Запальчивые слова Александра Васильевича о том, что «торжествует в данном случае не справедливость, а ваше уязвленное самолюбие», обошлись ему очень дорого. Командующий войсками округа сразу перестал называть его по имени-отчеству, перешел на официальный тон во взаимоотношениях, стал чаще обычного на заседаниях и совещаниях подчеркивать вскрытые недостатки в авиационных частях. Дескать, прежде чем указывать другим на соринку в реснице, вытащите бревно из собственного глаза.

Какое-то время Александр Васильевич держал Ефимова в поле своего зрения, с удовлетворением отмечал успехи офицера в переучивании на вертолетных аппаратах, потом, после его перевода в Ограниченный контингент советских войск в Афганистане, следить перестал и даже забыл, что когда-то в его подчинении был такой летчик – Ефимов.

Так называемые нештатные ситуации всякий раз делали его предельно собранным. Стоило баллистикам определить примерные координаты приземления спускаемого аппарата, как Владислав Алексеевич уверенно и быстро выдал все распоряжения, будто заранее знал, что на заключительной фазе полета будут отклонения.

В самолете он позволил себе расслабиться. Снял с полки чемодан, поставил на колени, нашел в нем кожаную папку с молнией (подарок Гагарина), раскрыл ее.

Чемодан в дорогу ему всегда готовила Шура. Владиславу Алексеевичу иногда хотелось половину уложенных предметов выбросить, но потом он все-таки убеждался в Шуриной предусмотрительности. Не было еще такого случая, чтобы хоть что-то, положенное в чемодан руками жены, оказалось лишним и не понадобилось во время командировки. И теплые носки, и чайная ложечка, и маленький дорожный будильник, и баночка с растворимым кофе, и патрончик с набором ниток-иголок – все находило применение самым неожиданным образом.

Зато кожаную папку на молнии он всегда заполнял сам. Кроме тоненьких инструкций, туда обязательно попадали клеенчатая тетрадь для записи неожиданно рождающихся мыслей, тоненький атлас, маленький телефонный справочник связи ВЧ и, как правило, какой-нибудь незаконченный вариант статьи, конспект лекции или доклада.

В этот раз Владислав Алексеевич положил в папку исчерканные вкривь и вкось странички служебной записки. Как будто уже все, что ему хотелось сказать, – сказано. Выводы обоснованы и многократно выверены, отшлифован стиль. И все-таки у него не было ощущения, что документ готов к обнародованию. Чего-то в записке явно недоставало. А вот чего? Не слишком ли спокойно написана? Будто все изложенное автору до лампочки. Сторонний наблюдатель. Просигнализировал, а вы как знаете… Хотите – решайте, хотите – нет, мне все равно.

Выводы, конечно, обоснованные. Но им не хватает полемической заостренности, какие-то прямо тупиковые выводы. Сколько информации для размышлений добавила авария в топливной системе станции? Новое не может оставаться новым всегда. Оно рано или поздно уступит место новейшему. Космонавтика, как и другие достижения человеческого гения, обретает уже повседневный, обычный характер, хотя она нелегко давалась человеку как в самом начале, так и сейчас. Но это не значит, что право на следующий шаг мы можем получать лишь после гарантированного освоения взятых высот. Завтрашний день поставит более сложные задачи. Чтобы к ним быть готовыми, надо более остро и круто подымать принципиальные вопросы методологии уже сегодня. Больше вопросов – больше ответов.

Укладывая еще дома записку в папку, Владислав Алексеевич мысленно намечал себе план работы в дороге, прикидывал, что необходимо сделать в первую очередь. Но первоочередным в этом документе ему казалось все.

– Что задумался, витязь? – спросила Шура. – Направо пойдешь – коня потеряешь?..

– Поиск ответов, – продолжал Владислав Алексеевич формулировать свою мысль вслух, – это поиск новых путей. А поиск новых путей…

Шура усмехнулась:

– Когда машинист ищет новые пути, паровоз сходит с рельсов. Шутка.

Владислав Алексеевич поцеловал жену и пошел одеваться. Захотелось сказать ей на прощание что-то приятное.

– Вернусь, поедем в Ленинград, – пообещал он.

– До майских праздников?

– Зачем так спешить?

– Вот-вот…

– Летом! Когда белые ночи! А что теперь в Ленинграде? Одна слякоть.

– Прав, Слава, как всегда. Поезжай. – Она даже дверь ему открыла. Но губы для поцелуя подставить не забыла. Ох, хитрющая женщина.

Владислав Алексеевич любил свою жену, хотя в любви ей никогда не объяснялся. Познакомились в пору студенчества, подружились, зарегистрировали брак, сына и дочь родили, во всем понимали и поддерживали друг друга, ни бурных объяснений, ни обидных ссор. Живут вроде каждый сам по себе. Но стоит разъехаться хотя бы на два-три дня, и Владислав Алексеевич начинает тосковать по Шуре. Не хватает ее глаз, ее голоса, ее дыхания. Отсутствие Шуры мешает жить. В такие мгновения он называет жену (про себя, конечно) ласковыми и нежными словами, которые почему-то при встрече сразу забываются. Рядом жена, близко, ну и ладушки. Шура и без слов все понимает.

Такое бы взаимопонимание везде, со всеми. Насколько бы легче работать стало. Да и дело бы шло с иным ускорением. Нет, Владислав Алексеевич не считал себя ясновидящим прорицателем, не думал, что все его идеи и замыслы верны от «а» до «я». Он не терпел скороспелых решений у других и умел одергивать себя. Были в его жизни мгновения, когда неожиданно осеняло, когда идея врывалась словно сквозняк через открытое окно. И тогда летели к чертям листки с вымученными «мыслизмами», и казалось, что главное звено в руках, только тяни, вся цепочка пойдет вверх. Тем не менее Владислав Алексеевич охлаждал себя, заставлял спокойно все выверить до буковки, и лишь когда выветривалась эйфория неожиданно свалившейся удачи, пускал свое детище в люди.

Идея перестройки системы подготовки космонавтов тоже проходила не под аплодисменты. Многим устоявшийся порядок казался выверенным временем и почти оптимальным. Но время не только проверяет, оно ставит новые задачи. Руководитель обязан с упреждением чувствовать необходимость перемен, чтобы вовремя определять тенденции. Трудность состоит в том, что наступает такой момент в самое, казалось бы, неподходящее время, когда предыдущая идея только-только входит в стадию расцвета.

Когда ему докладывали об отклонении корабля от расчетной траектории спуска, кто-то из опытных руководителей посетовал на неисчерпаемость запаса случайностей. Дескать, у случая всегда своя траектория. И Владислав Алексеевич взорвался. Не настолько всемогуща теория случайностей и отклонений, чтобы мы молились на нее. Случай торжествует там, где отступил человек. Почему образовалась протечка в баке объединенной двигательной установки? Почему не приземлились в заданной точке? Почему спускаемый аппарат беспомощен на воде?

Да, новое всегда требует преодоления, а преодоление – лучший стимул движения вперед. Да, категория надежности никогда не достигает абсолюта и будет постоянно маячить перед человеком лишь нарастающим количеством девяток после запятой. Да, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Все так.

И все совсем не так. Уже давно не целину пашем. Пора бы…

– Если не сядем здесь, – спросил вышедший из кабины второй пилот, – куда полетим – в Москву или в Ленинград?

Самолет уже заканчивал четвертый разворот на втором круге.

– Надо садиться здесь, – твердо сказал Владислав Алексеевич. – Так и передай командиру.

Он знал, как не любят пилоты безоговорочных распоряжений своих руководящих пассажиров. Вроде упрека в трусости. Полнота ответственности за самолет, за жизни летящих на нем людей лежит на командире экипажа. И если он говорит, что садиться нельзя, значит нельзя. Тут его никакими приказами с пути истинного не свернешь. Поэтому Владислав Алексеевич счел нужным добавить:

– Напомни, мы везем аквалангистов со спецоборудованием. Без них спускаемый аппарат не вытащить. Счетчик пущен, и нам обратной дороги нет.

Больше второй пилот не выходил. Самолет продолжал снижение и вскоре его колеса застучали по стыкам бетонной полосы.