Кристина побежала вслед за Станиславом.
Пани Ядвига шла медленно, она остановилась у ворот и, покрывая поцелуями Исю, увела ее в другую сторону.
Из соседнего дома прибежал молодой мужчина, тот самый, кого Станислав видел в окно с фотографическим аппаратом. За ним еще несколько молодых людей. «Фотограф» говорил, словно бы отдавая приказания:
– Быстро, пока не дали отбой тревоги! Вы уведите подальше девочку и мать с ребенком! Мы спрячем труп немца в подвале, а потом перенесем и завалим его кирпичами в том месте, где упала бомба.
Двое молодых людей, притащившие откуда‑то ломы, стали отрывать тяжелые, толстые доски от входа из подворотни на сожженную лестничную площадку.
– Но… но кто, собственно, его застрелил? – не понимал Станислав.
– Увидев, как вы к нему подскочили, я решил, что это вы, – произнес незнакомый мужчина.
– Нет! У нас не было оружия…
– Смотрите! – закричала Кристина. – Пан Петр!
– Пётрек!
На зеленом дворе, за шахматной кирпичной кладкой, помеченной следами пуль Бруно, стоял Петр. В бессильно опущенной руке он держал парабеллум.
– Петр! Ты спас нас!
– Пан Петр! Как к вам добраться? – допытывалась Кристина.
Петр не отвечал. Молча смотрел он на землю, туда, где высокий порог из кирпича как бы перегораживал двор.
Петр прикусил губы, стараясь не заплакать.
Вдруг Кристина опустилась на колени, прильнув лицом к щели в кирпичной кладке. Рыдания сотрясали ее худые плечи.
Теперь и Станислав встал на колени у соседней щели.
Во дворе на пучке травы лежал Стасик и широко открытыми глазами смотрел в небо. Край распахнутой зеленоватой куртки был засыпан песком. На голубом свитере, обтягивавшем грудь паренька, виднелись мелкие, наполнявшиеся пурпуром стежки, – следы пуль, выпущенных из автомата Бруно.
Возле щеки парня лежало треснувшее стеклышко.
Станислав зажмурил глаза. Когда он их открыл, то увидел, что на глубокой темной синеве неба, заплутавшись в ветвях дерева, светит первая одинокая звезда.
От автора
Возможно, кто‑нибудь из читателей, прочитав эту книгу, спросит, что же в этом рассказе правда, исторически достоверный факт, который можно проверить и который могут доказать дотошные исследователи прошлого, а что литературный вымысел.
Полностью достоверна вся история Замка от начала его основания до трагических 1939–1944 годов. Правда – что в течение без малого пятисот лет Королевский замок в Варшаве разделял судьбы народа и в беде, и в радости.
Правда и то, что по плану гитлеровцев Королевский замок подлежал уничтожению, как символ польской государственности и независимости. Правда – что поляки с величайшим самопожертвованием и героизмом гасили пожар Замка в сентябре 1939 года, под обстрелом перевозили в здание Национального музея наиболее ценные предметы, а зимой 1939–1940 годов, когда Замок был разграблен немцами, сумели спасти немало бесценных фрагментов, способствовавших восстановлению его внутренних интерьеров во всем их былом великолепии. Правда и то, что были созданы фотодокументы, запечатлевшие уничтожение Замка; переданные по конспиративным каналам, они стали известны всему цивилизованному миру. Верно также, что в период оккупации проводились различные тайные акции, некоторые из них осуществлялись в стенах Замка.
Правда – что во время оккупации неким Станиславом Прошовским были произведены фотосъемки Замка. Сделанная большой фотокамерой на стеклянных негативах размером 13х18, серия документальных снимков рассказывает о варварском уничтожении этого бесценного памятника истории и искусства, а имя фотографа (а быть может, псевдоним) запечатлено на хранящих эти бесценные негативы старых конвертах, которые находятся ныне в собрании Института истории искусств Польской академии наук.
Что за человек был Станислав Прошовский? Где и как прошли его детство и юность? Имел ли он в 1939 году возможность участвовать в спасении Замка? Что с ним было потом? Когда и где он погиб? А может, уцелел во время войны? Жив до сих пор? Несмотря на все старания, мне не удалось этого узнать. Поэтому героя моей повести зовут просто Станиславом Ковальским, а жизнь его похожа на жизнь многих варшавян… Но мне известно, что сделанные Станиславом Прошовским негативы уцелели и используются и сейчас как фотодокументы, запечатлевшие уничтожение Замка немцами.
Встретил ли Станислав Прошовский во время своей тогдашней акции в Замке смелого и решительного Стасика, влюбленного в каменные стены Варшавы? Не знаю. Знаю только, что немало отважных варшавских подростков участвовали в самых различных операциях. Это они в 1943 году, как символ надежды, подняли на развалинах башни Зыгмунта бело‑красный флаг для поддержания духа населения оккупированной столицы; это они во время Варшавского восстания оказывали яростное сопротивление превосходящим силам гитлеровцев; они сражались в отряде Руга, опорным бастионом которого был Замок.
Существовал ли на самом деле жестокий, окруженный мрачной славой Бруно из группы полевой жандармерии «Потсдам»? Не знаю. Знаю только, что группа полевой жандармерии «Потсдам» действительно размещалась во дворце «Под бляхой» возле руин Замка. И знаю, что было множество немцев в мундирах полевой жандармерии – и в зеленоватых, и в серо‑голубых, и коричневых, и черных, – все они твердым шагом маршировали по улицам Варшавы. Их руки обагрены человеческой кровью, на их совести несчастья многих и многих людей. Против них боролись участники польского конспиративного движения: взрослые, молодежь и дети, мужчины и женщины.
Поддерживал ли Станислав Прошовский в тяжелые дни оккупации связь с подпольным Варшавским университетом, с Национальным музеем, с библиотекой Варшавского университета, с факультетом польской архитектуры? Не знаю. Знаю, что, вопреки запретам и угрозам, жесточайшим репрессиям, существовал и действовал подпольный фронт борьбы за спасение польской культуры; некоторые эпизоды деятельности героев этого фронта и являются фоном моей книги.
Действие ее происходит в Варшаве. Во время оккупации все города, все польские земли, в меру своих возможностей, несмотря на тяжелейшие репрессии, стремились к сохранению культурной жизни. Но мне лично особенно близка варшавская проблематика. Я – коренная варшавянка, здесь я пережила сентябрь 1939 года, оккупацию, восстание 1944 года. Уже в детстве (разумеется, в весьма скромных масштабах) я приобщилась к варшавскому подпольному фронту борьбы за польскую культуру с помощью моих родителей, Гражины и Вацлава Островских, а также их друзей, в числе которых были и жившие на Старом Мясте Сабина и Казимеж Шиповские; с помощью моей названой сестры Кристины Фрыштак, которая, приехав из Познани, стала студенткой подпольного Варшавского университета и погибла, участвуя в Варшавском восстании; с помощью моей школы, замечательной школы Анны Гольдман, тайного объединения харцеров и широкого мира конспирации.
Конечно, в юные годы я не могла охватить всего масштаба событий. Но память моя хранит множество мелочей, незначительных с точки зрения истории, но создающих атмосферу тогдашней повседневности. Память запечатлела и нечто весьма существенное. А именно: что книга, картина, многовековое строение, любимая мелодия – все это в борьбе за независимость является таким же оружием, как винтовка и граната. И что враг знал это, поэтому он и стремился лишить нас наших книг, прекрасных картин, образа многовековых строений, любимых мелодий…
Более широкая панорама борьбы за польскую культуру открылась для меня позднее, когда в 1967–1970 году мне вместе с моим мужем, художником и фотографом Анджеем Шиповским, посчастливилось участвовать в подготовке к выпуску в Государственном издательском институте под редакцией Станислава Лорентца книги воспоминаний «Борьба за культурное достояние. Варшава 1939–1945», для которой мы собирали фотодокументы. Мы перерыли тогда несчетное количество материалов в архивах, музеях, библиотеках, а также в частных собраниях. Провели многочисленные беседы со многими участниками подпольного фронта борьбы за польскую культуру, с людьми, непосредственно руководившими им, прежде всего с профессором Станиславом Лорентцом и профессором Яном Захватовичем.
