— Где чай, Людоедова? — еще громче заверещал афро-русский гражданин. Кстати, вот еще чем хороша моя фамилия: она давала богатый полет фантазии бравым юмористам!
Я молча, шаркнув по полу злосчастной подметкой, повернулась к раздаточному окну. И с кристальной ясностью поняла, что шансы у утра стать добрым стремительно уменьшаются! Чай в ближайшие пять минут ждать было без толку, так как все теть-Тонино внимание было отдано нашему завхозу Аркадию Бенедиктовичу. (Вот так! А кто сказал, что завхоз всенепременно должен быть Петровичем или Степанычем?)
Высшие чины нашей богадельни питались за отдельным (естественно!) столиком и по особому меню. Никакой манной каши, боже упаси, там было не видать. И выглядели все предлагаемые им блюда исключительно по-домашнему. По крайней мере в моем понимании именно так домашние завтраки и выглядели. Яичница с колбасой! Бутерброды с сыром! Праздник! Вот за добавочкой-то Бенедиктович и намылился. И как раз в данную минуту наблюдал в окошко, как тетя Тоня — повар всех времен и народов — бьет яйца о сковороду.
Из собственного опыта я знала, что процесс лучше не прерывать. Не такой человек был наш завхоз, чтобы можно было его спокойно пододвинуть…
— Ну как всегда, из-за этой выхухоли мы не успеем позавтракать, — раздался голос, заставивший мое сердце сжаться. Павел Балабанов. Самый красивый мальчик нашего Дома. Мальчик с порочным капризным изгибом губ. Мальчик с глазами цвета северного моря. Нос суровых викингов, подбородок римских легионеров. Чудесный, непревзойденный образчик человека будущего. — Мясо, у тебя обувка каши просит, — раздался голос, один звук которого будил целые стада мурашек, живущих под моей кожей.
И рядом со мной шлепнулась лепешка каши, не долетев каких-то жалких десяти сантиметров, но втайне обожаемый мною мальчик вмиг исправил эту досадную оплошность. Остальные три шлепка четко попали в цель. Шутка была тут же оценена коллегами по застолью, и еще пяток кашных клякс украсило мое тщедушное и такое безобразное тельце.
Реветь было нельзя, в нашей богадельне этого не прощали. Поэтому пришлось громко смеяться вместе со всеми, изображая полную удовлетворенность данным происшествием. Уйти никакой возможности не было, дежурство надо было закончить. Обидно было, просто жуть! Как только я теряла контроль над собой, подбородок тут же начинал предательски дрожать. Все силы уходили на то, чтобы не думать об унизительной, жалкой, никчемной собственной жизнийке…
Минуты, вспомнив своих ночных коллег, перестали стремительно нестись вперед и поплелись медленно, тщательно выверяя каждый шаг. По прошествии пары столетий пытка закончилась. Последняя тарелка была убрана, стол вытерт. Не думать о собственном убожестве получалось все хуже. Слезы заняли стартовую позицию в слезных мешках, наотрез отказываясь и дольше оставаться там. Да и всхлипы ни в какую не желали держаться в груди. Идти сегодня на уроки было выше моих сил. Да и одноклассники, вкусив нынче на завтрак моей крови, вряд ли успокоятся. Если бы зачинщиком манного салюта был не мой юный бог, то особой трагедии бы и не произошло, но от его рук принимать унижения казалось в сто раз горше…
В спальном корпусе во время уроков можно было находиться только заболевшим, и только с разрешения воспитателей. Поэтому, стараясь стать еще более незаметной, я прокралась в умывальную. Комки манки напрочь отказывались покидать мои волосы. Шлепки распадались на крупинки, крупинки цеплялись за каждый волосок. Ледяная вода делала этот процесс еще более сложным. Удалив все, что получилось, я сунула распухшие сине-красные ладони под мышки и задумалась. Оставаться на территории заведения было никак нельзя. Места, чтобы спрятаться в помещении, не найдешь, а на улице при минус двадцати долго не продержишься. Да и ввиду отсутствия листвы на деревьях и кустарниках территория насквозь простреливалась из окон. Поэтому, максимально утеплившись своими скудными одежками, я решила посетить большой мир.
Выход за территорию детдома был строго запрещен. Ворота всегда закрыты. Так что, завернув за трансформаторную будку, пришлось ретироваться через знакомую дырку в сетке-рабице. Дырка эта стараниями Аркадия Бенедиктовича исправно зашивалась проволокой и так же исправно эту проволоку теряла. Вот и сейчас, на мое счастье, кто-то до меня успел озаботиться выходом на свободу. Дырка призывно распахнула для меня свои объятия и вытолкнула в Жизнь…
Куря на автобусной остановке, я рисовала в голове траекторию перемещения собственного организма по родному городу. К приходящим автобусам это не имело никакого отношения, так как денег на билет, увы, у меня не было. Остановка с трех сторон защищала от ледяного порывистого ветра — и на том спасибо.
Благо хоть курить было что — сигарет в пачке оставалось еще больше половины. Спонсором в этот раз оказался наш новый физрук, который еще не привык прятать никотиновые палочки от шустрых сиротских рук. Ну еще месяц-два — и паренек подстроится под суровую прозу жизни. Научится оберегать личные вещи от пристального внимания питомцев.
Мороз, наплевав на нормы приличия, шарил за пазухой, лениво покусывал спину, грудь, живот. Мое клетчатое пальтецо никак не могло повлиять на этот разгул стихий. Самоубийство путем замораживания собственного организма сегодня не входило в мои планы, да и есть жутко хотелось. Ближайший супермаркет манил меня обещанием исполнения всех желаний. Выбросив окурок, я решительно направилась к нему.
Тепло помещения радостно приняло замерзшее тело в свои объятия. Взяв корзину с целью потянуть время, я принялась рассекать просторы магазина. После пары поворотов между стеллажами стало ясно, что процесс добывания хлеба насущного крайне затрудняется. Охранник торговой точки следовал за мной на неприлично малой дистанции. Еще бы! Наличие в соседях детского дома научило тружеников острого глаза повышенному вниманию к лицам в одинаковых клетчатых пальтишках. Ходьба с пустой корзинкой по рядам теряла всякий смысл, но зато в оттаявших мозгах наконец-то забрезжила здравая мысль.
Софья Петровна! Вот кто мне сейчас необходим. Единственный человек, которому моя судьба была хоть как-то не безразлична. Софья Петровна когда-то работала в нашей богадельне учителем русского языка и литературы. Если бы не она, мое существование было бы еще сумрачней и беспросветней. То ли увидев во мне человека, которому радости настоящей, насыщенной событиями жизни ни при каких обстоятельствах не светят, то ли из-за искренней любви к печатным изданиям, она привила мне любовь к чтению. В книгах я нашла ту отдушину, которая могла унести меня в мир подлинных страстей… да и чего уж греха таить, наплевав на самонадеянное бесстыдство данного предприятия, ставить себя на место главных героев! Книжки, которые она приносила для меня из дома, были единственными свидетелями моей медленно бредущей жизни. При Доме библиотека, естественно, тоже существовала, но формированием ее занимался человек, напрочь лишенный здравого смысла. С художественной литературой в ней было на редкость напряженно, зато специфической — пруд пруди! Ну вот кто, ответьте мне, милостивые господа, из учеников младших и средних классов не самого элитарного заведения сможет прочесть непереводное издание Гете? А книга о вкусной и полезной пище? Салат мимоза — это вершина кулинарного творчества детдомовских детей, почерпнутая на уроке труда.
В общем, сейчас не об этом. Софья Петровна — выдающейся души человек — приносила мне книги из дома. И за последние годы я, похоже, перечитала почти всю ее немаленькую домашнюю библиотеку. Кроме этого, именно она брала меня время от времени на выходные к себе домой. Уж не знаю, чем ей приглянулась именно я, девица во всех смыслах этого слова невыразительная, а также лишенная всяческих талантов и прочих добродетелей.
Прошлым летом мы всем коллективом проводили ее на заслуженный отдых. Семьдесят пять лет — это, знаете ли, срок. С той поры наши встречи стали гораздо реже.
Кинув пустую корзинку обратно в стопку, я не удержалась и показала язык бдительному охраннику. Пропустив отпущенные мне вслед комментарии, касающиеся моей внешности, ума и счастливых родителей, которые вовремя скинули меня со своих плеч, я оказалась на улице.
