2. «А ныне тот тайник завален землею за неведением, как веден ров
под Цехаузный двор (Арсенал.— И, С.), и тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали и проломавши насыпали землею накрепко»(7).
Дно траншеи для фундамента, веденной в направлении от Никольской ашни к Арсенальной, оказалось на метр выше плоского, из белокаменных плит, потолка итальянского тайника-тоннеля. Потолок вскрыли и через образовавшееся в тайнике отверстие стали доставлять материалы, необходимые по ходу дела. Направо, по входе через отверстие в тайник, поставлялись белокаменные глыбы для сооружения на растворе знаменитого арсенального «столба», загородившего со стороны источника вход в макарьевский тайник, и на каменную лестницу в стене, ведущую на первый этаж Арсенальной (Собакиной) башни.
Когда устой Арсенала был возведен, тем же манером, строительным речным песком, а потом и «землею накрепко»,— Конон Осипов о засыпке песком не упоминает. Неизвестно пока, доведена ли засыпка тайника песком до архива Грозного в палатах с окошками «без затворок» или оный архив остается доступным со стороны башни Тайницкой. Такова подлинная картина с осиповским рвом под цехаузный двор. [...]
3. «И о тех он палатах доносил в [1]718 году ближнему стольнику
князю Ивану Федоровичу Ромодановскому на словах, в Москве, в Преоб- аженском приказе. И велено его допрашивать, почему он о тех палатах сведом? И он сказал: стал сведом от Большия казны от дьяка Василья Макарьева; сказывал он, был де он по приказу благоверныя царевны Софии Алексеевны посылал под Кремль-город тайник и в тот тайник сошел близь Тайницких ворот, а подлинно не сказал, только сказал подлинно [...] к реке Неглинной в Круглую башню, что бывал старый Точильный ряд. И дошел оный дьяк до вышеупомянутых палат и в те окошка он смотрел, что наставлены сундуков полны палаты; а что в сундуках, про
135
то он не ведает; и доносил обо всем благоверной царевне Софии Алексеевне и благоверная царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала»(8),
О романтическом путешествии дьяка Макарьева по пустынному итальянскому тоннелю и о выходе его в старый Точильный ряд в Китай-городе, где ныне
Исторический музей, в своем месте нами рассказано. Здесь нас интересует другое: информационный доклад разведчика-спелеолога царевне Софье обо всем им виденном и то, как царевна на эту захватывающую информацию реагировала: «...царевна до государева указу в те палаты ходить не приказала».
Итак, царевна Софья приказала в новооткрытые таинственные палаты с загадочными сундуками не ходить, но чтобы о них никогда и никому не говорить, такого приказа от нее не было. Стало быть, дьяк Макарьев, сообщая на смертном одре Конону Осипову о своей исторической тайне, был волен сделать это, не нарушая никакой клятвы. Он свято блюл клятву не ходить в те палаты и не ходил целых 15 лет. [...]
Осипов рассказал о своем секрете Ромодановскому устно. Возможно, Осипов искал у Ромодановского только совета, как о своей тайне довести до ведома царя. По-видимому, преображенский Торквемада обещал пономарю с Пресни, что доложит обо всем царю лично, для чего и выехал тотчас в Петербург. Однако открытие Макарьева представлялось ему слишком серьезным, чтобы не принять известных мер охраны.
4. «А ныне в тех палатах есть ли что, или нет, про то он не ведает,
потому что оный дьяк был послан в 90-м (1682 г. — И. С.) году. И князь Иван Федорович по допросу приказал с подьячим послать под тайник осмотреть и, приказавши, из Москвы отбыл в Санкт-Петербург»(10).
Ромодановский приставил к обладателю тайны Осипову подьячего в качестве своего доверенного агента-информатора о положении дела с «поклажей» в Москве. Приказание же «с подьячим тот тайник осмотреть» было дано ради красного словца. Ромодановский не мог не понимать, что Арсеналом доступ в тайник безнадежно закрыт, что тут нужны большие раскопки, что на такие раскопки нужно царское слово.
По всей видимости, за таким словом он лично и поехал в Петербург, но дорогой почему-то передумал: ни словом перед царем не заикнулся о кремлевском кладе и молчал целых шесть лет, пока предприимчивый пономарь не оказался выведенным из себя такой бессовестной проволочкой. Осипов решил обратиться непосредственно к царю. Лично выехал в Петербург и в начале декабря 1724 г. представил письменное поношение, но не царю, а в Канцелярию фискальных дел, как требовалось по положению.
Канцелярия признала дело настолько значимым, что немедленно передала доношение в Сенат. Сенат признал последнее бредом сумасшедшего, тем не менее увидел себя вынужденным информировать царя. Петр, едва выслушав, с жаром ухватился за сообщение и приказал изумленному Сенату немедленно дать делу «полный ход». «Выслушав доношение в Сенате,— читаем у Забелина,— он собственной рукой написал на нем тако: «Освидетельствовать совершенно вице-губернатору» (11) (московскому Воейкову).
Немедленно было дано распоряжение снарядить пономаря в экспедицию в Москву: подыскать для него «ямскую подводу» от Петербурга до Москвы и выдать «прогонные деньги, а ему кормовые» по гривне на день до тех пор, пока это дело освидетельствуется, причем, к московскому вице-губернатору Воейкову послать указ, «чтобы он освидетельствовал о той поклаже без всякого замедления, дабы пономарю кормовые деньги даваемы туне не были».
Через неделю с небольшим после подачи поношения, а именно 14 декабря 1724 г., Конон Осипов спешно отбыл в Москву с царским указом и с «!карт блянш» на производство поисковых раскопок в Кремле, в любом месте, по личному указанию пономаря.
«Как начинались и чем окончились эти поиски пономаря,— замечает
136
Забелин — Сенат) не было известно, быть может. по той причине, что с небольшим через месяц после сенатского решения государь скончался 28 января 1725 г. Подобные дела могли в это время остановиться в своем движении» (12).
Так вообще могло быть и так действительно было в 1894 г. случае с
Н. С. Щербатовым, раскопки которого в в Кремле смертью Александра П1 были прерваны сразу и надолго. Но не так сталось в данном случае, за 170 лет перед Щербатовым: поиски поклажи в Кремле производились Осиповым и после смерти царя...
5. «Повелено было мне под Кремлем-городом в тайнике оные две
палаты великие, наставлены полны сундуков, отыскать, и оному тайнику вход я сыскал, и тем ходом итить стало быть нельзя» (13)
Почему! Потому что при постройке Арсенала тот ход проломали и заделали каменными «столпами».
В этих немногих словах содержится очень много. «Оному тайнику,— говорит Осипов,— вход я сыскал». Где же он, этот «вход»? Из контекста неясно, но совершенно ясно в результате произведенных уже там советских поисков. Имея «карт блянш», пономарь остановился прежде всего на Угловой Арсенальной башне. Почему? Да потому, что он отчетливо помнил, как 23 года тому назад, «как веден ров под Цехаузный двор, тем рвом на тот тайник нашли, на своды, а те своды проломали»... Для Осипова было совершенно ясно, что тайник этот подлинно макарьевский: стоит пробиться в него через столп Арсенала и «поклажа» в кармане! Но — «тем ходом итить стало быть нельзя», пока не пробит проход в белокаменной стене устоя Арсенала.
Все ясно, как день, но Забелин в «ученых потемках» двигается ощупью: «По-видимому, эти поиски производились у (sic!) Арсенальной кремлевской стены в (sic!) круглой Наугольной башне, под которой устроен был тайник к Неглинке (sic!), для добывания воды (sic!) еще в 1492 г., когда построена была и самая башня, называвшаяся потом «Собакиной» (14).
Круглая Наугольная башня в советское время была расчищена до дна, но никакого тайника к Неглинке в ней не оказалось. Да в нем и надобности не было, как не было нужды в добывании воды из Неглинки: в центре Арсенальной башни имеется собственный родник — вдобавок минеральный — необычайной силы, борьба с наступлением которого в послеарсенальный период (после разрушения Арсеналом старинных водоотводов) составляла предмет тяжелых забот всех руccких правительств от Анны Ивановны до Александра I включительно. […]
