С самого рассвета пришлось идти очень медленно, с осторожностью ступая по топкому торфяному настилу поверх твердого, как основа мироздания, каменного плато. Холмы, усыпанные стадами овец, остались далеко позади. Изредка путникам попадались старые, давно заброшенные хижины, в которых свистел ветер. Вокруг не было ни единого деревца. Только каменные глыбы вклинивались в безжизненный пейзаж, вздымаясь из земли исполинскими витыми столбами, похожими на дым из котла преисподней.

С запада, напоминая о близости моря, тянуло сыростью. Лай Иннокентия, который ощетинивался на каждый шорох, стук лошадиных копыт и бесконечное ворчание Вдовы, пророчившей напасти, были единственными знакомыми звуками в этом враждебном, чужеродном пространстве.

— Что скажете? — спросил он Доминику, которая шагала слева.

— Мы словно на краю света, — прошептала она, во все глаза обозревая раскинувшееся перед ними пространство.

«Точнее не скажешь», — подумал он и вновь обратил взгляд на запад.

Внезапно горизонт заволокло туманом. Огромное облако, сырое и плотное, как свалявшаяся овечья шерсть, надвинулось на паломников и в мгновение ока, будто тьма египетская, окружило их непроглядной стеной. Первые минуты сквозь туман еще проглядывало тусклое пятнышко солнца, а потом исчезло и оно.

— Возьмитесь за руки! — крикнул Гаррен. Клочья тумана застилали ему глаза, забивались в уши и рот, поглощая слова. Услышан ли остальными его призыв?

— Где сестра Мария? — где-то слева испуганно вскрикнула Доминика. — Я ничего не вижу.

Он простер в направлении ее голоса руку, и она по локоть растворилась в тумане. Потом натолкнулся на пушистую макушку. Нащупал плечо, соскользнул по руке вниз, нашел ее кисть и крепко сжал, с облегчением чувствуя, как она пульсирует в его ладони.

Поводья, обмотанные вокруг его запястья, натянулись. Рукко, хоть и был закаленным в сражениях боевым конем, испугался невидимого врага и встревоженно заметался. Сестра Мария призрачной тенью качнулась в седле. Потрепав коня по шее, Гаррен попытался ее успокоить:

— Сестра, не бойтесь. Поводья у меня.

Вдалеке послышался лай.

— Иннокентий, ко мне! — Доминика рванулась в сторону, и Гаррен еле успел ее удержать.

— Ника, не ходите за ним, иначе потеряетесь. Он отыщет нас сам. Собаки это умеют. — Он очень надеялся, что не солгал.

А туман вокруг сгущался все сильнее и сильнее, будто древние боги прогневались за то, что путники потревожили их обитель.

— Слушайте все! — крикнул Гаррен в клубящуюся пустоту. — Пусть каждый возьмет своего соседа за руку и громко скажет свое имя. Сделаем перекличку. Давайте, по очереди. — Он нащупал холку Рукко. — Сестра?

— Я здесь.

— Гаррен, — с вызовом отозвался он, сжимая пальцы Доминики, доверительно лежащие в его ладони.

— Доминика.

— Джиллиан.

— Джекин.

Последним, где-то в самом конце, пробурчал свое имя Ральф.

— И что теперь? — От страха голос Джиллиан взвился до визга.

Туман наполнился многоголосым бормотанием.

— Надо остановиться и переждать.

— И сгинуть? Надо вернуться!

— Когда я заблудилась в Пиренеях…

— Давайте повернем назад и пойдем южной дорогой, как и следовало сделать с самого начала.

— Это безумие. Мы блуждаем на болотах вторые сутки. Отсюда уже не выбраться.

— Куда нам идти? — вцепилась в него Доминика. — Вокруг ничего не видно.

Она так верила, что Господь будет направлять их, но Он бросил их на произвол судьбы. И Гаррен разозлился на небеса за то, что они подвели ее.

— Мы пойдем вперед, — сказал он. — Все вместе. Держитесь за руки и, что бы ни случилось, не отпускайте друг друга.

Не слушая ничьих возражений, он расправил плечи и потянул паломников за собой, ощущая себя волом, волокущим тяжелый плуг.

Доминика пошла следом. Джиллиан и остальные, очевидно, тоже, ибо натяжение ослабло и идти стало легче. Неуверенно и медленно, огибая топкие места и напоминая заползшую на болота змею, людская цепочка двинулась вперед.

Никакого Господа я рядом не вижу. Прямо-таки напророчил. Ослепленный туманом, Гаррен не разбирал перед собою ни зги. Если бы не теплая ладошка Доминики, он бы решил, что остался совершенно один.

Со всех сторон его — лишенного слуха и зрения — обступили фантастические видения. Пронзительный сатанинский визг сменялся воем невидимых духов. Мимо проплывали, растворяясь в тумане, завернутые в длинные белые саваны девы. Затылок холодило чье-то ледяное дыхание, словно позади бесплотной угрозой притаился призрак. Смех да и только, ведь он верил в призраков не больше, чем в Бога. Но в этом месте был готов уверовать разом во всех.

Упрямо шагая вперед, он твердил себе, что всего этого не существует. Реальны только вязкая земля под ногами, поводья в правой руке и ладонь Доминики в левой. Все остальное — иллюзии, порожденные его воспаленным сознанием.

Солнца по-прежнему не было видно. Только впереди, медленно угасая, мерцало неясное сияние, и Гаррен вел паломников в направлении этого света. Что с ними будет, когда опустится ночь? Как они продолжат путь в темноте?

Вскоре он потерял счет времени. Не представляя, куда заведут его ноги, он шел, не снижая темпа, но не потому что уверовал. Просто ничего другого ему не оставалось.

В конце цепочки кто-то споткнулся.

— Это безумие. — Голос Ральфа. — Я возвращаюсь назад.

— Нет, подожди! — крикнул Гаррен и ощутил, что в цепи стало на одного человека меньше. Ральф, этот единственный человек, не навесивший на него титул Спасителя, ушел, исчезнув в зияющей пасти тумана. Чувство потери было таким острым, словно Гаррен потерял брата, но допустить, чтобы и остальные разбрелись по болотам, было нельзя.

— Сестра, — попросил он монахиню, — поддержите нас песней.

И сверху полилось, обволакивая его защитным коконом и перекрывая стенания духов, ее благодатное чистое пение.

Верь, и ты воспрянешь на крыльях

Взлетишь, как Ларина, взлетишь, как Ларина;

Верь, и ты взлетишь, как Ларина

Прямо в чертог Его.

Гаррен вскинул голову.

Песня, распирая грудь, распечатала его горло, и он вопреки туману запел. Он пел, и его переполняла пронзительная радость оттого, что он все еще жив. Пел и не страшился ни старых, ни новых богов. Пусть слышат. Пусть поразят его. Ему было безразлично. Если ему суждено умереть, он умрет, но не перестанет петь — исступленно, неистово, звонко.

За ним с небывалым рвением запели братья Миллеры. Затем Саймон — громко, взахлеб, доказывая всем, что он выучил слова до конца. Потом Джиллиан — протяжно и чисто. И, как обычно запаздывая, — Вдова.

Слева тихо выводила мотив Доминика. Слившись воедино, их голоса образовали хор, прекраснее которого он не слышал нигде, даже в церкви.

Внезапно позади раздался звук приглушенного удара, а следом вопль. Песня оборвалась.

— Что случилось? Все целы?

Обернувшись, Гаррен различил очертания торчащего из земли валуна — большого, пропитанного сыростью камня ростом почти с Доминику. Видимо, в эту махину и врезался Джекин.

— Не расшибся?

— Нет, — ответил Джекин и, заикаясь, спросил: — Что это может быть?

— Это обычный камень, — сказал он. — Или дорожная веха.

— Вон еще один! — крикнул Саймон.

Они увидели несколько валунов, которые образовывали круг.

— Наверное, это какое-то предостережение, — проговорил Джекин.

— Мы пилигримы, а значит бояться нам нечего, — возразила Доминика, но голос ее дрожал.

— Я слышала об этом месте, — тихо сказала сестра Мария. — По легенде несколько дев обратились в камни после того, как осквернили субботу танцами на болотах.

Липкий, почти осязаемый страх стрелой прошил их сцепленные руки. Гаррен стиснул ладонь Доминики. Нельзя, невозможно допустить, чтобы страх загнал их в болото.

— Господь защитит нас! — выкрикнул он ложь, в которую и сам хотел бы поверить. «Проклятье, ну докажи, что Ты существуешь!» — мысленно воззвал он к Всевышнему, который не защитил ни его родных, ни Уильяма.