Кмитич любил больше сражаться со своими обидчиками на саблях, но с паном Храповицким, кузеном Яна Храповицкого, хорунжего Смоленска, решил биться на пистолетах. Дело было зимой. Кмитич пришел навеселе, с ястребом на рукавице, и минут десять Храповицкий под хохот Кмитича отбивался от его хищной птицы, а секунданты пытались заставить Самуэля поймать ястреба. Когда все удалось уладить, и Кмитич встал под пистолетный выстрел Храповицкого, то выстрел пришлось повторить: Самуэль увернулся от первой пули, упав лицом в снег. Второй выстрел, нацеленный ему в голову, пробил Самуэлю огромную меховую шапку, но самому вреда не причинил. А вот сам оршанский войт играючи выстрелил не целясь в Храповицкого и попал ему в плечо. Затем сам же помогал его перевязывать со словами: «А не хрен тебе, пане, было на рожон лезть!»

Когда в начале года встал вопрос, что ему, католику, не пристало жениться на православной Маришке, дочери жительницы Смоленска Евы Злотей-Краснинской-Подберезской, Самуэль с легкостью перешел в более лояльный протестантский кальвинизм, что, в принципе, было вещью распространенной в те годы: в Виленском парламенте не сидело ни одного католика, а лишь протестанты да два православных шляхтича. Кальвинистами были и польный гетман, главный покровитель православных, и лютеран Великого княжества Литовского Януш Радзивилл, и его кузен, самый блистательный светский лев Речи Посполитой Богуслав, с которым часто сравнивали и Кмитича из-за схожих характеров — оба красавцы и храбры, оба дамские угодники и дуэлянты, оба прекрасно фехтовали и стреляли из пистолета. Но… Кмитич все равно считал, что до светского франта Богуслава с его надушенным огромным париком и кружевами ему, неотесанному оршанцу, далеко. Тем более что мать Богуслава — немка из Гогенцолернов — являлась родственницей только что избранному шведскому королю Карлу Густаву. У Самуэля таких великосветских родственников не было, как и не было желания вертеться в свете, следя за модой, что с легкостью и удовольствием получалось у Богуслава, который успел и посидеть в казематах Бастилии за дуэль, успел и вскружить голову чешской королеве Елизавете и французской маркизе Шарлотте де ля Форс… Но Богуслава Кмитич безмерно уважал. Этот светский лев был прекрасным военачальником, настоящим солдатом, что так ценил Кмитич. Богуслав прошел всю нелегкую солдатскую школу — в юности служил в голландской армии, воевал против Испании, знал толк в оружии не хуже Кмитича, а может, даже и лучше… Хоругвь Богуслава Радзивилла славилась во всей Речи Посполитой как чуть ли не самая сильная во всем государстве, а жители его городов и крепостей были хорошо обучены военному делу.

В связи с переходом в реформаторство Богуслав прислал поздравительный лист Кмитичу с книгой отца-вдохновителя лютеран всей Литвы виленского пастора Самуэля Дамбровского «Пастилля». Эта книга была издана за счет оршанского старосты Петра Нонгарда, родственника Кмитича. Богуслав своим подарком очень польстил Кмитичу. Но Михал Радзивилл не одобрил смены конфессии, написав в письме, что Самуэль поступил как «дурны вар’ят». Кмитич не обиделся. Между ним и Михалом были не те отношения, чтобы обижаться из-за какого-то вар’ята или даже дурня.

Лишь усмехнулся, вспоминая, как он и Михал, сидя под дубом и читая книгу немецкого протестанта, давали клятву вместе перейти в протестантизм…

То был солнечный летний день 26-го тоня 1653 года, день, когда в далекой Москве царь осматривал свои войска. Михал был в гостях у Кмитичей в Орше, и оба друга мирно сидели, опершись спинами о ¹'ору толстого раскидистого дуба на берегу Рши, куда Самуэль привел шестнадцатилетнего Михала, чтобы почитать немецкую книгу, написанную полвека назад французским протестантом. Самуэль читал главу про резню в Париже реформаторов в печально знаменитую Варфоломеевскую ночь, ночь на 24-е августа 1572 года. Михал еще не знал немецкого языка, лишь учил его, владея пока что итальянским и французским, но Кмитич неплохо разбирался в немецком и медленно читал, держа книгу в обеих руках, тут же переводя текст. Михал с интересом слушал, подперев щеку кулаком.

«Мирный договор от 8 августа 1570 года, положивший конец третьей религиозной войне во Франции между католиками и протестантами, однако, вызывал опасения, потому что наиболее непримиримые католики отказывались этот мир признавать, — читал Кмитич, то и дело говоря «м-м-м» перед сложными для него словами и оборотами, — семейство Гизов, возглавлявших наиболее радикальную католическую фракцию, добивалось недопущения присутствия гугенотского лидера, адмирала Гаспара Колиньи при дворе. Однако Екатерина Медичи со своим сыном Карлом IX всячески пытались охладить воинствующий настрой своих единоверцев».

— Странно, — прервал Михал своего друга, — а почему у нас такого не было? Мы же все как-то мирно уживаемся! Почему нужно было воевать только из-за того, что ты поешь псалмы не на латыни, а по-французски?

— Я бы тоже хотел об этом спросить тебя, католика.

— А ты что, уже и не католик?

— Завтра же перейду в кальвинизм.

— Да ты что?! — Михал аж вскочил. — Ты, верно, шутишь?

— Садись! — Кмитич, улыбнувшись, дернул своего юного приятеля за край ботфорта. — Ты лучше дослушай, что тут пишут дальше. Вот… — Самуэль вновь уткнулся в книгу. — Гугеноты имели хорошо вооруженную армию, щедрые ассигнования своих аристократов и контролировали укрепленные города Ла-Рошель, Коньяк и Монтобан. Чтобы закрепить мир между двумя противоборствующими сторонами, Екатерина Медичи запланировала на 18 августа 1572 года свадьбу своей дочери Маргариты Валуа с протестантским принцем Генрихом Наваррским, будущим королем Генрихом IV. Но ни римский папа, ни испанский король Филипп И, ни наиболее рьяные католики Франции не разделяли политику Екатерины. Грядущий брак послужил поводом к сбору в Париже большого количества именитых протестантов, которые приехали, чтобы сопровождать своего принца Генриха на брачной церемонии.

— Неужели ты все это слышишь впервые? — повернул голову к Михалу Кмитич.

Щеки Несвижского князя порозовели. Ему было стыдно признаться, что подробности Варфоломеевской ночи в их семье от него всегда скрывали, и он лишь что-то где-то слышал весьма туманное… Кмитич усмехнулся:

— Ну да, это же так похоже на твоего отца!

Михал вновь не ответил, растерянно соображая, чем же он может оправдать своего отца, однажды сыгравшего незавидную роль в несчастной любви Самуэля к сестре Михала Иоанне. Михал и сам был опечален, что любовь его друга и любимой сестры-красавицы закончилась двумя разбитыми сердцами.

— Екатерина Медичи не получила разрешения папы римского на этот брак, — продолжал читать Кмитич, — поэтому французские прелаты были на распутье. М-м-м, это не интересно. Вот… Слушай. Назревало противостояние в среде католиков.

Губернатор Парижа, Франсуа де Монморанси, чувствуя свою неспособность поддерживать в городе порядок и предчувствуя взрывоопасную ситуацию, покинул город за несколько дней до свадьбы. В планы королевы-матери не входила массовая резня гугенотов. Первоначально планировалось устранение Колиньи и еще примерно десятка основных военных предводителей гугенотов, а также захват номинальных лидеров гугенотской партии — принцев Бурбонского дома — Генриха Наваррского и его двоюродного брата, принца де Конде. Ненависть парижского населения к гугенотам, а также давняя вражда семейных кланов Колиньи и Гизов превратили намечавшуюся акцию в массовую резню. Легко узнаваемые по черным одеждам, гугеноты становились легкой добычей для обезумевших убийц, которые не давали пощады никому, будь то старики, дети или женщины. Город оказался во власти разбушевавшейся черни. Мертвых раздевали — многим хотелось еще и поживиться одеждой. В таком хаосе можно было спокойно ограбить соседа, разделаться с должником, а то и с надоевшей женой… Погибло до десяти тысяч человек. Схватки выплеснулись за пределы Парижа и продолжались еще пару недель. По разным подсчетам погибло до тридцати тысяч.