Впереди залегли сурки и барсуки, за сурками притаились в густой траве росомахи, позади росомах, в тени деревьев, заняли места медведи.
С одного края этого войска черно-желтый большой медведь встал, с другого — Чичкан на Гнедом.
В небе солнце поднялось; в долину воины Ер-Боко-каана спустились.
Большой медведь дал ханскому войску близко-близко подойти, да вдруг как рявкнет:
— Ма-маш!
Все звери, как один, вскочили. Ер-Боко-каан едва успел коня осадить. Стрелы, как молнии, воинов разят, пики без промаха колют. Глаза зверей синим пламенем полыхают, дыхание их расстилается, как густой туман.
— Э, маш-кондутеер! Вперед! Вперед! — приказал медведь.
Сурки свистнули, барсуки хрюкнули, росомахи зарычали, медведи заревели и ринулись на ханское войско.
— Ойто-кайрааа! Назад, назад! — взвизгнул Ер-Боко-каан.
Но звери его приказа не послушались, только еще свирепее зубами лязгнули. Ер-Боко-каан дернул повод коня, зверям спину показал, за ним побежали непобедимые воины.
Реки выходили из берегов, когда это войско бродом шло, камни дымились и рассыпались золой, когда по суше бежало.
Своими пятками свой белый шатер, сундуки с добром Ер-Боко-каан в пыль истолок.
Ни моря, ни скалы остановить этих воинов не могли.
К какому краю земли отступил Ер-Боко-каан, где он свою смерть нашел, только два черных ворона могли бы сказать, да мы языка их не понимаем, двух светлых росинок нам испить не довелось. И теперь даже имя Ер-Боко-каана позабыто.
Однако хорошо помнят на Алтае: в беде помог сироте Чичкану спереди желтый, как день, сзади черный, как ночь, медведь-великан. С той поры и до наших светлых дней, память о нем уважая, старики сказители зовут медведя дядей. Добрым словом поминают сухого, как осенний лист, старика Танзагана, отцом алтайцев его называют.
Лиса-сваха
На холмистой горе спала красная лиса. Много ли, мало спала, не помнит. Проснулась, ушами повела, потянулась:
— О-ой, как я голодна-а-а-а!.. Пустой живот к ребрам прилип…
От голода забыла страх и побежала на опушку леса, туда, где стоял ветхий аил.
«Около человека всегда есть чем поживиться, — говорила самой себе лиса, — курица ли, ремень ли, кость или копыто — мне все равно, лишь бы погрызть».
Однако, не только курицы или ремня, но ни кости, ни даже копыта не удалось найти.
«Видно, жилье это люди давным-давно покинули, — подумала лиса. — А может, они в аиле что оставили? Кисет ли кожаный, или хоть замасленный лоскуток…»
Сунула морду в щель, да так и осталась стоять смотреть:
«Что случилось? Почему костер седым пеплом покрыт? Почему добрый молодец недвижимо у потухшего очага лежит, положив под голову обгоревшую плаху? Жив он или умер?»
Заскочила лиса в аил, дернула лежащего за ухо, тот открыл глаза — они на утренние звезды были похожи.
«Ух, какой парень, — вздохнула лиса, — таких пригожих я еще не видывала».
— Дьякши болзын, — тявкнула она, — будь здоров!
Но ответа не услышала. Лежит красавец и молчит, будто мертвый.
Не вытерпела лиса:
— Что лежишь, сынок, у остывшей золы? Не слыхал ты, о чем сороки стрекочут сегодня весь день? Великий Караты-каан со всего света женихов приглашает. Самому достойному он свою дочь, прекрасную Чейнеш, отдаст. Почему не бежишь к ханскому шатру? Как тебя зовут?
— Зовут меня Дьяланаш-Без рубахи. У меня, кроме этой овчины, никакой одежды нет.
— Что же ты делаешь, Дьяланаш-Без рубахи, один в этом диком лесу?
— Лежу, смерти дожидаюсь. Уже десять дней я ничего не ел.
— Э, да мы с тобой, оказывается, товарищи! Однако вовремя я сюда заглянула. Думаю, тебе с Караты-кааном породниться не худо бы. Будешь ты сыт, и мне, лисе, что-нибудь перепадет.
— Ты еще потешаешься? — рассердился Дьяланаш. — Я беден, но смеяться над собой никому не позволю!
Тут он выхватил из-под головы обгорелое полено и швырнул в лису.
Но та увернулась, и полено задело только левую заднюю лапу.
— Эх, Дьяланаш, Дьяланаш, — приговаривала лиса, зализывая ушибленную лапу, — ты на ханской дочери еще не женился, а повадки у тебя настоящие ханские. Не сердись понапрасну, я ведь не простая лиса, а лиса-сваха. Уж если взялась, значит, дело будет слажено.
И прихрамывая, голодная лиса побежала к Караты-каану:
— Дьякши болзын, великий хан! Дьяланаш привет вам шлет! Он просит на время ваш самый большой котел. Нам надо масло мерить.
— Ты — глупая лиса, — засмеялся Караты-каан, — у Дьяланаша ни одной коровы нет, капли молока ему негде взять. Откуда у него может быть столько масла?
— Солнцем клянусь, великий хан, масла у Дьяланаша так много, что из всех его котлов через край, прямо на камни течет. Я поскользнулась, чуть ногу не сломала. Видите? Хромаю теперь…
— Вот он, котел, бери.
С этим котлом обежала лиса все стойбища, все кочевья:
— Подайте немного масла голодной лисе…
Кто ложку масла, кто половину ложки дал. Так, собирая понемногу, лиса наполнила котел и притащила Дьяланашу:
— Низко кланяется тебе, непобедимый Караты-каан, просит подарок принять.
Съел голодный Дьяланаш, сколько мог, лиса еще немного ему в пустую чочойку положила, остальное, что было в котле, понесла Караты-каану:
— Великий хан! Дьяланаш низко кланяется, просит подарок принять.
Заглянул Караты-каан в котел и рот открыл, глаз отвести не может, будто луну там увидал.
— Кхе-кха-а… Как Дьяланаш разбогате-е-л…
— Да, немного денег есть у нас, — молвила лиса, — что тут таить? Дьяланаш просит у вас весы на время. Мы хотим наши деньги свесить.
— Глупая лиса, разве не может Дьяланаш свои деньги сосчитать?
— Ох, великий хан! Мы уже пять дней, пять ночей считаем. От этого счета у меня ум из головы выскочил. Сам Дьяланаш тоже без ума сидит.
Караты-каан хотел над лисой посмеяться — улыбка кривая получилась, смех в горле застрял:
— Хорошо, — сказал хан, — бери весы, интересно, сколько пудов золота у Дьяланаша-Без рубахи? Хо-хо-хо…
Взяла лиса весы и пошла по стойбищам, по кочевьям гроши собирать. Гроши сменила на копейки, копейки — на рубли, рубли — на десятки, и прибежала к Дьяланашу:
— Долго ли ты тут будешь бездельничать? Смотри! Вот что тебе Караты-каан прислал. Я не простая лиса. Я лиса-сваха.
Тут Дьяланаш вскочил, крепко обнял лису:
— Верная ты моя лиса! Что хочешь прикажи, все исполню.
— Ладно, после поговорим, сейчас мне недосуг.
И засунув самые новые монеты во все щели весов, лиса побежала к Караты-каану.
Увидал монеты Караты-каан, а лиса уже тявкает:
— Ах, оказывается, тут деньги застряли, а мы и не заметили. Денег у нас так много, так много, просто девать некуда…
У Караты-каана пот на лбу выступил.
А лиса встала на задние лапы, через левое плечо хвост перекинула, правой лапой глаза прикрыла и говорит:
— Ой, великий хан, стыд свой куда спрячу? Но хоть и стыдно, а сказать должна. Я не простая лиса, я лиса-сваха. Дьяланаш хочет твою единственную дочь прекрасную Чейнеш у тебя просить… На красоту его глядя, не смогла ему отказать.
Караты-каан посинел даже, глаза вытаращил и рявкнул:
— Голову твою сейчас отрублю, к хвосту приставлю, хвост оторву, к шее пришить прикажу!
— Прославленный хан! Будь ты всегда, как заяц, белый, как овца, жирный, сто лет живи, на быстром коне ветер обгоняй. Требуй выкуп любой! За красавицу Чейнеш все реки, весь наш синий Алтай, всю черную землю отдать не жалко.
— Пусть пригонит мне Дьяланаш тысячу белых овец, триста красных быков, двести черных сарлыков, сто одногорбых верблюдов. И еще сто собольих шкурок в придачу пусть даст.
— Мало, ой, как мало просишь, могучий хан! Дьяланаш своего скота не считает, собольим шкуркам счета не ведет. Да вот беда — боюсь, мост через речку провалится, когда мы наши стада на твои пастбища погоним.
