Что же тем временем делал Конон Осипов, первоочередной задачей которого было найти макарьевский тайник? Искал способов проникнуть в подземелье Арсенальной башни, герметически закупоренное фундаментами Кремля. Задача была не из легких. Наконец, нашел: нащупав купол подземелья, проломал его, проделал дыру — человеку пролезть. Была опущена длиннейшая двусоставная деревянная лестница, в воде достававшая дна подземелья. Спустившись к воде, Осипов и его спутники перебрались как-то на верхние ступени итальянской кирпичной лестницы, ведшей ранее к цистерне, как отмечено, на дне. За 22 года со времени уничтожения водоотводов Арсеналом вода залила дно подземелья и успела подняться до верхних ступеней упомянутой лестницы. Осипов пошел к устью макарьевского тайника, на шестом метре перегороженного белокаменным устоем Арсенала. Конон достоверно знал, что на энном метре тайник поворачивает вправо, вдоль кремлевской стены. Выбрасывать всю белокаменную замуровку Арсенала Осипов не собирался: он находил достаточным проделать узкую, в рост человека, щель между замуровкой и кремлевской стеной, чтобы, таким образом, попасть в пустой отрезок тоннеля, где и должна находиться палата с сундуками.

Неожиданно против плана Конона Осипова запротестовал приставленный к нему архитектор: дескать, проект неприемлем с точки зрения принципов техники безопасности!.. Конечно, сам архитектор понимал нелепость своего требования, но он вынуждался к этому по другим, чисто шкурническим, сообра-

137

жениям; его пугала канительная процедура выноса каждого обломка камня через воду по высочайшей лестнице на первый этаж башни, откуда окольными путями на кремлевскую стену, чтобы с нее, наконец, сбросить камень в Александровский сад... Ни об одном из этих затруднений не упоминает Осипов в своем доношении. Он только пишет:

6. «И я о том докладывал Воейкову, и оный Воейков приказал быть

у того дела того (Цехаузного.— И. С.) двора архитектору, чтобы итить ходом потайным, показанным прямо подле города (вдоль Александровского сада.— И. С.). И оный господин Воейков приказал для охранения городовой стены, также и Цехаузного двора, как покажет идти архитектору»(15).

Из приведенного отрывка отношения Осипова ясно, что вице-губернатор солидаризировался с архитектором в его «архитекторском запрещении»; вместо того, чтобы изыскать иные, более легкие и менее сложные пути к удалению щебня и других отбросов в процессе работ из тайника наружу. Между тем столь необходимый выход напрашивался сам собой: дверь в южной стене башни, выводившая в Александровский сад, на высоте метров четырех от тогдашнего уровня воды в тайнике. Эта дверь, хотя была, возможно, замурована, но не была засыпана изнутри мусором, как это было уже в мое время, т. е, в 30-е гг. ХХ в.

Таким образом, вина в нелепом «архитектурном запрещении» падает не только на архитектора, но в равной степени и на представителя администрации Москвы Воейкова.

Далее Осипов рассказывает про архитектора что-то несуразное:

7. «И оной архитектор приказал новые столпы пробивать срединою,

а подле стены итить не дал, как тот ход шел, и вышел в материк (!) прямо к городу. А тот вышепоказанный ход, что вышел из круглой башни, теми столпами уничтожен, потому что те двери под город теми новыми столпами заделаны и не дал в том потаенном ходе оный архитектор позволения.

И той пробивке (т. е. «срединою».— И. С.) было полгода и больше, а мне было в том архитекторском запрещении и вице-губернаторском Воейковым непозволении учинилось продолжение не малое, а мне причитали в вину и отказали» (16).

Такова исследовательская трагедия спелеолога-кустаря XVIII в., им самим рассказанная.

В приведенной выдержке вызывают недоумение три обстоятельства. Во-первых, если архитектор запретил Осипову пробивать проход между кремлевской стеной и замуровкой по соображениям техники безопасности, то почему же последнюю он объявил не обязательной при собственной пробивке замуровки «срединою». Во-вторых, если он решился на пробивку, то идти «срединою» было всего менее целесообразно, при таком подходе он не мог попасть ни на лестницу в стене налево, ни в макарьевский ход направо. И действительно, только через полгода работы он вышел в материк прямо к городу (стене). В-третьих, куда и как удалял он из подземелья щебенку и обломки камня, накоплявшиеся в процессе его работы? Но самое удивительное, самое загадочное то, что ни малейших следов подобного рода работы в подземелье нет! Белокаменная замуровка, «столпы» Арсенала перед нами — во всей своей первобытной неприкосновенности. Только в центре ее — четырехугольное углубление 16 Х 8 Х 4 см — след чьей-то в веках попытки пробиться в макарьевский тайник...

И еще более удивительно, что на полугодичную архитекторскую, неведомо где, пробивку Осипов ссылается как на конкретный факт, вызвавший непроизводительную трату драгоценного времени.

Ответственность за чужую вину была несправедливо возложена на исследователя, и многообещающие по своим конечным результатам работы Конона Осипова были недальновидно прекращены, очевидно, по соображениям, главным образом, чтобы кормовые пономарю не шли «туне».

138

Так первая государственная попытка отыскать в Кремле загадочную «поклажу» (архив Грозного) свелась к нулю. И не потому, что исследователь оказался не на высоте, а потому, что светлое дело одолели темные силы.

Пономарь затих. Надолго, на целых десять лет. Время шло. Пришла старость. Тревога и страх томили сердце пономаря: умереть, не отыскав поклажи! И он решился, 13 мая 1734 г. обратился к правительству Анны Ивановны с предложением:

«дать ему повелительный указ, чтобы те помянутые палаты с казною отыскать, дабы напрасно оный интерес не пропал втуне, потому что он, пономарь, уже при старости»(17).

Здесь привлекают внимание три обстоятельства:

а) «палаты с казною». Осипов впервые высказывает суждение о содержимом «сундуков до стропу». По его мнению, они наполнены драгоценностями, могущими очень и очень пригодиться государству. Последнее прямо заинтересовано их отыскать. Отсюда

б) «оный интерес» — государственный интерес. Об общем, государственном интересе, интересе Родины печалуется пономарь, а не о шкурном, личном, как думает А. Зерцалов(18), а за ним и И. Е. Забелин. «Отставной пономарь,— замечает Забелин,— видимо, был человек предприимчивый. В 1718 г, он занимался по подряду в казну изделием каких-то гренадерских медных трубок, которых не успел доделать на 20 пудов»(19);

в) Забелин, опять же вслед за Зерцаловым, ошибочно называет Конона Осипова пономарем «отставным». Между тем в приведенной выдержке Конон Осипов еще в 1734 г. называет себя «пономарем», т. е. состоящим на действительной службе в качестве пономаря церкви Ивана Предтечи на Пресне. Следовательно, основной заработок Осипова был по должности пономаря, а выработка трубок — подсобным, ради которого ему не было смысла выдумывать нелепую сказку о фиктивной поклаже, как то утверждает А. Зерцалов. Осипов просил названное правительство послать его к работе:

«...в самой скорости, чтобы земля теплотою не наполнилась; и к той

работе дать ему из Раскольнической Комиссии арестантов 20 человек беспременно до окончания оного дела и повелено б было оное ему отыскивать в четырех местах. А ежели я что учиню градским стенам какую трату и за то повинен смерти»(20).

Заслушав в тот же день, 13 мая 1734 г., и вторично — 5 июня доношение пономаря, Сенат определил «взять у него доношение на письме: в каких именно местах поклажи имеются». Осипов указал такие места:

«В Кремле-городе: 1) от Тайницких ворот; 2) от Константиновской

Пороховой палаты (близ церкви Константина и Елены.— И. С.); 3) под церковью Иоанна, Спасителя Лестницы; 4) от Ямского приказу попереч дороги до Коллегии иностранных дел (близ Архангельского собора.— И. С.).