— О, Мари! Я так мечтал о встрече!
— Но ведь мы же вместе, Николенька! Разве это не все? Пусть весь мир обрушится теперь на мок голову! Что до этого, когда ты со мною?
— Какое пробуждение! Я никогда уже не буду счастлив…
— Молчи! Не надо! Кто смеет? Кто может отнять у человека право любить? Право на счастье? Николенька, если судьба меня прокляла, стань выше судьбы! И прижми меня к сердцу.
Он берет в обе руки ее голову. И целует ее глаза.
Ей кажется, что сердце ее вдруг останавливает Счастье слишком сильно. Он не отрекся. Она спасена.
Вот они у подъезда. Маня звонит. Дверь открывается мгновенно, как будто Соня ждала у окна.
Один взгляд на сияющее лицо Мани, и Соня вздохнула всей грудью.
Но до чего страшен Нелидов! До чего он бледен!
Она оставляет их вдвоем и уходит в столовую.
Дом пуст. Эмма Васильевна с мужем уехали в театр. Такая удача!
Они сидят на кушетке, обнявшись.
Он так разбит, что все желания, терзавшие его в разлуке с Маней, желания, сломившие его гордость, исчезли сейчас, как у больного. И от близости ее, и от ее ласки ему мучительно хорошо… До слез. Нервы так разбиты! Разве знал он минуту покоя с тех пор, как написал ей это жестокое письмо?
Но сейчас все забыто, как все, что предшествовало разрыву и вызвало его. Черная тень безумия раскинула крылья над ними. И в этом мраке утонуло все, что разъединяло их недавно. И казалось — навсегда.
— Мари! — говорит он после долгого молчания. — Я не вернусь без тебя домой. Мы обвенчаемся и Уедем. Свадьба должна быть скорее. Я это решил. Я не могу жить без тебя…
— О, Николенька…
У нее нет больше слов. Она берет его руку и целует.
— Но… одно условие. Я ставлю его себе. И требую от тебя. Ты должна мне помочь и не искушать меня. Мы не должны иметь детей, Мари. Ах, не гляди на меня так! Не считай меня безнравственным, Мари! Месяц назад я сам находил бы преступным такой Договор и бессмысленным такой брак. Но сейчас… После того, что я выслушал. О, какой ужас! Мари, ты когда-нибудь… видела дома свою мать в припадке?
Маня отодвигается и поправляет сбившиеся волосы.
— Почему ты… спрашиваешь? Разве ты…
— Да… да… Я сейчас только слышал этот визг… этот вой… О!..
Она кладет пальцы на его губы.
— Не надо!.. Не надо!..
— Мари… Нас Бог простит за то, что мы делаем. Если б у меня нашлись силы забыть тебя, я ушел бы после этого вечера. Так страшит меня будущее… Но разве у меня есть выбор? Что мне остается? Но в этом я буду непреклонен. Твой брат прав. Мы не должны совершать сознательного преступления. И когда я подумаю, что мы так безрассудно отдавались наслаждению… И что ты уже могла… Но ведь ничего нет еще, Мари? Да? Ведь если б было, ты написала бы мне.
Она застывшими глазами глядит перед собой в одну точку. Она как будто не слышит. Страх вползает в его душу.
— Мари… Что ты думаешь?
— Нет… Ничего…
— Ты… здорова, Мари?
Она переводит на него свои глаза. Они уже опять пустые.
— Да… Не беспокойся. Я здорова.
— О, слава Богу… Я этого так боялся. Теперь мы будем благоразумны, Мари! Мы будем сдержанны. Ты не будешь доводить меня до безумия ласками. А я отдохну, подкреплю свои нервы. Ты взяла мое здоровье, мой сон, мою силу. Я стал презренным, жалким, ничтожным… Обними меня! Скажи, что все пройдет… Ну, что же? Отчего ты стала такая?
— Нет… Ничего…
— Мари… Тебе нелегко будет со мною. Я буду требователен, ревнив. Я эгоист, Мари. Ты всегда должна, быть ровной, веселой. Мне нужен твой смех. Я буду ждать от тебя забвения всех неудач. Ты для меня должна быть сказкой… всегда…
Он целует ее опять. Она неподвижна.
— О, скорей бы начать эту жизнь! Войти в колею! Если б ты знала, как я боюсь всего нового, всего непохожего на вчера. Я раб привычек. Только среди размеренной и спокойной жизни я могу работать и быть бодрым. Мари, дашь ли ты мне этот покой? Я так боюсь тебя! Твоих настроений, твоих странностей… Потом еще одно условие: ты должна понравиться моей матери. Это будет нелегко. Она требовательна, как и я. Она ревнива. Она избалована моей любовью. И, пока она жива, тебе придется играть в доме вторую роль. Она — полновластная хозяйка и останется ею.
Маня как будто проснулась.
— Николенька… Я не буду твоей женой. Я это уже решила.
Его глаза темнеют.
— Ты меня… отвергаешь?
— Нет. Я просто уеду с тобой. Завтра же… Больше ничего.
— То есть… В качестве кого же ты уедешь?
— Я люблю тебя, Николенька. Но женой твоей… Нет… Я никому не хочу нравиться. Ни в ком не Желаю заискивать. Я люблю мою свободу. Я ее слишком люблю, чтоб променять ее… даже на то… что ты мне предлагаешь.
— Мари, я не хочу тебя слышать!
— Николенька, не сердись. Постарайся понять…
— Это гордость в тебе говорит? Ты не хочешь Подчиниться матери моей?
— Нет. Я просто не могу иначе. Мне стало страшно, когда я подумала, что надо жить втроем, смеяться, когда не хочу, быть всегда готовой на все… быть сказкой… А если… у меня кипят в груди слезы? Если меня манит в поле, а ты ждешь обедать? Если ты хочешь спать, а меня тянет бродить по болоту? я люблю бродить по ночам…
— Это ребячество!
— Нет, это целый мир, который живет во мне. Мой мир. Он мне всего дороже. Но ты о нем не думаешь.
— Серьезная женщина должна забыть мечты девочки. Это привычки богемы. У тебя будут обязанности.
— Нет, Николенька! Если я изменю моим мечтам, умрет моя радость, мой смех. Все, что ты любишь во мне и что я сама ценю в себе. И я стану ничтожна. Я не хочу счастья такой ценой!
— Значит, ты разлюбила меня?
— Нет… напротив… Я слишком люблю тебя! И не хочу утратить это чувство. Придвинься… Дай руку! Выслушай меня внимательно. Ты говоришь: я буду требователен? И я тоже, Николенька. Я от любви хочу поэзии. Экстаза… Меня не испугает бедность, Но я не вынесу прозы и… привычек, которыми ты дорожишь. Не надо сердиться! Я люблю в тебе… мои мечты. И если они обманут… умрет моя любовь.
— Ты мне угрожаешь?
— О нет! Как можешь ты это думать? Я только раскрываю перед тобой мою душу. Ты меня не знаешь, Николенька.
— Да, я тебя не знаю, — говорит он с горечью. — Где же ты намерена жить? — спрашивает он после паузы.
— Вблизи от тебя, конечно. Где-нибудь на селе. Я сниму комнатку. И сделаю из нее волшебный уголок. Я буду много зарабатывать. Я уже думала об этом. И мы будем любить друг друга. Мы будем встречаться не за обедом, не в супружеской спальне, не в определенные часы, а когда душа будет гореть от желания и сердце рваться от жажды счастья. Ты никогда не придешь ко мне хмурый, раздраженный, усталый. Ты никогда не увидишь меня вялой, сердитой, полуодетой, опустившейся. Мы будем с восторгом вспоминать наши свидания. И с трепетом мечтать о новой встрече.
Он встает и ходит по комнате. Глаза его светлы, как всегда, когда у него буря в душе.
— Картина недурна, — сдержанно говорит он. — Но… не хватает некоторых деталей.
— Например?
— В те часы, когда мне, усталому, хмурому и раздраженному, будет закрыта дверь твоего жилища… кто-нибудь… веселый, бодрый… может быть, постучится в окно?
Она тихонько выпрямляется. Сердце стукнуло.
— Кто?
— Почем я знаю?! Другой… какой-нибудь жизнерадостный… Арлекин…
Они глядят друг другу в глаза. Удивительно ясно сознает она в это мгновение, что сейчас наступит конец. Всему. Но она не ищет изменить ничего в своей судьбе. Она идет ей навстречу.
— О ком ты спрашиваешь? — тихо-тихо говорит она.
Он смеется злобно, отрывисто.
— Вы, может быть, в Липовке будете жить? «Конец», — отчетливо говорит ей внутренний голос.
Он садится опять рядом. Его руки цепко держат кисти ее рук. Он близко смотрит ей в глаза, полные отчаяния.
— Теперь ты должна мне ответить на все, что я передумал в эти дни… Я страдал невыносимо. Удивляюсь, как мог я это забыть? Как не спросил раньше? Ты знаешь, что говорят о тебе и Штейнбахе? Знаешь?
