Этика Юма — более важная, чем думают, часть его учения о человеке и человеческой природе, проливающая новый свет на его взгляды и их эволюцию.

Для того чтобы разобраться в хитросплетениях эстетики Юма, остановимся вкратце на ее связях с «предысторией». Эстетические теории в Англии XVIII в. во многом опирались на философию Д. Локка вообще и на его теорию познания в особенности, хотя было бы упрощением полагать, будто вся английская эстетика XVIII в. уходила корнями в Локково мировоззрение. Сам Локк не очень-то уважительно относился к искусству. Идеи сенсуализма Локка были преобразованы Беркли в духе субъективного идеализма, и это не осталось без воздействия на эстетические учения. С другой стороны, понятие сенсуализма под влиянием платонизма, который имел опорную базу в Кембридже, стало изменяться в другом направлении, что также повлияло на эстетические теории, сужая их исходную сенсуалистскую базу и внося в их категории произвольные толкования. Типичная для сенсуализма Локка проблема «вторичных» качеств породила ряд специфических вопросов эстетики Юма, вызвав в ней как трудности, так и наметив возможности их преодоления. Те метаморфозы, которые сенсуализм претерпел после Локка в Англии, породили разные варианты приложения Локковой концепции «вторичных» качеств к эстетике.

Для эстетики Юма характерна связь с его этикой в нескольких отношениях.

Во-первых, в том, что оба этих его учения были основаны на его агностической теории познания и недооценке мышления. Юмова концепция человеческой природы, сознания (the mind) человека и ассоциативной основы всей психической жизни определила многие нюансы его построений как в этике, так и в эстетике.

Во-вторых, в том, что Юм, попытавшись преодолеть крайности субъективизма в вопросе о нормах художественного творчества, восприятия и оценки, пошел на сближение своей эстетики с учением об истоках и содержании добродетели и справедливости.

В-третьих, Юм не миновал общего для всей английской этики и эстетики XVIII в. стремления выявить глубокие внутренние связи между добродетелью и красотой. Этой тенденции не избежал ни один крупный представитель английской культуры этого времени. У Шефтсбери, положившего начало спорам о ценностных понятиях, эта тенденция шла от платоновских построений, у Беркли и Э. Бёрка — от религиознохристианского отождествления «божественного» с истиной, добром и красотой. Юм опустил эту проблему с туманных высот на землю, стремясь вывести ее постановку и решение из анализа самого человека, его психического содержания и практического поведения. Этот подход к данной проблеме унаследовал от него А. Смит.

В интеллектуальной атмосфере Англии середины XVIII в. крайняя психологизация эстетической проблематики Юмом пришла в некоторый диссонанс с доминировавшим в стране классицизмом, хотя после Локка эта психологизация уже не воспринималась как нечто чужеродное отечественным традициям. (Но агностицизм при этом уклонял эстетику Юма в сторону как от деизма Шефтсбери и «богобоязненных» размышлений философа Э. Бёрка, так и от синтетических, не всегда последовательных практических обобщений художника У. Хогарта.) Еще до конца второй трети XVIII в. на Британских островах сохраняла свой авторитет картезианская эстетика Буало.

Идеалы классицизма диктовали, хотя и не безраздельно, свою волю в английской литературе, где крупнейший его представитель Александр Поуп (Pope) в «Очерке о критицизме» (1709 г.) соединил картезианский рационализм Познания с просветительским рационализмом Природы как окончательной законодательницы морали и художественного вкуса. Его приглаженные переводы «Илиады» и «Одиссеи» еще долго восхищали английскую публику, и не мудрено, что воспитанному на подобных вкусах Юму поэзия Вергилия показалась чуть ли не верхом совершенства. С большой охотой Юм, заметим, цитирует как авторитетов и других античных авторов — Лонгина, Цицерона и Квинтилиана. После себя Поуп (он умер в 1744 г.) оставил целую школу. Классицистские идеалы господствовали и в архитектуре, а тем более на театральных подмостках, где Джозеф Эддисон с успехом ставил свои посредственные трагедии, а без шедевров Расина, остававшегося любимым драматургом Юма, не обходился ни один сезон.

Впрочем, и после Юма блестящий художник Джошуа Рейнольдс, опираясь на Юмову теорию ассоциаций и ссылаясь на Природу как источник канона, одобрительно оценивал эстетику классицизма. Его ссылки восходили и непосредственно к Шефтсбери, утверждавшему, что именно изучение человеческой природы сумеет воспитать истинный вкус и утвердить соответствующие нормы.

Но «царство» классицизма на Британских островах во времена Юма пошатнулось. На классицизм напал Г. Хоум (лорд Кеймс) в «Основах критики» (1762–1765 гг.), исходивший из сенсуализма Локка. Не укладывался в классицистские рамки и интереснейший «Анализ красоты» (1753 г.) У. Хогарта. «Философские исследования о происхождении наших представлений о возвышенном и прекрасном» (1755 г.) Э. Бёрка, несшие в себе уже симптомы заката золотого века английской эстетики, также разрушали схемы классицистских канонов. Но важнейшим опровержением классицизма послужила теоретическая деятельность самого Юма.

Творчество Юма пало на годы не только подъема английской и шотландской литературы, но и рождения на Британских островах журнальной публицистики, которую вскормили сначала политические страсти (не прекращалась полемика по частным вопросам между вигами и тори). Публицисты выступали в журналах с острыми критическими статьями на самые различные темы, писали мастерские по тем временам очерки, пускались и в эстетические дискуссии. Многое из написанного ими не пережило своих авторов, но их деятельность, для континента по тем временам совершенно необычная, бесследно для эстетики не прошла.

Наиболее оригинальные и для многих парадоксальные идеи в эстетике выдвинул в это время именно Юм. В резкой форме он заявил, что эстетические вопросы — это вопросы о чувствах субъекта как таковых, а эстетика должна быть сведена к проблематике эмоционального отношения потребителей искусства к художественным произведениям, то есть к тому, что Юм и его современники называли «критицизмом». Было ли это субъективизацией эстетики? Бесспорно, да. Но во-первых, в тогдашних историкокультурных условиях это сыграло и некоторую положительную роль, послужив противоядием от превращения эстетики в разновидность «чисто» умозрительных философских спекуляций. Не поняв и забыв завет Юма разработать прежде всего описательную (descriptive) эстетику, базирующуюся на ясно установленных и проверенных фактах, эстетическая мысль на континенте Европы вскоре после Юма предала его психологизм анафеме, и начался долгий период господства еще более «философской», чем прежде, эстетики, правда по преимуществу уже на иной, а именно на немецкой, почве. Во-вторых, к субъективизации эстетики учение Юма о «критицизме» далеко не сводилось.

Из установки Юма вытекало, что познавательная функция для искусства будто бы не существенна, ибо если мы что и познаем действительно с его, искусства, помощью, то лишь наши собственные аффекты, а в лучшем случае — аффекты других лиц. Но и это столь узкое познание не достигает, строго говоря, теоретического уровня, так как приходится иметь дело с самими чувствами, но не с оценивающими суждениями тех лиц, которые воспринимают и переживают художественное произведение. Ведь чувства трудно уложить в четкие и определенные рамки понятийных схем, и в своих сочинениях Юм высказывался в этом духе неоднократно.

Пусть заправский критик раздает направо и налево свои оценочные суждения, — это будут лишь индивидуальные истолкования, которым невелика цена. Сами эстетические переживания выпадают из шкалы познавательных квалификаций — они и не истинны и не ложны, но они либо есть, либо их нет. Другое дело, что их следует описывать — дескриптивная эстетика может оказаться очень поучительной.

Этот пункт, один из отправных в Юмовой эстетике, поднят ныне на щит в гипертрофированном виде неопозитивистами, увидевшими не только в этике, но и в эстетике выдающегося философа XVIII в. предвосхищение своего пресловутого «эмотивизма». Исключение эстетических переживаний из сферы познавательных (истинностных) оценок было по сути дела связано у Юма с одним из вариантов автономизации эстетики. Другой, уже не психологический, а априористский, вариант ее появился затем у Канта. Обосновывая автономность эстетики от познания, Юм действительно задолго до неореалиста Д. Э. Мура заметил, что оценочные и нормативные суждения не вытекают из суждений о фактах[12]. Но есть корректива, которая должна быть внесена в это замечание, а тем самым и охранить его от ложной гипертрофии, и она существенна: да, не вытекают непосредственно, но опосредованно, через весь жизненный опыт индивидов, классов, обществ, связаны с ними и от них зависят. Эту важную коррективу вносит марксистское учение о ценностях. Что касается соотношения между позицией Юма и «эмотивизмом», то об этом уже была речь в предшествующей главе.