— Да не, — заржала Женюра, открыв в улыбке анемичные десна, — леди-горб у нас влюбилась в кого-то.

— Ага, — включилась в разговор Лизонька Седляр. И пропела своим хрустальным голоском: — «Пааавеел Балабааанов, давно, давно, давно», — и, заливисто рассмеявшись, уткнулась в подушку.

Почувствовав, что лицо у меня наливается первомайским кумачом, как на картинах художника-экспрессиониста Малявина,[1] я под дружный гогот залезла под одеяло. И уже оттуда, скрыв физиономию от бдительной общественности, выслушала советы по соблазнению кавалеров, о том как, эх, бы горб-то мне, да пониже, так, глядишь, и подушку под поясницу подкладывать бы не пришлось. Проклиная себя за предательский румянец, я сунула руку в карман и сжала ключ в кулаке. И сразу стало легче; нет, ну вот что с дур возьмешь! У них и интеллект-то как у зимующей жужелицы. Мозговая активность полностью отсутствует по причине отсутствия присутствия мозга.

Не дождавшись от меня никакой реакции, они наконец угомонились и вскоре стали готовиться ко сну.

— Аллилуйя, — тихонько взвизгнула моя душонка и устроилась в засаде сторожить их подступающий сон.

Но, карауля чужой сон, я проворонила коварные действия своего собственного. Он, не забыв бессонную прошлую ночь, мстительно подкрался ко мне незаметно и оглоушил-таки мое сознание вначале крепкой дремой, а затем и полноценным сновидением.

Сны я видела крайне редко. Может, не возникало у них желания возиться с человеком, спящим в сутки не более часа, может, еще какая причина была. Я по этому поводу не переживала — не снится ничего, и леший с ним! Если же случались в моей жизни сновидения, то сюжетной линии они были напрочь лишены. Так, какие-то круги, ломаные линии, спирали (что примечательно, цветные) и всякая другая пошлая абстрактность. Увлекательного было мало — следить за хаотичным броуновским движением разноцветных геометрических — форм. Единственное — именно лишенные всякого разнообразия редкие приступы сновидения послужили когда-то поводом для изучения авангардного течения в живописи. Мне было интересно, творил ли кто-нибудь в стиле моих снов. Но ничего путного я так и не нашла, единственным плюсом оказался обнаруженный однофамилец.

Сегодняшнее видение было в точности таким же. Кислотного цвета запятые радостно гонялись друг за другом, важные загогулины шуровали сквозь них ровными рядами, и над всем этим рассупонилось спиралевидное нечто. Короче, бред в стиле Кандинского.

В ужасе я подскочила на кровати. Все спали, в здании стояла ночная тишь. Сколько было времени? Вот как узнать? В отряде часов не было ни у кого. Как-то особой и надобности в них никогда не возникало. Вместо будильника был трубный глас гражданки Инфузории, столовку мы чувствовали печенкой, а все остальное регламентировалось звонками. Правда, в отрядной на стене висели часы с кукушкой, но, чего они там показывали, по какому часовому поясу, какой галактической системы, было неведомо никому.

Судя по тишине в здании, проспала я больше часа, но вряд ли намного. Я тихонько вылезла из-под одеяла, натянула валенки (ботинки все ж сдохли окончательно) и потрусила к вожделенной двери.

Зайдя в комнату, я, во-первых, озаботилась маскировкой — уж коли я под дверь пальцами залезть могла, то и свет через щель будет заметен всем проходящим. Порывшись в кучке барахла, вытянула красное матерчатое полотнище, на котором еще читались белые растрескавшиеся буквы: «Все лучшее — детям», видимо, какое-то агитационное наследие социализма. Тряпица замечательным образом свернулась в рулон и плотно прикрыла дверную щель. Оставалось еще окно. Подходящих тряпок больше не было, поэтому я остановила свой выбор на чем-то похожем на транспарант, на котором на фоне пожарного зарева были начертаны слова:

Среднего роста,

Плечистый и крепкий,

Ходит он в белой

Футболке и кепке,

Знак «ГТО»

На груди у него.

Больше не знают

О нем ничего.[2]

Смысл от меня ускользнул, но это не помешало мне подтянуть парту под окно, поставить на нее два стула, а уж на них поместить этот, судя по всему, героический транспарант. Худо-бедно, окно перекрылось, но завтра я решила отыскать его с улицы и посмотреть, так ли это.

Ну все! Сейчас главное не проворонить время подъема. Упав на колени перед саквояжам, я сунула в него руку… И в голос выматерилась. Он был пуст!!! Столько возни с ним, а он, видите ли, пуст! Не в силах с этим смириться, я залезла с ногами в кресло и принялась уже тщательно обыскивать саквояж.

Но нет, не совсем пуст! Вскорости я нащупала что-то похожее на цепочку, аккуратно потянула за нее и вытянула на свет божий часы. Такие, знаете ли, часы на цепочке. То, что часы старинные, было понятно с первого взгляда на них. Серебристого цвета, покрытые тонкой патиной, с российским двуглавым орлом на крышке. Над орлом вилась лента синей эмали, а по всему телу государственной птицы были прилеплены эмблемы гербов. Я осторожно открыла часы; циферблат украшала надпись «Павелъ Буре». В процессе тщательных исследований выяснилось, что задняя крышка тоже открывается и хранит под собой гравировку: «Павелъ Буре, поставщикъ Двора Его Величества» и шестизначный номер.

На противоположной стороне цепочки болтался какой-то жетончик, тоже с орлом и надписью вокруг него, разобрать которую особо не получилось, так как буковки были мелкие, а свет не очень яркий. В общем, опять чего-то про императора.

Да-а, тут уж не надо быть приемной дочерью антиквара, чтоб понять, что вещь не из дешевых. На деньги мне ее никто не поменяет, кто ж поверит, что такая оборванка, как я, может на законных основаниях владеть такой роскошью? Но ценность данного приобретения от этого в моих глазах нисколько не уменьшилась.

Какая же все-таки жизнь непредсказуемая штука! Вот сколько раз за сегодня я сокрушалась об отсутствии часов? И вот — нате вам!

Часы, естественно, стояли, поэтому пользы от них пока не было. Не знаю, из какого фильма было получено мной знание, что подобные механизмы заводятся колесиком. Проверим! Зубчатая штучка сбоку крутилась с приятным жужжащим звуком. Затикали! Секундная стрелка понеслась по нижнему маленькому циферблату. Через 60 секунд стронулась минутная и плавно заскользила по римским цифрам. Часы работали! Я, как зачарованная, следила за движением стрелок. Никогда, никогда я не держала в руках ничего столь же роскошного. Теперь можно, слушая их, воображать, что это наследство от моих неведомых предков. Глядя на них, имплантировать в себя несуществующие воспоминания о посиделках на коленях родного дедушки, укутанной с головы до пят в теплый, мягкий, клетчатый плед (какой все-таки жуткий холод в корпусе!). И все это в кресле-качалке, у жаркого камина. И вот так вот сидеть-посиживать и слушать рассказы дедушки о том, откуда эти часы, какие истории с ними происходили. И вместе смеяться над самыми забавными.

В отличие от других своих братьев и сестер по сиротству, я очень редко мечтала о маме. Чаще в моих грезах присутствовал дедушка с пледом на качалке. От долгих мечтаний о нем мое сознание наделило его определенными чертами лица, на котором я была в состоянии разглядеть каждую морщинку, каждый седой волосок отросшей щетины. Я точно знала выражение слегка выцветших глаз, с которым этот призрачный дедушка на меня смотрел. Летом он сидел на веранде, выходящей на густой цветущий сад, слегка одичалый и неухоженный. Зимой — у камина с трубкой в руках, с газетой и в очках.

И вот сейчас я держу предмет, полученный как будто от него. По крайней мере я могу представлять это.

Явственно потянуло горелым молоком. Похоже, повариха тетя Тоня сегодня опять на боевом посту. Пора уходить. Поколебавшись, я все-таки положила часы в карман. Надо как-то исхитриться и поставить правильное время. Но как же они громко тикают! Подумав, я оторвала клочок ткани от лозунга и завернула в него свое богатство. После чего, приложившись ухом к дверям, прислушалась к звукам за стеной, быстро выключила свет, выскочила в коридор и закрыла дверь.