В пору, когда во славу обильной арзы

Клики гремели всей богатырской семьи,

Джангар сказал, не стыдясь внезапной слезы:

«Счастливы мы сегодня, друзья мои, —

Завтра, быть может, народы Бумбы святой

Будут раздавлены чужеземной пятой.

Знайте: под правым углом заходящих лучей

Мощного хана Кюрмена лежит страна.

Войско его состоит из одних силачей.

Некогда он покорил себе племена

Хана Узюнга — родного отца моего.

Ныне, когда в государствах мира всего

Имя мое прославляют, державу мою, —

Возненавидел он громкую славу мою.

Он говорит: „На бугристой тверди земной

Слишком прославлен Джангар,

             единственный сын

Воина, некогда покоренного мной“.

Бумбу задумал завоевать властелин, —

Надо нам хана Кюрмена забрать в полон».

Справа сидящий, воскликнул Алтан Цеджи:

«Кто же поедет за ним? Нойон, укажи!» —

«Славный Мингйан поедет, — сказал нойон. —

Главный певец богатырского пира, Мингйан,

Первый красавец подлунного мира, Мингйан,

Ты полетишь на крепком соловом коне,

Ты приведешь Кюрмена живого ко мне!»

Молвил Мингйан, снимая шишак золотой:

«Помните, Джангар, пришел я к вам сиротой,

Вотчину бросив свою, людей и стада.

Вы, осчастливив меня, сказали тогда:

„Будешь ты нежной усладой бойцов моих,

Будешь ты первым из первых певцов моих…“

Вот оно, Джангар, сказалось безродство мое!

Как вы решились послать меня одного

В край чужеземный, забыв про сиротство мое!

Нет у меня под этой луной никого,

Сгонит могучий противник со свету меня.

Йах! Ни сестер, ни братьев нет у меня, —

Что выходили бы вместе, встречая меня,

Что напоили бы чашкою чая меня!»

И зарыдал он, горем своим обуян.

«О запевала Бумбы, красавец Мингйан! —

В ставке раздался голос Алтана Цеджи. —

Ты поезжай, за судьбу свою не дрожи.

Если сумеешь — захватишь Кюрмена живым,

А не сумеешь — с прекрасным даром своим

Даже в плену будешь первым из первых певцов!»

Поднял Мингйан, услыхав слова старика,

Желтую чашу: семьдесят сильных бойцов

Вряд ли поднимут ее! Шумит арака

В теле могучем, сжата в кулак рука, —

Крикнул, неистовый, друзьям боевым:

«Если пролью богатырскую кровь свою —

Обогатится земля глоточком одним,

Высохнут кости мои в далеком краю —

Обогатится горсточкой праха всего…

Эй, коневод, побеги скорей на луга,

Эй, коневод, оседлай Алтана Шарга

И приведи сюда скакуна моего!»

В травах душистых, у холода чистых вод,

Бегал Соловый. Привел его коневод

И оседлал у чешуйчатых светлых дверей.

Добрый скакун снаряжен по законам страны.

Вот попрощался Мингйан с нойоном страны.

Выслушав пожелания богатырей,

Благоухающие, как лотос в цвету,

Славный Мингйан вскочил на коня на лету.

Перевалил Мингйан курган-перевал, —

Холмик заметил. Остановился на нем,

Спешился, перед соловым уселся конем,

Повод к седлу привязал он и зарыдал.

Видит он: что-то чернеет в тумане степном.

Это несется Цеджи на Улмане своем.

Знают во всех государствах света его!

Вот развеваются полы бешмета его

Над скакуном, развевается борода…

«Бедный Мингйан мой, — сказал он, — иди сюда»

И, на колено правое посадив,

В правую щеку Мингйана поцеловал,

И, на колено левое посадив,

В левую щеку Мингйана поцеловал.

«Я помогу тебе, милый Мингйан, — он сказал. —

Огорожу тебя, славный певец, от беды.

На девяностые сутки своей езды

Первого ты повстречаешь врага, — он сказал. —

Это — небесный верблюд, по прозванью Хавсал.

Если скрипит он зубами, пищу жуя, —

Пышет во рту десятиязыкий пожар.

Здесь, богатырь, и нужна умелость твоя:

Должен ему нанести ты смертельный удар!

Дальше проскачешь три месяца по полю ты,

Три величавых заметишь тополя ты.

Выйдет к тебе пятьсот невесток и дев.

Яства на тысячу разных вкусов у них,

Лица — святых, но сердца — шулмусов у них!

Выход один: на красавиц не посмотрев,

Повод коня отпусти — Алтана Шарга:

Он уже знает, как унести от врага.

Минет еще три месяца, — встретишь в степи

Двух желтокрылых ужасных ос… Поступи

Так же, как прежде: дай волю Алтану Шарга,

Помни: Соловому жизнь твоя дорога.

Если живым доедешь до ставки врага —

Помни: живет у Кюрмена девица одна,

Ханши служанка. Ей можешь открыться: она

Джангрова родственница и ханская дочь.

Должен ты свидеться с ней: сумеет помочь!»

Так ясновидец сказал. Приложив сперва

К белому лбу священный мирде-талисман,

Мудрый Цеджи произнес такие слова:

«Да повернешь, по обычаям предков, Мингйан,

Повод коня золотой. Победив в бою,

Да возвратишься ты в Бумбу, страну свою!»

Сели богатыри на могучих коней.

Мудрый провидец пустился в обратный путь.

Резвый Соловый помчался, выпятив грудь,

Не замечая ночей, не считая дней,

Надвое силой дыханья деля траву.

Красная пыль поднялась, уперлась в синеву.

Так богатырь девяносто дней проскакал.

Близилось время к полудню. Увидел Мингйан:

Мчится к нему небесный верблюд Хавсал,

Десять огней полыхает в огромном рту.

Резвый Соловый, ужасом обуян,

Остановился, весь в холодном поту.

Голову поднял Мингйан скакуна Шарга,

Повод его золотой к седлу привязал,

С черной нагайкой своей побежал на врага.

Справа пытался Мингйана схватить Хавсал, —

Кинулся влево Мингйан и одним прыжком

Между горбами двумя оказался верхом.

Морду направо сворачивает Хавсал, —

Влево тогда наклоняется богатырь.

Морду налево сворачивает Хавсал, —

Вправо тогда наклоняется богатырь.

Вынул Мингйан смертоносный меч из ножон,

Сталью взмахнул — у верблюда

             лоб размозжен,

Падает он с окровавленной головой.

Вот он покрыл половину степи вековой,

Перегораживая девяносто рек.

Чтобы скорее пройти, богатырь отсек

Голову; срезав горбы, зажарил потом

И, подкрепившись, поехал прежним путем.

Ровно три месяца мчался по полю он.

Три величавых заметил тополя он.

Девушки, жены выходят из тени к нему.

Яства несут, и доносится пенье к нему:

«Голод, старший наш брат, утолите вы,

Жажды великий пожар погасите вы!»

Вспомнил Мингйан разумного старца слова,

Волю Соловому дал. Запрядал сперва,

Будто бы перепугавшись, Алтан Шарга,

В ужасе мнимом отпрянул на два шага,

На небо прыгнул одиннадцать тысяч раз,

Наземь он спрыгнул одиннадцать тысяч раз,

Не дал опомниться женам, скрылся из глаз!

И повторяли бесовки в досаде тогда:

«Мы на дорогах стояли в засаде всегда,

Целый тюмен приходил — мы хватали тюмен,

Десять тюменов — и тех забирали в плен.

Если сумел он ловкостью нас превзойти,

Если сумел он уйти — пускай на пути

Больше не встретит преград, не встретит засад,

Благополучно да возвратится назад!»

И, прославляя создателя Бумбы своей,

Дальше помчался Мингйан. Когда же ездок

К цели приблизился на девяносто дней,

Дождик закапал. Затрепетал ветерок,

Блестки рассыпались радужной полосы,

И, беспрерывно меняясь местами, вдали

Тучи, две черные тучи по небу шли

И превращались в две желтокрылых осы.

«Предупреждал об этом провидец меня», —

Вспомнил Мингйан. Отпустил он поводья коня,

И поскакал золотоволосый его.

Снизу пытались ужалить осы его —

Делал он вверх одиннадцать тысяч прыжков.

Сверху пытались ужалить осы его —

Делал он вниз одиннадцать тысяч прыжков.

Изнемогая, свалились тогда с высоты

Желтые осы, ушибли свои животы.

К ним возвратиться Мингйан повелел коню.

И желтокрылых тварей он предал огню.

И, помолившись творцу родимой страны,

Воин подумал: «Победа! Теперь не страшны

Недруги, названные святым стариком…»

И натянул он ремни золотой узды,

И полетел жеребец, как брошенный ком.

После двенадцатидневной быстрой езды

Гору плешивую всадник увидел вдруг

С белой вершиной, лицом обращенной на юг.

Всадник взобрался наверх, чумбур растянул,

Ноги Соловки согнул, на землю взглянул

Взором пронзительным кречетовых очей.

Он увидал: под углом заходящих лучей

Высится башня, похожая на орла,

Перед полетом расправившего крыла,

Светятся окна из огненного стекла,

И в небосвод упираются купола…

«Кто же владелец башни, — подумал Мингйан, —

Видимо, тоже один из властителей стран,

Видимо, тоже один из могучих владык,

Видимо, тоже отважен, богат и велик.

Разве такого смогу победить врага?»

Так вопрошая, плакал прекрасный Мингйан.

Крупные слезы текли — за серьгою серьга.

С белой вершины сошел, наконец, великан.

Он отпустил своего Алтана. Шарга

К водам прохладных ключей,

            на зеленый простор.

Вырвал сандаловый ствол и развел костер,

Чаю сварил, навес над собой развернул,

И, раскрасневшись, как жимолость,

               воин заснул

И на земле растянулся, как цельный ремень.

И молодой богатырский сон, говорят,

Длился тогда сорок девять суток подряд.

Только лишь пятидесятый начался день,

Воин проснулся. Взглянул он прежде всего

На скакуна своего — и не верит глазам:

Кажется, с пастбищ сейчас привели его!

И подошел он к ручью, погляделся: и сам

Стал он таким же, каким перед выездом был.

И засмеялся, печали свои позабыл,

И превратил коня в жеребенка потом,

И превратил он себя в ребенка потом,

И в государство хана Кюрмена вступил.

Ехал впритруску, двухлетку не торопил.

Там, где давали побольше, там ночевал,

Там, где давали поменьше, там он дневал.

Прибыл в цахар, когда еще было светло.

Ясная, как луны золотое стекло,

Вышла девица: видимо, в башне жила.

Остановил он коня, чтобы мимо прошла,

Но побежала девица навстречу ему.

Он поскакал, чтоб осталась она позади, —

Рядом бежит, обращается с речью к нему:

«Старший мой брат, не спеши, мой нойон, погоди,

С благополучным приездом поздравлю тебя

И безошибочно к цели направлю тебя», —

«Девушка, с виду кажетесь кроткою вы,

А посмеяться непрочь над сироткою вы,

Над мальчуганом без матери, без отца.

Если, девица, для шуточек вздорных вам

Недостает покорного молодца,

Трудно ль такого найти средь

             придворных вам?» —

С гневом притворным ответствовал мальчуган.

«Сразу тебя признала я, славный Мингйан,

Первый красавец вселенной! Ты — исполин

Бумбы нетленной, и Джангар — твой властелин

Послан сюда нойоном на гибель врагу.

Можешь открыться мне, воин, я помогу».

«Верно, — Мингйан отвечал, не слезая с коня. —

Послан я Джангром сюда, нойоном своим.

Верно и то, что Мингйаном зовут меня.

Должен я Джангру доставить Кюрмена живым.

Что предпринять? Помогите, красавица, мне.

С хитрым врагом помогите справиться мне».

«Та, про которую, мой прекрасный Мингйан,

Мудрый Цеджи тебе говорил, это — я.

Все расскажу тебе, ничего не тая.

Этот Кюрмен — воистину сильный хан,

Этот Кюрмен — один из могучих владык,

Принадлежит ему света четвертая часть.

Ханский очир, железную ханскую власть,

Белый Мудрец охраняет — древний старик.

Как-то в один из тихих степных вечеров

Вышел из башни старик. На звездный покров

Он посмотрел и, вернувшись, хану сказал:

„Видишь, оттуда, — и на восток указал, —

Воин великого Джангра прибыл уже.

Ханство в опасности. Будем настороже“.

„Кто же из этой забытой на тверди земной,

Слабой страны Узюнг-хана,

           разгромленной мной,

Кто же со мною вступить осмелится в спор?

Правду всегда говорили вы до сих пор,

Даром провидца мой просветляя народ,

Все, что случится, ведали вы наперед.

Ваши слова — не пустые слова ли теперь?

Мудрости вашей года миновали теперь,

Старости вашей теперь наступили года!“

Так и не принял хвастливый Кюрмен тогда

В бедный свой ум старика разумного речь.

Старец не смог властелина предостеречь.

Вот почему я встречаю тебя, Мингйан!

Если ты снимешь с Кюрмена мирде-талисман —

Станет слабее дитяти грозный Кюрмен,

И ничего не стоит взять его в плен;

Если не снимешь — никто не осилит его

Между двуногими нашего мира всего.

Ночью приди на пиршество богатырей

И, превратив дорогого коня своего

В косточку, альчик,

        оставь у наружных дверей.

Если ты снимешь обличье Будды с груди —

Хана вяжи; не снимешь — к ногам припади

И попроси, чтоб испытывать начал тебя,

Лучшим из лучших певцов назначил тебя.

Духом не падай, надейся на помощь мою».

И возвратилась девица к себе домой.

Славный Мингйан в безмолвной тиши ночной

Чудо содеял: себя превратил в змею

И ко дворцу Кюрмена тотчас же подполз.

Мимо наружной и внутренней стражи прополз,

Щелку нашел он и юркнул в ханский покой.

Перед иконой горел светильник святой,

Отсвет его на стене над престолом дрожал,

А на священном ложе Кюрмен возлежал,

И не поймешь его — спит он или не спит.

Острый булат на груди, как солнце, слепит,

Слева от хана левый находится ад,

Справа от хана правый находится ад,

Барс и гиена с обеих сторон стоят,

Прыгнут — ничто не сумеет тебя спасти.

Смотрит на них Мингйан, и дрожит Мингйан,

Что-то заныло в груди, заныло в кости,

Горько заплакал он, ужасом обуян.

Долго поднять испуганных взоров не мог.

Поднял — и что же? Видит: паук-осьминог

С ханской груди снимает святой талисман.

Понял Мингйан: перед ним не простой паук!

Спрыгнул паук — превратился в девушку вдруг.

Разом знакомку свою признает Мингйан!

Девушка направляется к богатырю

И на него надевает святой талисман.

«Воин, запомни то, что сейчас говорю:

Барс и гиена заснули, не встанут, поверь;

Их усыпила я на сорок суток теперь;

Я до рассвета должна расстаться с тобой:

Выйду, вступлю со стражей внутренней в бой,

Ты же, по правилам веры, в ночной тиши,

Дело благое свое, Мингйан, заверши

И постарайся покинуть башню к утру».

Вышла. Мингйан испил благодатной арзы.

Огненная вода разлилась по нутру,

Вспыхнули в зорких глазах зарницы грозы.

Соединил для молитвы ладони Мингйан,

И поклонился грозной иконе Мингйан,

И потушил светильник пальцем одним,

И, подойдя к владыке, склонился над ним,

И закричал он, вынув булат из ножон:

«Будешь, Кюрмен, не моей рукой поражен —

Это великий Джангар тебя покарал!»