Вот уже несколько лет Иахин–Воаз работал над картой для своего сына. Из множества карт, что прошли через его руки, из докладов топографов и людей, собирающих для него информацию, из книг и судовых журналов, из собственных его записей и наблюдений вырос объемистый корпус знаний, легший в основу карты для его сына. Он постоянно что‑то прибавлял к нему, перерабатывая, исправляя и следя, чтобы карта не устаревала.
Иахин–Воаз ничего не говорил о своей карте жене и сыну, притом, что он тратил на нее большую часть свободного времени. Он не ждал, что сын примет от него его дело, да и не хотел этого. А хотел он, чтобы его сын вышел в мир, чтобы узнал об этом мире больше, чем узнал о нем он, Иахин–Воаз. Он, конечно, отложил для мальчика какие‑то деньги, но карта призвана была быть большей частью его наследства. Она была ничем иным, как картой карт, способной указать сыну все, что тот ни пожелает найти, и таким образом укрепить его в желании начать жизнь настоящим мужчиной.
Сына Иахин–Воаза звали Воаз–Иахин. Когда ему исполнилось шестнадцать, его отец решил, что настало время показать ему карту карт.
— Каждый, живущий на этой земле, что‑то ищет, — сказал Иахин–Воаз сыну своему Воаз–Иахину, — и благодаря картам каждая найденная вещь не теряется вновь. Целые века таких находок — на стенах и в шкафах этой лавки.
— Если все найденное не теряется вновь, то когда‑нибудь находкам придет конец, — заметил Воаз–Иахин. — Когда‑нибудь станет нечего искать. — Обликом он был весь в мать. Его лицо было для его отца тайной, — тот чувствовал, что если постарается угадать мысли сына по его лицу, то, скорее всего, окажется ни с чем.
— Такими словами молодые люди любят выводить из себя своих родителей, — ответил на это Иахин–Воаз. — Заруби себе на носу, что находкам нет конца. А что касается того, что уже найдено, — ты что же, хочешь, чтобы все знание вдруг пропало, ты сам стал полным невежей, а мир потерял весь накопленный опыт? Этому они учат тебя в твоей школе?
— Нет, — сказал Воаз–Иахин.
— Рад это слышать, — сказал Иахин–Воаз, — ибо прошлое — отец настоящего, как я — твой отец. И если прошлое не сможет учить настоящее, как отец своего сына, то и истории нечего продолжаться, и мир впустую потратил свое время.
Воаз–Иахин взглянул на карты, развешанные по стенам.
— Здесь нет прошлого, — сказал он. — Здесь только настоящее, и в нем — вещи, позабытые прошлым.
— И таким образом эти вещи стали частью настоящего, — согласился Иахин–Воаз, — поэтому они должны использоваться только в настоящем. Смотри, — показал он, — вот что я имею в виду. — И он вытащил из шкафа карту карт и расстелил ее на прилавке, чтобы его сын мог взглянуть на нее. — Я провел годы в работе над нею, — сказал Иахин–Воаз, — и она будет твоей, когда ты станешь мужчиной. Все, что бы ты ни пожелал найти, есть на этой карте. Я всячески стараюсь обновлять ее и постоянно вношу в нее добавления.
Воаз–Иахин взглянул на карту, на города и веси, на голубые океаны, зеленые трясины и пастбища, оранжево–бурые горы, выделенные тонкой тенью, четкие линии, вычерченные разными цветами, которые указывали, где можно найти все то, что было найдено его отцом. И он отвел глаза от карты и стал глядеть себе под ноги.
— Что ты об этом думаешь? — спросил Иахин–Воаз.
Воаз–Иахин ничего не ответил.
— Почему ты ничего не отвечаешь мне? — спросил его отец. — Взгляни на сей плод многолетнего труда, где вырисована каждая черточка. Эта карта — не только отражение тех долгих лет моей жизни, что я провел над нею, но и жизней других людей, что потратили годы на собирание сведений, заложенных в нее. Что может быть на свете такого, чего не было бы на этой карте?
Воаз–Иахин взглянул на карту, затем на своего отца. Он оглядел лавку, опустил глаза и опять ничего не ответил.
— Прошу тебя, не томи меня с ответом, — повысил голос Иахин–Воаз. — Скажи что‑нибудь. Назови что‑нибудь, чего нет на этой карте.
Воаз–Иахин вновь оглянул всю лавку, и его взгляд упал на железный дверной засов. Он изображал припавшего к земле льва. С полуулыбкой он посмотрел на своего отца.
— Льва? — предположил он.
— Льва, — повторил Иахин–Воаз. — Я тебя не понимаю. Мне кажется, ты это не всерьез. Ты прекрасно знаешь, что львов больше нет. Тех, что жили на воле, затравили охотники. Тех же, что в неволе, сгубила эпидемия болезни, переносимой блохами. Не понимаю, что за шутку ты решил сыграть со мной. — И пока говорил он, внутри него распахнулись вдруг огромные янтарные глаза, светящиеся и бездонные. Распустились когтями мощные лапы. Возник беззвучный рык, округлый, беспредельный, словно прозрачный шар, в самой середке которого был розовый, шершавый язык и белые смертоносные зубы. Иахин–Воаз втряхнул головой. На свете больше не осталось львов.
— Я не шутил, — сказал Воаз–Иахин. — Я взглянул на засов, и он напомнил мне о львах.
Иахин–Воаз кивнул, положил карту обратно в ящик стола, прошел на заднюю половину лавки и сел за свой письменный стол.
Воаз–Иахин же поднялся в свою комнату. За окном сумерки опускались на красную черепицу кровель и пальмы на площади.
Он уселся и немного поиграл на гитаре. Вокруг него постепенно темнело, и скоро он играл в пробивающемся с улицы тусклом свете фонарей. Не здесь, сказала гитара стенам. Вне здесь.
Воаз–Иахин отложил гитару и зажег лампу на своем столе. Из ящика стола он вытащил листок бумаги, на котором был набросок карты. Большинство линий были стерты, а потом вычерчены заново. Бумага была испачкана карандашом, и оттого карта просматривалась с трудом, не то, что та, которую показывал ему его отец. Легко касаясь бумаги, он прочертил линию из одной точки в другую. После этого он стер линию и убрал карту обратно в стол. Потушил свет, лег в постель, уставился взглядом в потолок, на который падал свет снаружи, и стал слушать возню голубей на крыше.
2
Каждую ночь Иахин–Воаз видел сны, и каждое утро он их забывал. Как‑то ночью ему приснился страшный человек с ножницами вместо рук, о котором в детстве рассказывала ему мать. Человек наказывал тех мальчиков, которые писались во сне, тем, что отхватывал им своими ножницами носы. Хотя разве она сказала «носы»? Приснившийся Иахин–Воазу человек был огромен, горбат, весь в черном, с длинным красным носом и бородой как у его отца. Видно, Иахин–Воаз в чем‑то провинился, и вот теперь жуткие ножницы должны были отхватить ему руки–ноги. «Это совсем не больно», — успокоил его человек. — «Ты даже будешь рад избавиться от этих тяжеленных членов, которые тебе приходится таскать на себе». Когда он отрезал Иахин–Воазу левую руку, звук был такой, точно резали бумагу, и не было никакой боли. Но Иахин–Воаз вскрикнул: «Нет!» и проснулся с бьющимся сердцем. Потом он заснул снова. Наутро он все еще помнил свой сон. Жена его готовила на кухне завтрак, а он сидел на краешке кровати и пытался вспомнить, сколько лет прошло с тех пор, когда он проснулся с эрекцией. Он так и не смог вспомнить, когда это случилось последний раз.
Спустя несколько месяцев Иахин–Воаз заявил, что уезжает в научную командировку на одну–две недели. Он уложил планшет с картами, чертежные инструменты, компас, бинокль и прочее снаряжение, которое он обычно брал с собой в дорогу. Напоследок он сказал, что в соседнем городе его ждет топограф, с которым они собираются пойти вглубь страны. После этого он сел на поезд, следующий в порт.
Прошел месяц, а Иахин–Воаз не возвращался. Воаз–Иахин открыл тот ящик, в котором хранилась карта карт. Ее там не было. Вместо нее там лежала купчая на дом и банковская книжка. Дом и средства на счету были переведены на имя жены Иахин–Воаза. Половины средств не доставало. В ящике лежала записка:
Ушел искать льва.
— О чем это он? — спросила жена Иахин–Воаза. — Он что, совсем свихнулся? Львов и в помине не осталось.
— Он ищет льва не такого, как вон там, — сказал Воаз–Иахин, указывая на дверной засов. — Он имеет в виду что‑то другое. И он забрал с собой карту, которая предназначалась мне.
