры близлежащих строений. И только оголенная мокрая ветка, дрожавшая у стекла, четко вырисовывалась на грязновато-белом фоне.

«Конечно, обычный носовой платок издали мог показаться тетрадью или блокнотом. В такую погоду различить трудно… Препротивная история!» – думал лейтенант, вглядываясь в туманную мглу.

Минут через десять приехала «Скорая помощь». Врач осмотрел раненого, сокрушенно покачал головой:

– Госпитализация! Немедленная госпитализация, – коротко, но очень решительно бросил он.

– А выдержит ли больной дальнюю дорогу до госпиталя?

– Это зависит от многих причин. Впрочем, лучше не рисковать. Если не возражаете, я могу положить его в нашу больницу. У нас, правда, все забито до отказа, но одно местечко выкроим.

– Тогда везите к себе. О состоянии здоровья позвоните мне вот по этому телефону. – Командир протянул врачу листок бумаги.

Раненого забрали. Теперь о происшествии можно было докладывать начальству. Лейтенант прошелся по комнате, исподлобья поглядывая на телефонный аппарат, поблескивавший черным эбонитом. Неохотно приблизился к нему, протянул было руку к трубке, но передумал: «Еще успею. Нахлобучка все равно от меня не уйдет». Потом присел к столу, недовольно покосился на вещи раненого – забыл передать санитару – и принялся писать рапорт. Время от времени его отвлекали текущие дела, и когда рапорт наконец был готов, день уже клонился к вечеру. Еще раз сердито глянул на телефон, словно тот был причиной беды, лейтенант тяжело вздохнул, снял трубку и попросил соединить его с соседним городом, где размещался штаб части. Городской телефон был занят. Через несколько минут лейтенант позвонил еще. Снова занято. Он развернул газету, взятую у немца, и, откинувшись на спинку стула, стал просматривать информацию. Немецкий язык он знал скверно; отдельные слова, а иногда и целые фразы были ему непонятны, но общий смысл он улавливал. Просмотрев несколько статей, он свернул газету и на последней странице заметил полурешенный кроссворд. «Любопытно, сумею ли я с моим знанием языка отгадать хоть несколько слов?» – подумал лейтенант, вынимая карандаш из кармана кителя. Но рука его так и замерла в воздухе.

То, что он увидел, вконец поразило его. Записи в клетках не имели ничего общего с нужными словами! С левой стороны кроссворда, конфигурацией напоминавшего прямоугольник, по горизонтали были вписаны цифры. Подобные же цифры были и в клеточках правой половины кроссворда, но только располагались они по вертикали.

«Что это… шифр? Пока ясно лишь одно: цифры вписаны в клеточки кроссворда затем, чтобы их труднее было заметить. Но что они означают? А если это…»

Лейтенант согнул листок бумаги пополам, с одной стороны в столбик выписал цифры, идущие по горизонтали, а с другой те, что по вертикали, так же точно одну под другой. С минуту он задумчиво глядел на них, потом поднялся и быстро вышел из комнаты.

На площадке он нашел инженера, который руководил разгрузкой, и протянул ему развернутый листок.

– Товарищ майор, эти цифры вам ничего не напоминают?

Майор невнимательно взглянул на запись: он спешил и не хотел, чтобы его отвлекали посторонними разговорами.

– Напоминают. У меня в записной книжке тоже записаны номера облигаций, только они подлиннее ваших. Может, и выигрыши будут покрупнее, – улыбнулся инженер, тут же отвернулся, отчаянно замахал руками и закричал кому-то: «Левее! Забирайте левее!»

– Простите, товарищ майор, но дело серьезное!

Инженер еще раз взглянул на цифры.

– Понятия не имею… Хотя… ага! Дайте-ка сюда. – Он взял листочек в руки. – Так и есть! В этом столбике номера самолетов. А это… номера тягачей и бензозаправщиков. Где вы их взяли?

– У задержанного. Одного не могу понять: зачем он торчал здесь, если запросто мог записать все это на шоссе во время транспортировки?

– По шоссе машины идут с зачехленными носами – номеров не видно.

– Все ясно. Спасибо!

Теперь лейтенант направился к пакгаузу, около которого был замечен немец. Вот тут он стоял. На сырой земле отчетливо видны отпечатки его ботинок. Потом след вел к дороге, оттуда к лесу. Лейтенант медленно двигался параллельно следам, иногда приседал на корточки, внимательно присматривался к каждому кустику увядшей травы. К каждой веточке. И недалеко от дороги, в маленьком неглубоком кювете нашел то, что искал, – светло-коричневый карандаш, который застрял между сухими, словно изъеденными ржавчиной, стебельками бурьяна.

Вернувшись в дом, лейтенант снова взял газету и провел на ее полях несколько линий, то легонько, то сильно нажимая на бумагу найденным карандашом. Затем сравнил цвет и оттенок каждой линии с записью в кроссворде. Сомнений не оставалось: цифры в клеточках были выведены тем же самым твердым светло-коричневым грифелем. Проверить себя еще раз, попробовать написать цифру? Лейтенант вывел двойку, потом тройку, потом стал выводить единицу, но телефонный звонок прервал эту графическую экспертизу. Пришлось отложить карандаш и снять трубку. Звонил доктор:

– Камрад лейтенант! Я звоню вам, чтобы сообщить о раненом.

– Очень кстати. Я слушаю вас. Как он там?

– Рана не так опасна, как я предполагал. Состояние удовлетворительное. Но я беспокою вас совсем по другому поводу. Видите ли, осматривая рану, я увидел у него под мышкой татуировку.

– Ну и что?

– Дело в том, что такие татуировки обозначают группу крови, и делали их только эсэсовцам, чтобы в случае необходимости можно было оказать немедленную медицинскую помощь… Поверьте мне, камрад, я ненавижу этих ублюдков, а раненый явно из них…

– Очень вам благодарен, товарищ! Сейчас приму меры. Пока к раненому никого не пускать. Еще раз спасибо!

Лейтенант повеселел. Его взвод задержал врага! Правда, сделано это неуклюже, но победителей не судят. Приятно, что позвонил доктор. И дело совсем не в том, что он заметил эсэсовскую татуировку, – теперь и так ясно, что задержан враг. Радовало то, что сами немцы начинают понимать, сколь пагубную роль в жизни их страны и всего мира сыграл фашизм. И та искренность, с какой они помогают выкорчевывать его остатки.

Приказав поставить в больнице охрану, он взял написанный ранее рапорт и с наслаждением разорвал его.

«Вот тебе и Петров! Хорошо, что я не поднял шум. Говорят же: не спеши, людей насмешишь…» – радовался лейтенант, снимая трубку.

На этот раз линия была свободна, и он доложил в штаб о происшедшем.

– Раненый под охраной? – спросил голос на другом конце провода.

– Так точно, товарищ майор!

– Хорошо, ждите. Сегодня же заберем его.

Марии снова снился длинный сарай с выстроившимися в два ряда огромными чанами. Словно стоит она возле одного такого чана с кипящей темной жидкостью и двумя палками вытягивает из него бесконечную ленту черной тяжелой материи, которая громоздится вокруг нее на полу красильной. Дверцы печи под чаном раскалились, от материи идет пар, палки вот-вот выскользнут из усталых рук, но фрау Шольц неумолима: коротким возгласом – «шнель!», который свистит словно удар кнута, она подгоняет и подгоняет Марию, хотя черные рулоны громоздятся вокруг нее горой. И гора эта растет, увеличивается, поднимается чуть ли не к потолку, а вместе с нею вытягивается и фигура самой фрау. Как ни спешит Мария воздвигнуть между собой и фрау спасительную стену, змеиная головка хозяйки все отчетливее возвышается над черной грудой материи, гипнотизируя свою жертву злобным взглядом раскаленных, как угольки, глазок.

Обливаясь холодным потом, Мария проснулась и бессмысленным, затуманенным взглядом окинула комнату. Перед глазами все еще стояли покрытые испариной стены красильни и огромные чаны с кипящим раствором красок. Но постепенно контуры знакомых вещей, пробиваясь сквозь туман сновидений, стали вырисовываться все отчетливее, и вдруг все, что было в комнате, встало на свои места, окончательно прогнав видения.