Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вот эпизод, характерный для натуры Верещагина. В Порт-Артуре художник познакомился с капитаном первого ранга Э. Н. Шенсовичем — командиром эскадренного броненосца «Ретвизан». Этот корабль был в числе подвергшихся нападению японских миноносцев в ночь с 8 на 9 февраля 1904 года и оказал противнику стойкое сопротивление. За мужество, проявленное в бою, Шенсович был награжден офицерским Георгиевским крестом. Награда была заслуженной, однако ее все не присылали из Петербурга, по-видимому наградное дело «заблудилось» в каких-то бюрократических инстанциях. Верещагина глубоко возмущало, что многие боевые офицеры и нижние чины, совершившие подвиги, остались обойденными наградами, тогда как всякие штабные чины, не нюхавшие пороха, получали благодаря своим связям в столице одну награду за другой. «Увидевши, что бравый командир „Ретвизана“ без Георгиевского креста, потому что не получил еще его (по почте), я снял с себя и повесил ему, чем морячки были очень довольны», — писал художник жене.

Фигура Верещагина скоро стала популярна среди моряков и армейцев. Везде его принимали радушно и гостеприимно, а на расспросы художника отвечали его же словами: «На Шипке все спокойно». Проницательный художник понимал горько-иронический смысл этих слов. У артиллеристов не хватало снарядов. Снабжение было организовано из рук вон плохо. Недостаток снарядов и припасов старались восполнить напутственными молебствиями. Сухопутное командование отдавало бестолковые и противоречивые распоряжения…

О большой популярности Верещагина среди защитников Порт-Артура писал минный офицер броненосца «Петропавловск» Н. Иениш, свидетель гибели художника, один из немногих спасшихся членов команды: «Еще до появления Василия Васильевича на „Петропавловске“ весть о его прибытии распространилась даже среди команды, и помню, как меня расспрашивали о „старике с Георгием“, о художнике, который со Скобелевым на турецкой войне был.

Впервые увидел я его идущим к нам по набережной порта. Он слегка склонился вперед, высокий, бодрый, с великолепной характерной головой. Уже издали бросался в глаза его внимательный, пристальный, ищущий взгляд. Под расстегнутым осенним пальто виднелся наполовину скрытый в складках ленточки маленький белый крестик.

Я встретил его при входе на корабль. Вблизи видно было, что годы и кипучая жизнь наложили уже печать свою на этот сильный организм, но его глаза выражали необыкновенную энергию и силу воли».

Посещая «Петропавловск», Верещагин обычно направлялся в адмиральскую каюту. Но однажды, как вспоминает Н. Иениш, он спустился в кают-компанию и стал рассказывать офицерам корабля о своем давнем путешествии в Гималаи. Рассказ его отличался сжатостью, ясностью, образностью, а суждения казались слушателям необыкновенно убедительными. В его мастерских повествованиях сквозили ясная память, тонкий ум и пристальная наблюдательность. Его интересно было слушать как человека, много повидавшего на своем веку, чья память была наполнена множеством поучительных историй.

В кают-компании броненосца висела картина, запечатлевшая событие времен Крымской войны — бой при Петропавловске-Камчатском, подвергшемся нападению британских и французских кораблей. Русскими защитниками руководил тогда адмирал В. С. Завойко. Эта картина заставила Верещагина вспомнить, что сын этого адмирала был его товарищем по Морскому корпусу. Они оба были в числе первых учеников и соревновались за право быть занесенными при окончании корпуса на мраморную Доску почета. Воспоминания о далеком прошлом взволновали художника.

Некоторые небезынтересные штрихи к портрету Верещагина той поры можно найти в воспоминаниях Н. И. Кравченко, литератора и художника, корреспондента одной из петербургских газет. Они встретились на станции в Мукдене. В темном пальто и барашковой шапке, Василий Васильевич шел своей мелкой торопливой походкой к вагону. На ременной портупее, перекинутой через плечо, у него висела кавказская шашка. Его живые глаза проницательно смотрели по сторонам. Верещагин радостно приветствовал знакомого корреспондента. Между ними, если верить автору воспоминаний, произошел такой разговор:

— Куда вы? В Артур? — спросил Кравченко.

— Да, хочу поехать, очень уж тянет туда.

— Останьтесь, подождите несколько деньков. Видели ли вы Мукден, были ли в старом дворце, ездили ли на ближние могилы? Ведь это так интересно, оригинально. Стоит и поработать.

— Кое-что видел, а теперь тороплюсь добраться до Артура.

— Да чего вам спешить?! Артур не уйдет, успеете.

— Видите, какая белая, — сказал он, показывая мне действительно белую бороду. — Немного осталось — нужно торопиться. Вот если бы я был такой черный, как вы, я бы не спешил.

Пожалуй, этот диалог правдоподобен. В нем проглядывается свойственная Верещагину целеустремленность. Стремясь поскорее попасть в Порт-Артур и стать свидетелем и участником боевых операций, художник не соблазняется возможностью прервать на несколько дней поездку ради осмотра императорских могил и других старинных памятников Мукдена, которые привлекли бы его внимание в другое время.

Уже давно Верещагин мечтал о поездке в Китай, проявляя глубокий интерес к его древней самобытной культуре, этнографии. И в Порт-Артуре, и за его пределами он мог наблюдать жизнь китайцев, знакомиться с их обычаями и верованиями. Но война целиком поглотила художника, и он старался не рассеивать свое внимание. «Немного осталось — нужно торопиться», — говорил он не столько знакомому корреспонденту, сколько себе. И торопился. Торопился сделать главное — заклеймить милитаризм новыми живописными работами, раскрыть изнанку новой войны, страдания ее рядовых участников.

Н. И. Кравченко также пишет о большой популярности Верещагина среди местного общества. Ему довелось видеть художника в день его гибели утром. Кравченко завтракал в ресторане «Саратов» в обществе офицеров, чиновников, еще каких-то штатских. Вдруг кто-то крикнул: «Господа, Верещагин идет!» Все стали глядеть в окна, устремясь на стройную, легкую фигуру Василия Васильевича в синей пиджачной паре, быстрыми шагами проходившего мимо. Его красивая седая борода под лучами горячего солнца отливала серебром. На голове была барашковая шапка. Он подошел к почтовому ящику, опустил туда большой пакет, зачем-то заглянул в отверстие и тем же мерным, спокойным шагом пошел назад, к станции. Вероятно, он отправил свое последнее письмо родным.

Последние дни пребывания художника в Порт-Артуре, последние дни его трагически оборвавшейся жизни… Их можно воссоздать по двум письмам Василия Васильевича жене Лидии Васильевне, отправленным незадолго до гибели. Они завершают том избранных писем В. В. Верещагина.

Первое из них датировано 28 марта 1904 года, то есть написано художником за два дня до его гибели. Неторопливо Василий Васильевич рассказывает о своей жизни в Порт-Артуре. У него отдельный вагон, который стоит на запасном пути. В нем кроме проводника еще денщик из стражи, он же и за стряпуху — варит борщ. Художник вспоминает о наступившем празднике пасхи. «Теперь 9 часов… т. е. около 2-х часов ночи по-вашему, значит, вы еще не ели ветчины и кулича с пасхой, но скоро, злодеи, будете кушать. Впрочем, я только что от стола, богато убранного всякими снадобьями, к которым я не притронулся, лишь съел немного пасхи…»

Далее Верещагин повествует о том, что встретил С. О. Макарова, пригласившего его к себе завтракать. А после завтрака отправились топить судно на рейде, чтобы загородить вражеским кораблям вход в гавань. Судно, обреченное на затопление, уже накренилось на тот бок, на который должно было лечь. «Было жалко смотреть на молодца, обреченного на смерть, еще не знавшего о своей участи, — писал Василий Васильевич, — знаешь, как это бывает с больным, доверчиво смотрящим тебе в глаза, стараясь высмотреть в них, скоро ли будет ему облегчение». В этих словах сквозит жалость к обреченному на затопление судну почти как к живому существу. Приходилось уничтожать творение рук человеческих, на которое было затрачено немало сил.

108
{"b":"218368","o":1}