Пока я пыталась получить удовольствие от умывания в обжигающе-ледяной воде (когда ж эти сволочи котельную-то нормально починят?), идея о том, как можно установить на часах точное время, оформилась полностью. После завтрака я заняла пост у туалета в учебном корпусе. И как только прозвенел звонок на урок, ломанулась в кабинку и выставила на часах 8-30. В нашей богадельне, как и в других приличных местах, звонки на урок дает не бабушка-вахтерша какая-нибудь, а современное автоматическое устройство. Не кремлевские куранты, естественно, но мне такая точность и ни к чему.
Жизнь катилась по раз и навсегда заведенному распорядку для всех, но не для меня. Наличие собственных тайн делало мое существование более значимым. В окно дуло немилосердно — а в кармане уютно тикали часы, на обед отвратительный гороховый суп — а на шее пригрелся ключик. Да долларовые миллионеры мне и в подметки не годятся! Бо были они существами абстрактными, вроде Деда Мороза в Устюге. Кто из жителей нашего городка их когда в глаза видел? Не знаю. Про снежного человека тоже уверяют, что есть, а вот где с ним лично познакомиться, автограф взять, клок шерсти на долгую память — не подсказывают.
А у меня все доказательства налицо — вот ключ, вот часы. Так что извините-подвиньтесь, граждане сомневающиеся. И неважно, что день тянется неимоверно долго. Хотя можно ли считать днем отрезок суток, когда светло становится часов на пять-шесть, не больше? Короче, тянется.
Так что времени помечтать, как лучше обустроить убежище, и сообразить, что в нем делать, было предостаточно. Наконец-то я смогу спокойно читать по ночам, а не пялиться ослепленными темнотой глазами в потолок, слушая звуки ночи, глотая запах казенного жилища. Вот бы где раздобыть матрас или плотное одеяло! Тогда можно было бы и на панцирной кровати валяться с комфортом. И если случится трудный денек, мне больше не придется шататься по надменному холодному городу, а можно будет спокойно отсидеться в берложке. Блеск!
Ну, слава богу, опять ночь! Прихватив с собой книжку и одеяло, я шмыгнула в свои апартаменты. Заткнула щель (едрит, чуть не забыла!) и уселась в кресло. Чудесное, однако, креслице! Ерунда, что обивка изодрана, а сбоку торчат шматки поролона. Спинка и сидушка были практически целы, только слегка залоснились. Шикарное когда-то было кресло! Ярко-лиловая велюровая поверхность, вальяжные круглые подлокотники. Для чьего, интересно, седалища предназначалось данное великолепие в нашем заведении?
Забравшись с ногами в суперкресло, я затянула на колени саквояж. Уж если часы там себя чувствовали хорошо все время до встречи со мной, то и далее с ними там ничего плохого не произойдет. Таскать с собой их точно не стоило, мало ли что. Мальчикам нашим из кармана что-нибудь свистнуть легче, чем курсанту суворовского училища отдать честь. Размотав тряпицу, я еще какое-то время поизучала часики, запоминая кожей пальцев ямки, выпуклости и шероховатости моей личной вещи. Мне будет приятно совершать ритуал по извлечению часов из саквояжа и водворению их обратно, когда захочу узнать, сколько времени. На всякий случай завела их, никто ведь не потрудился мне доложить, насколько завода хватает, и сунула их, куда и планировала.
Так! Стоп! А что это такое твердое за подкладкой у нас? Подтянув саквояж к глазам, я увидела то, что просмотрела вчера, — потайную, скрытую от глаз молнию. У меня аж мочки ушей защипало от азарта. Калейдоскопом промелькнули видения всяческих богатств. Дрожащими пальцами открыла молнию и выудила из недр отделения… альбом. Незатейливый альбом для рисования. Так, быстро пролистаю… Пустой альбом для рисования! На обложке, на фоне предзакатного неба, красовалась некая барышня в греческих одежках (или в римских, кто ж их разберет), с оливковой ветвью в руке. Надпись над ней гласила: «Т-во Россiйско-Американской бумажной мануфактуры» и год — 1860, С. Петербургъ. Страницы, что примечательно, от длительного хранения не пострадали ни в малейшей степени. Нисколько не пожелтели, и ветхость обошла их стороной. Новехонький был альбомчик! Эх! Сколько ж лет это все провалялась на чердаке?
На дне саквояжного кармана было что-то еще. Ну, конечно! Чем же рисовать в альбоме? Цветные карандаши! Они лежали в трехэтажной деревянной коробке с выдвижными секциями. Я быстро пересчитала, умножила — ровно 72 цвета! Я бы присвистнула, если б умела! Никогда не думала, что бывают настолько огромные наборы. 24 цвета — это тот самый максимум, который поражал меня в самое сердце еще в дошкольном возрасте. А тут ровно 72! Новенькие, хорошо заточенные, поражающие многообразием оттенков. Одного желтого цвета было 9 штук…
Больше, сколько б я ни изучала по миллиметру саквояж, в нем не было НИЧЕГО!
Художник из меня был никакущий. Да и вообще, барышня я была, откровенно говоря, бесталанная. Слава небесам, что не так непроходимо тупа (спасибо книгам!), как большинство наших. Но ни с рисованием, ни с пластилиновой лепкой, ни с другим видом творчества дружбы не водила. В память почему-то лезла ваза, которую я честно пыталась изобразить на уроке рисования пес знает в каком классе. Моих умелых ручек не хватило даже на то, чтобы сделать ее хотя бы симметричной. Какая уж тут светотень, смеетесь, что ли!
Но испробовать это карандашное великолепие тянуло неимоверно. Открыв альбом, я решила просто посмотреть, как выглядят цвета на бумаге, поэтому стала брать по порядку карандаши и проводить линии. Прямых не получилось ни одной, ну да не в этом же цель-то была. Начала я с желтых, потом по порядку шли оранжевые, затем красные. Высунув язык от усердия, я штриховала альбомный лист. И не то чтобы просто чиркала, а буквально клала линии от одной стороны листа до другой. Дальше пришел черед синей палитры, и белый с черным тут же затесались. Долго ли, коротко ли, но лист закончился. Я его перевернула, и только схватила из коробки зеленый карандаш, как поняла, что дико хочу пить!
Видимо, волнение, азарт, а может, минтай, которым мы угощались на ужин, были тому причиной. Посмотрела на часы (мои ж вы дорогие!) — до подъема оставался еще час, так что можно успеть попить и вернуться. Я выскочила из двери и поскакала к баку с кипяченой водой в другом конце коридора. Быстро попила и пошла обратно. На середине дороги жажда вернулась. Я опять попила. Стало очевидно, что воду лучше брать с собой — а то не набегаешься, а ведь так и убежище засветить недолго! О кружке от бачка не могло быть и речи. Она, как и многое другое в нашем заведении, была прикручена цепью (родной сестрой ножничной) к самому баку. С баком не унесешь, факт!
Но у меня на тумбочке возле кровати стоит стакан, прихваченный по случаю из столовой. Вот его-то носи — не хочу. Главное, тихонько шмыгнуть в спальню. Я тенью скользнула к тумбочке, взяла емкость (остаток воды в ней покрылся корочкой льда!), слетала к баку и вернулась наконец-то назад.
Села в кресло, отхлебнула из стакана и только потянулась поставить его на парту, как он выскользнул из рук, прокатился, теряя влагу, по листу с полосками, и бабахнулся на пол. По счастью, не разбился. Я вскочила, стряхивая с себя и с альбома воду, пока он не промок и не скукожился. Убедившись, что с листов больше не льется, опять села и взяла-таки зеленый карандаш. Но линию не провела…
Полоски, которыми я испещрила страницу, растеклись, как простая акварель. И так причудливо расплылись, перетекли друг в друга желтый, оранжевый, красный и синий, что стали напоминать закатное небо над морем, как в каком-то кино. Я взяла черный карандаш и поставила четыре галочки на желтой части — получились птицы, намалевала белый треугольник на синем — парус.
Прислонив рисунок к ножке стула на парте, я отошла на несколько шагов. Нет, ну ведь как настоящее! Специально бы пыталась — ни в жизнь так не получилось бы! Поскольку от окна слегка поддувало, лист чуть-чуть вибрировал, и возникало ощущение, что птицы взмахивают крыльями, парус полощется на ветру, а море лениво перекатывает волны. Посмотрев на все это, я взяла серебряный карандаш (и такой, други мои, имелся) и прямо посреди неба поставила крупную точку. Поскольку лист еще не просох, она слегка расплылась, и стало очевидно, что это огромная яркая звезда.
