И она стала проигрывать. Раз за разом. Заведомо зная, что проиграет, но главное – как. Она руководила избирательной кампанией писателя Виктора Шендеровича, баллотировавшегося в Думу. Шендерович не прошел. Она возглавляла предвыборный штаб Ирины Хакамады на президентских выборах. И Хакамада не только не стала президентом и не вышла во второй тур и не набрала даже сколько бы то ни было значимых процентов, а даже на банкет, устроенный в честь окончания кампании, не пришел почти никто из бывших друзей и соратников.

Она только и делала, что проигрывала. Политическое пространство, в котором она была как рыба в воде, съеживалось: демократические партии не прошли в парламент, телеканалы безоговорочно подчинились Кремлю, большинство газет – тоже, судьи научились быть послушными, Ходорковского приговорили к восьми годам тюрьмы, наконец, после того как захвачена была террористами бесланская школа и погибли дети, Путин отменил губернаторские выборы. Очередной Маринин обреченный на поражение проект заключался в том, что она помогала чемпиону мира по шахматам Гарри Каспарову, пытавшемуся в который уже раз объединить демократов. И был Гражданский конгресс, съезд правозащитников, на котором Каспаров выступал. И в перерыве конгресса к Марине подошел высокий атлетического сложения мужчина с кавказскими чертами лица. И с абсолютно детскими ласковыми глазами. Это был депутат Бесланского районного законодательного собрания Виссарион Асеев.

– Марина, – произнес Виссарион, слегка грассируя, – давно хотел с вами познакомиться и пригласить вас приехать к нам. Приезжайте.

Это звучало как предложение руки и сердца, хотя в мягких и мужественных манерах Виссариона не было даже намека на флирт. И Марина согласилась приехать.

Марина летела на салатного цвета «Боинге-737» авиакомпании «S7», рейс Москва – Владикавказ. Три счастливые семерки на борту лайнера трогательно тщились разбавить как-то свойственное теперь всем пассажирам этого рейса чувство, что летишь в самое несчастное место на земле. Потому что аэропорт Владикавказа – это Беслан. Потому что 1 сентября 2004 года там террористы захватили школу. Потому что три дня держали там детей запертыми в спортзале без еды, воды и медикаментов. Потому что матери там кричали «дайте воды хотя бы детям», как в Кербеле. И потому, что три дня спустя начался штурм вместо переговоров и федеральные войска стреляли по школе, заполненной детьми, из танковой пушки и из термобарических огнеметов, и взорвались развешанные над головами детей в спортивном зале бомбы, и тем детям, что спаслись от взрыва и пожара и бежали из школы сквозь разверстые взрывом окна, террористы стреляли в спину. И дети погибли. И теперь новое бесланское кладбище, триста тридцать пять заваленных цветами могил, если смотреть из окошка заходящего на посадку самолета, выглядит как клумба, как веселая цветастая клумба в степи у подножия гор. Самолет приземлился, Марина сошла по трапу, и служащий аэропорта проверил, свой ли она взяла чемодан с багажной ленты.

Ее встречали двое: Виссарион Асеев и большой печальный человек по имени Саша. Этого Сашу пригласил Виссарион, чтобы не заказывать такси – у Саши была машина. И еще у Саши в бесланской школе погибла пятнадцатилетняя дочь.

Они ехали во Владикавказ, потому что в Беслане нет приличной гостиницы и все, кто приезжает в Беслан, живут во Владикавказе. Дорога лежала мимо кладбища. Они вышли, Марина положила на несколько могил несколько цветов, но привезенного ею букета не хватило и на десятую часть надгробий, если класть на каждое надгробие по одному цветку. Саша подошел к могиле дочери и долго гладил камень.

У поворота от аэропорта к Владикавказу, на самой окраине Беслана, стало быть, была новенькая, огороженная высоким забором детская площадка. На заборе висела надпись, извещавшая, что площадка эта подарена детям Беслана компанией «Сбербанк». Но на горках, каруселях и лестницах не было ни одного ребенка – и не потому, что в городе был траур, а просто от любого бесланского дома слишком далеко было матерям везти на эту детскую площадку детей.

Они ехали мимо огромного кирпичного дома, обсаженного маленькими елочками. Виссарион рассказывал, что дом принадлежит человеку по имени Тамерлан, хотя сам Тамерлан дома бывает редко, и если постучаться в ворота, то будешь встречен братом Тамерлана, который, как правило, моет машину под увитой виноградом перголой. Этот Тамерлан, рассказывают, поклялся найти всех, по чьей вине погибли дети, найти и убить своими руками. Но он считал месть священной обязанностью и правом бесланцев, а про москвичей он думал, что те не имеют права совать свой нос в кавказские дела. Поэтому год спустя, когда Марина принялась помогать бесланским матерям юридически и политически, говорят, именно Тамерлан послал своих людей избить ее.

Они ехали мимо водочных заводов. Водочные заводы стояли на каждом шагу, и Виссарион шутил, что водка – национальный осетинский напиток и основа экономики республики Северная Осетия.

Они ехали мимо плакатов, на которых объявлялось, что осетинский народ общими усилиями снимает фильм по древнему горскому эпосу. И Виссарион рассказывал, что опубликован уже сценарий фильма и что в последнем эпизоде сценария легендарные древние богатыри, победившие чудовищ, спустившиеся в царство мертвых и вернувшиеся обратно, «сидят и пируют с депутатами парламента и членами правительства республики Северная Осетия». Так и было написано. А к богатырю Сослану, когда тот спускался в царство мертвых по сценарию этому, подбегали в царстве мертвых, дети и говорили, что они души детей, которым через много тысячелетий предстоит погибнуть во время теракта в школе № 1 города Беслана.

Они остановились на заправке. Заправщиками там работали женщины. Мужчины подъезжали, выходили лениво из автомобилей, цедили лениво заправщицам «полный бак залей», закуривали прямо здесь же, в полуметре от льющегося бензина, и обсуждали важные, в основном родственные дела: про какого-то Зурика, который стал помощником депутата, про какого-то Сосика, который работает в милиции и выиграл чемпионат по вольной борьбе…

Они приехали в гостиницу. Марина поднялась в номер оставить вещи. Виссарион и Саша ждали ее в холле. На улице в стоявшей неподалеку мечети истово кричал муэдзин. Марина не знала языка, на котором муэдзин кричал, но он кричал: «Вставайте! Молитва лучше сна!» И шумел Терек.

Бросив в номере вещи и обнаружив, что вода из крана течет только холодная, Марина спустилась к Виссариону и Саше, и они отправились обедать в ресторан «Аландон». Было тепло. Марине хотелось сидеть на берегу Терека и смотреть, как пляшут на перекатах воздушные шарики, которые неизвестно кто и с какой целью запустил в горную реку. Но Саше нельзя было сидеть на берегу Терека. Осетинская традиция предполагала, что человек, носящий траур, не может сидеть в ресторане и пировать у всех на виду, даже если человек просто зашел съесть кусок пирога со свекольной ботвой. Они сидели в отдельном кабинете, довольно душном. Они заказали три пирога, огромных, величиною с неаполитанскую пиццу круглых пирога, хотя с трудом могли бы съесть и один пирог. Но Виссарион объяснил, что это тоже осетинская традиция. Если случилось горе, пирогов на столе должно быть два. Если случилась радость, пирогов должно быть три. В тот день случилась радость – Марина приехала.

Марину нещадно клонило в сон, она слишком рано встала, съела слишком большой кусок пирога с мясом и выпила рюмку водки, боясь обидеть отказом гостеприимного Виссариона. Прежде чем выпить, Виссарион пробормотал что-то про Большого Бога, который смотрит на нас с небес и все наперед о нас знает… Марина думала, что Виссарион молится.

Они поехали в Беслан, в школу. Школа стояла разрушенная и посреди разрушенного спортивного зала лежала совершенно свежая гора цветов и стояли во множестве бутылки с водой, которой так не хватало захваченным в заложники детям. Запах пожара так и не выветрился, хотя со времени теракта прошло несколько месяцев. Марина бродила по школе. Виссарион показывал ей класс, где боевики расстреливали заложников. Показывал актовый зал с тайником в полу, где боевики хранили оружие. Показывал, где именно в спортивном зале развешаны были бомбы. Показывал, где стояла террористка, убитая взрывом. На этом месте оставалось черное, въевшееся в бетонный пол кровяное пятно.