По этой причине я не мог возобновить наш с ним разговор до самого вечера, когда, покончив с дневными заботами, он вновь не стал радушным хозяином. Однако это был Кола, кто, когда леди Комптон покинула столовую, завел речь о невиновности моего батюшки. Лицо сэра Уильяма тотчас выразило глубокое огорчение.

– Прошу тебя, Джек, – сказал он печально, – забудь об этом. Тебе следует узнать, что это я получил доказательства вины твоего отца, и клянусь тебе моей жизнью, что не стал бы принимать меры, не будь я полностью ими убежден. Худший день в моей жизни! Я был бы куда счастливее, умри я прежде, чем узнал его тайну.

И вновь в моей груди не запылал гнев, столь часто вспыхивавший в ней раньше. Я знал, что этот прекрасный человек говорит с глубокой искренностью. Кроме того, я знал, что из него без его ведома сделали орудие, предав его, как был предан мой батюшка, коварством понудив вонзить нож в спину его лучшего друга. И потому я с величайшим сожалением ответил ему так:

– Боюсь, сударь, что вскоре я буду вынужден причинить вам новое горе, ибо мне остается лишь один шаг, чтобы окончательно доказать правоту моих слов. Я убежден, что вам были представлены ложные доказательства, состряпанные Сэмюэлем Морлендом для сокрытия подлинного предателя. Их подсунули вам, так как ваша честность общеизвестна, и из ваших уст обвинение прозвучало наиболее убедительным.

При этих словах сэр Уильям стал совсем мрачен, и в комнате, когда я умолк, воцарилась мертвая тишина.

– У тебя есть доказательства? – недоверчиво переспросил он затем. – Не могу поверить. Чтобы кто-то столь хладнокровно сплел такую интригу? Нет, этого не может быть.

– Пока мои доказательства еще не полны. Но я убежден, что, представив их надлежащим образом, я сумею добиться от Джона Турлоу их подтверждения. А тогда, не сомневаюсь, Морленд, спасая собственную шею, продаст своего сообщника в этом обмане. Но мне потребуется и ваше подтверждение некоторых фактов. Я верю, что моего отца избрали жертвой ради того, чтобы семейство Расселов избавилось от помех, которые он чинил их алчности. Только вы один можете объявить, что получили сведения от Джона Рассела, а он получил их от Морленда. Вы подтвердите это?

– От всего сердца! – воскликнул он. – И более того. Если ты говоришь правду, я своими руками убью их обоих. Но прошу, не думай худо о сэре Джоне прежде, чем будешь полностью убежден. Я видел его лицо, когда он сообщал мне про это, и его горе было неподдельным.

– Значит, он хороший актер.

– Кроме того, он через свою семью на время поручился перед кредиторами твоего отца, чтобы поместье можно было продать с наибольшей выгодой. Не поступи он так, твое положение сейчас было бы куда более тяжелым.

Вот это меня разгневало. Мысль, что я должен быть благодарен такому негодяю, пробудила во мне бешенство, а хитрость, с которой он скрыл свое хищничество под покровом бескорыстного доброхотства, довела меня до исступления. И лишь с невероятным трудом я удержался от того, чтобы не вскочить, обличая все семейство Расселов и пеняя сэру Уильяму за его глупую слепую доверчивость.

Но я справился с собой, хотя и предоставил Кола беседовать с ним добрых полчаса, прежде чем решился снова заговорить. А тогда сказал ему, что я уверен, неколебимо уверен в верности моих слов и докажу ему это, когда придет время.

– Но какими доказательствами ты уже располагаешь? – спросил он.

– Достаточными, – ответил я, не желая входить в подробности и смутить его тем, что доказательства еще не полны. – Однако они нуждаются в подкреплении. Когда я получу подделанные письма, то смогу обличить Турлоу в глаза.

– А где они?

Я покачал головой.

– Ты мне не доверяешь?

– Я доверяю вам безоговорочно. С тех пор, как моего отца не стало, его мне заменили вы. Я безмерно почитаю вас за все, что вы для меня сделали. И ни за что на свете не стану обременять вас сведениями, которые собрал. Я горжусь тем, что мне грозит опасность от этих людей теперь, когда им известно, что я иду по их следу. Но без веской причины подвергать опасности других я не стану.

Это ему понравилось, и он сказал, что если мой отец невиновен, как я убежден, то я – сын, достойный его. Затем разговор перешел на другие темы, так как итальянец, горевший желанием узнать побольше о чужих землях, засыпал сэра Уильяма вопросами о нашей стране и о том, как она управляется. Сэр Уильям рассказал ему очень много, и я узнал немало для меня нового, так как хотя мне было известно, что он враждует с лордом Кларендоном, но я полагал, что причина их неприязни кроется в личностях. И теперь я получил мой первый великий урок в политике владения землей, услышал от него, как Кларендон, человек почти безродный, настолько расширил свое небольшое поместье по соседству, что начал подчинять себе весь край, давнюю вотчину Комптонов, вдоль Оксфордшира и поперек Варвикшира.

– Он имел дерзость настаивать, да-да, настаивать, чтобы на прошлых выборах в Парламент туда был избран один из его людей, так как, заявил он, совершенно необходимо, чтобы в Палате Общин имелись преданные королю люди. Как будто моя семья не знает и не знала всегда, в чем заключается ее долг. Он договорился с лордом-лейтенантом и теперь подкупает варвикширских джентльменов.

– Как я слышал, он слаб здоровьем, – заметил Кола. – Если так, то ему уже недолго сохранять свое положение.

– Могу только уповать на это, – ответил мой опекун. – Он решил погубить мою семью.

– Неудивительно, – сказал я скорбно. – Его друзья уже уничтожили мою.

Более мы об этом не говорили, так как мои слова, видимо, расстроили сэра Уильяма, и Кола любезно принялся расспрашивать его о недавних войнах. Сэр Уильям предался воспоминаниям о битвах, в которых участвовал, о подвигах, свидетелем которых был. Марко да Кола рассказывал о войне, которую его страна вела на Крите, о ее доблестном сопротивлении зверствам турок. Мне нечего было поведать о каких-либо славных деяниях, и я слушал их рассказы, радуясь тому, что они приняли меня в свой круг, чувствуя себя мужчиной среди равных. Если бы, думал я, и всегда было так. Тогда я был бы счастлив и имел бы все. Хороший огонь, чаша доброго вина и дружеское общество – вот все, что требуется человеку для полноты жизни. Теперь все это у меня есть, и будущее, которое я мимолетно узрел в тот вечер, ни в чем не обмануло моих ожиданий.

Я мог бы оставаться в этом доме столько, сколько захотел бы, и лишь с величайшей неохотой заставил себя уйти. Предстоящие дела внушали мне трепет, и мысль о возобновлении борьбы не радовала. Но я решил, что будет лучше, если я начну без отлагательств, и когда Кола удалился к себе в спальню, а сэр Уильям вернулся в кабинет, я тихонько спустился по лестнице и вышел через парадный ход.

Тьма была непроницаемой, в небе не светила луна, не мерцало ни единой звезды, и мне удалось найти тропу, которая вела к проезжей дороге, только потому, что я так хорошо знал этот дом. Маленькая головня, которую я захватил с собой из камина, освещала мой путь лишь на два-три шага впереди. Было очень холодно, и толстый слой инея на промерзшей земле громко хрустел у меня под ногами. Кругом раздавался шум крыльев ночных птиц, и ночное зверье сновало по своим ночным владениям в поисках добычи или в попытке не стать добычей.

Я не испытывал страха, у меня даже не было дурного предчувствия. Мне говорили, что это весьма необычно, что часто нам дано предугадывать надвигающуюся опасность, что от ее приближения начинает покалывать шею или чешется в голове. Но я ничего не почувствовал, занятый тем, чтобы отыскать ворота и дорогу на Банбери, я думал только о том, как бы не сбиться с тропы и не угодить в одну из канав, тянувшихся, как я знал, по обе ее стороны, и просто не мог сосредоточиться ни на чем другом.

Меня предупредили лишь неясные звуки, послышавшиеся впереди, но и тогда я не насторожился, полагая, будто дорогу там, куда не доставал свет моего факела, мне перебежал барсук или лисица. И лишь в самый последний миг все мои чувства внезапно заговорили, предупреждая о смертельной опасности, и я успел отпрыгнуть от чудовищного демона, поднявшегося из земли и преградившего мне путь.