Детали резьбы. 1893–1894 гг. Набросок

Одиннадцатого июня путешественники сошли на берег в заштатном городишке Красноборске. Для его обитателей это было событием. На Верещагиных смотрели с любопытством из всех окон домов и дверей лавок. В лавке местного купца Воронина сделали кое-какие покупки, за которые ловкий лавочник постарался заломить завышенные цены.

Красноборск славился расписными бураками — берестяными ведерцами с крышечкой — делом рук местных умельцев. В них можно держать все, даже молоко или воду. Художник, всегда интересовавшийся народными ремеслами, купил несколько таких бураков.

Сделав запасы провизии, подняли якорь и поплыли под парусом, оставляя городишко позади. «Виды на уходивших назад берегах менялись, а краски спокойной воды, отражавшей небо и облака, превосходили всякое описание», — отметил Верещагин. Остановились у островка, и художник съездил в село Пермогорье, расположенное на крутом левом берегу Двины. Здесь издали его внимание привлекла деревянная церковь. Однако вблизи интересного оказалось мало — все окрашено, переделано и позолочено.

Из Пермогорья на земских лошадях Верещагин съездил в село Кулига, находившееся несколько в стороне от Двины. Пара лошадей со звонким колокольчиком лихо неслась по большой дороге, а потом по проселочной, хуже которой трудно было себе представить. Казалось, вот-вот на очередном ухабе ездок вылетит из тарантаса. Но невозмутимый ямщик стегал лошадь кнутом и как-то благополучно проскакивал косогоры, рвы, ручьи, мостики, трясины.

В Кулиге Верещагин набросал на полотно красивую деревянную колокольню с резными украшениями. Высокая постройка находилась в таком состоянии, что колыхалась при сильном ветре. Местный священник обратился к архиерею за разрешением сломать старый деревянный храм с колокольней, чтобы на их месте построить новый. Верещагин пытался уговорить священника пощадить старинный памятник, а новую церковь строить где-то рядом. Возымели ли какое-нибудь действие его уговоры?

Вечером вышли из Пермогорья и поплыли далее на север. Ветер стал крепчать, появилась крупная зыбь. Баржу стало прибивать к берегу. Туда же прибивало и два плота, шедшие рядом. Плоты прижимали баржу к крутому берегу. Возникала опасность их столкновения. Небольшое суденышко шло на шестах, когда плотогоны стали кричать: «Задавим вас, задавим!» Люди с плотов бросились в лодки, перерезая барже дорогу и зачаливая на берегу канаты. Но весь маленький экипаж баржи, включая и вечно сонного рулевого, проявил необычайную энергию, налег на шесты, и вот удалось проскочить ранее плотов. Еще часа два шли на шестах при сильном ветре, а потом под парусом. Ночью притиснулись к берегу у большого села Черевково.

В селе, как заметил Верещагин, немало богатых крестьянских домов, раскрашенных в вычурной манере, до которой охотники все разбогатевшие лавочники и духовные лица. Так же поступили и со старой, недавно переделанной церковью. Ревнители благолепия сломали украшения XVII века, заменив их ярко раззолоченными и размалеванными новыми, пробили новые окна, а толстые сосновые бревна трапезной выкрасили белой масляной краской. Прихожане пытались спасти старину, но духовенство настояло на обновлении.

В Черевковской волости были богатые люди, хотя в целом население жило бедно. Среди богачей выделялись Гусевы, оборотистые торговцы с крупным капиталом, ведшие оптовую торговлю хлебом, льном, скотом, кожей. Здесь откармливали быков на продажу как в глубь России, так и за границу.

В Черевкове Верещагин познакомился с земским врачом Богоявленским, развитым молодым человеком, окончившим курс Московского университета. Этот типичный русский интеллигент вызвал у художника чувство искренней симпатии. Приятно было встретить в его маленькой уютной квартире столичные газеты и журналы. Частной практики у врача, разумеется, не было, так как приходилось лечить преимущественно крестьян. Под его командой находились несколько фельдшеров и повивальные бабки. Все они должны были охватить медицинским обслуживанием население, проживающее на огромной территории протяженностью до четырехсот верст. Врач, мечтавший сначала специализироваться по глазным и внутренним болезням, здесь вынужден был стать лекарем-универсалом и даже делать сложные операции.

Богоявленский сознался Верещагину, что часто становится в тупик и, считая себя недостаточно подготовленным, собирается оставить место и уехать в Москву доучиваться. Василий Васильевич старался разубедить молодого врача, советовал ему не покидать своего поста. «Вы заняли уже его, сожгли ваши корабли, отступать нельзя — смело идите вперед, учитесь здесь, на практике: на всякий интересный случай в столицах множество охотников, а здесь самая разнообразная практика в ваших руках — пользуйтесь» — так говорил Верещагин своему собеседнику. По мнению художника, Богоявленский, следивший за специальной медицинской литературой, не только не отстанет от столичных коллег, но и опередит их. Вряд ли многим из них выпадет возможность распознавать и распутывать самые сложные заболевания, делать самые интересные операции.

Правда, работал Богоявленский в тяжелейших условиях. Земская больничка размещалась в тесной избе, в которой нашлось место только для четырех больничных коек. Врач нарисовал Верещагину самую мрачную картину санитарного состояния уезда. Кроме болезней, обусловленных бедностью и плохим питанием, был широко распространен сифилис. Им были заражены целые волости, преимущественно в тех местах, где мужчины уходили на промыслы. Они приносили домой заразу, заражали жен, те передавали болезнь детям. Всякие заразные больные, в том числе тифозные, тащатся, иногда за несколько сот верст, в больницу Сольвычегодска или Черевкова. Если же мест в больнице нет, то сплошь и рядом, случается, больной возвращается назад с порошками или пузырьком лекарства. Есть ли прок от такой помощи?

Эта безрадостная картина заставила художника заметить: «Когда, поездивши по нашей провинции, ознакомишься с положением медицинского, школьного и др. (дел. — Л. Д.), делается совестно за то, что столько сил и внимания общества отдается столичным сплетням, картам и иностранной политике. Бедствия деревни от болезней, невежества, пьянства и неизбежного их последствия — бедности так велики, что требуют полного и немедленного внимания».

Из Черевкова Верещагин ездил по скверной дороге в село Едома, что означает «глушь». Здесь так и говорят: «Забрался в такую едому, насилу и выбрался!» Там тоже была старинная церковь, которую собирались ломать. В своих очерках художник специально заметил: «Может быть, читающий улыбнется на мои причитания, но я настаиваю на них, так как считаю, что страна наша бедна памятниками родной старины, и намеренно уничтожать их — значит осмысленно налагать руку и на русское искусство, и на русскую историю».

В Едоме художник сделал этюд двери, расписанной орнаментом.

Из Черевкова вышли под парусами, а как ветер стих, налегли на весла. Сделали остановку в Верхней Тойме. Несколько лет назад здесь снесли деревянную церковь. Новая была малоинтересной, заурядной. У церковной ограды Верещагин нашел чудесную резную деревянную скамейку — все, что уцелело от убранства уничтоженной церкви.

— Эта тоже скоро развалится, — сказал священник. — Мальчишки уже не раз ломали ее, а мы сколачивали. Они потешаются, сбрасывают ее с кручи.

— Что же вы не поставите ее в церковь? Она преинтересная, хорошей работы, ее стоит сохранить.

— Можно ли ставить в церковь такую рухлядь!

Священник, не раздумывая, уступил художнику резную скамеечку за двадцать пять рублей.

В деревне узнали, что какой-то приезжий чудак заплатил такую огромную цену за старую никчемную вещь, и к барже со всех сторон потянулись разные люди, преимущественно женщины, предлагая купить всякую всячину. Приносили серьги, перстни, старые монеты, а чаще заведомый хлам — пуговицы, пряжки, свертки галунов, продырявленные ковши, сундуки. Один крестьянин ухитрился притащить даже борону. Верещагин терпеливо объяснял, что он по ремеслу своему вовсе не торговец и не скупщик старых вещей. Но отделаться от всей этой назойливой публики было нелегко. Женщины хватали Лидию Васильевну, хвалили достоинства своего товара и причитали, стараясь разжалобить ее: «Нет хлеба, ребятишки есть хотят, беднота! Хоть бы муки купила, бараночку бы снесла». Все же Верещагин не удержался и купил несколько пар серег, старинный резной стул, две украшенные резьбой скамеечки и еще кое-какие мелочи.