Вокруг тянулись железные стеллажи, заполненные книгами, книгами, книгами. Километры стеллажей. А если посмотреть вверх, то над головой вместо потолка железная решетка, на которой опять‑таки стеллажи с книгами, а еще выше – следующая решетка со стеллажами, и еще, и еще…
Всюду книги. Хватит ли человеческой жизни, чтоб прочитать хотя бы названия всех этих книг? И стоит ли их читать?
Но Бартошак уверовал, что именно в этих книгах заключено счастье и директорская должность его новорожденного сына. Он набожно слушал объяснения Мязека:
– В этом книгохранилище семь этажей с книгами – каждый уровень называется этажом, даже расположенный в самом низу, в подвале! На каждом этаже примерно миллион книжек…
Миллион! Семь миллионов! Это они поняли.
– Как видите, здесь нет обычных полов, этажи разделены лишь ажурными решетками из железа, заменяющими и полы и потолки. Если вдруг пожар…
– Железо не горит, – осмелился пробормотать Бартошак.
– Но книги… Книги – это бумага. Бумага горит легко, особенно на сквозняках, которые здесь разгуливают свободно и сверху вниз и снизу вверх.
Они согласились с ним, утвердительно кивнув головами.
– Над библиотекой одна лишь железная крыша. Если ее когда‑нибудь пробьет снаряд, то от раскаленных осколков мгновенно вспыхнет пожар. Еще хуже зажигалка: зажигательная смесь проникнет через эти решетки до самого низа, загорятся все книги. А это значит, все будет гореть, как на вертеле в огромной печи, все обратится в пепел…
Станиславу один раз в жизни довелось побывать в университетской библиотеке, это было сразу же после получения аттестата зрелости, во время последних предвоенных каникул. Он посетил тогда главный читальный зал, а также зал периодики и вышел оттуда совершенно ошеломленный богатством книжных собраний, заполнивших все стены просторных помещений.
Но он никак не ожидал, что за небольшой дверью, ведущей из читального зала в книгохранилище, находится такое громадное количество книг.
Сейчас он подумал: «Если когда‑нибудь Варшава будет предана огню и уничтожению, а эти книги уцелеют, чем измерить благодарность к тем людям, которые это перекрытие придумали и построили…»
Когда они все вместе выходили из библиотеки, Бартошак неожиданно сказал:
– А сына я назову Тадеушем…
Смотрите‑ка! До этого Бартошак говорил, что если родится сын, он даст ему красивое заграничное имя: Диарий.
А сейчас попросту: Тадек, Тадеуш.
В честь этого сумасшедшего Мязека.
Глава V
Пулеметные очереди глухим эхом отозвались в стенах Замка, но Станислав не обратил на это внимания. К выстрелам на улицах Варшавы он уже привык… Набросив на голову темную, предохранявшую от света накидку, он прищурил глаз и с величайшей сосредоточенностью всматривался в объектив фотоаппарата, чтобы проконтролировать резкость снимка. Он знал, что каждый снимок должен сделать безукоризненно: вряд ли ему удастся во второй раз прийти сюда, на территорию ehemaliges Königsschlos[9] и внести какие‑либо исправления.
Все проверено. Все хорошо. Станислав вытащил матовое стекло и вложил кассету с негативом. Нашел спуск. Сухой треск вспышки подтвердил, что очередной снимок замкового подворья сделан и теперь следует перейти внутрь разрушенного здания.
Подняв голову над аппаратом, он глянул прямо перед собой. От солнечного сияния глаза заволокло слезами, и в какую‑то минуту Станиславу показалось, что он видит на фоне голубого неба пленительный образ Зыгмунтовой башни, с ее напоминающим шлем куполом, со шпилем, острие которого увенчивал силуэт Белого орла,[10] перенесшего за долгие века столько бурь.
Но нет. Не было прекрасного шлема. Видение исчезло. Над западным крылом Замка, пугающим сейчас пустыми глазницами окон, возвышались лишь обгорелые обломки каменных стен башни Зыгмунта. Стрелки часов, остановившихся на 11.15, напоминали о том дне семнадцатого сентября 1939 года, когда лавина немецких снарядов и зажигательных бомб вызвала пожар в Замке. Несколько раз в здании начинался пожар, но тогда благодаря огромному усилию сотен людей, прибежавших на помощь, пламя удалось погасить. Почти три года прошло с того дня, а перед глазами Станислава по‑прежнему стоит раненный осколком снаряда Казимеж Брокль, хранитель Замка, по‑прежнему слышится стон раненого и не проходит ощущение боли в руке, обожженной разбушевавшимся пламенем.
Замок… Королевский замок в Варшаве.
В мирные дни Станислав не задумывался над тем, чем является для него это строгое, гармоничное здание с внутренним двором, окруженным пятигранником строений. Сколько раз бывал он здесь с самого раннего детства, сколько раз вместе с друзьями, обманув бдительность стражников, пробирался сюда через Городские или Сенаторские ворота и бегал у стен, пока усатый сторож не прогонял сорванцов метлой. Тысячи раз, пробегая по берегу Вислы, он видел великолепный восточный фасад Замка в стиле рококо, не отдавая тогда себе отчета в том, сколь прелестны эти играющие светотенью, мягкие, изысканные линии и плоскости. Позднее, в гимназические годы и во время последних предвоенных каникул, после сдачи экзаменов на аттестат зрелости, он не раз приходил в старинные покои Замка, открытые для посетителей, плененный чарующим ритмом монументальной анфилады залов, красочностью картин, красотой скульптур, богатством, изяществом мебели и интерьеров. Для него Замок был всего лишь памятником старины и резиденцией главы государства, вполне достойным и почтенным, но и только.
Когда же в трагическом сентябре тридцать девятого года он услышал по радио охрипший от усталости и бессонницы голос президента Варшавы Стефана Стажинского, сообщившего, что Королевский замок горит, он ринулся, оставив мать с Кшисей в убежище, спасать Замок, как свой родной дом.
Начиная с этого семнадцатого сентября, вплоть до последних дней осады Варшавы, он входил в число спасательной команды, которая под руководством директора Национального музея Станислава Лорентца перевозила из Замка уцелевшие сокровища культуры, искусства и истории, чтобы укрыть их в безопасном месте в подвалах Музея.
Короткое в мирное время расстояние от Замковой площади до здания Музея, через Краковское предместье, Новый Свят и небольшой поворот в Аллею 3‑го мая они преодолевали тогда в течение бесконечно долгих часов, неся бесценный и хрупкий груз среди пылающих домов, под бомбежкой и артобстрелом. И так каждый раз. Снова и снова.
Он забегал на минутку на Беднарскую, чтобы убедиться, что дом цел, что мама и Кшися в безопасности сидят в убежище, что у них есть еда, успокаивал их заверениями, что вот‑вот придет от отца известие. А потом снова возвращался на трассу: Королевский замок – Национальный музей.
Во время всех спасательных работ Станислав неизменно видел невысокую фигуру директора Музея и его энергичные, ловкие движения. Внешне похожий на благодушного м‑ра Пиквика, забавно морща нос, директор бросал короткие распоряжения, которым никто не смел противиться. Могло показаться, что этот человек обладает таинственной способностью находиться одновременно повсюду и беспрепятственно пробираться сквозь самые опасные места. Когда холодная рассудочность или порыв безумия толкали иных на поиски укрытия для бесценных произведений искусства там, где через минуту вспыхивало пламя или разрывались зажигалки, его какой‑то безошибочный инстинкт вел туда, где еще можно было спасти частицу того, что впоследствии могло стать началом нового расцвета.
Станислав уже привык к исключительной подвижности директора, но и он был удивлен, когда однажды, во время короткой передышки между налетом авиации и артиллерийским обстрелом, разглядел характерный силуэт директора среди тех, кто подбирал груды мусора и осколки стекла возле здания Музея. Он остановился в изумлении, пораженный необычным зрелищем.
Рядом с ним остановилась пани Казюкова, старая посыльная из Музея, с явным неодобрением взиравшая на эту сцену.
Куда это годится! – осудила она строго. – Директор должен быть директором, а он улицу метет!
