Не в этом ли с самого начала было дело? Почему я его предупредил? Причем, раньше, чем сообразил это? Или — боялся, что и теперь — только тишина? Уже тогда боялся?

Бред.

Я пробормотал что-то и опустил излучатель. Еще немного постоял и повернулся потом в сторону недавно брошенной машины. Поезжу еще немножко. Хотя бы назло тому голосу, который взывал к моей помощи для тех, кого не существует.

До сумерков оставалось не больше трех часов. Я решил провести замеры. Меня об этом не просили. Но и не предупреждали, чтобы я этого не делал.

На глубину в шесть сантиметров почва была практически свободна от токсичных соединений. На след детергентов я наткнулся только при бурении. Сперва шел чистый слой, и вовсе не такой тоненький, как получалось из разработок институтов прогнозирования. И только под ним я отыскал то, что хотел. Словно некогда взорвался поблизости гигантский склад, на котором хранились всевозможные яды, производные фенола, ДДТ и все такое прочее, пригодное для травления, выжигания, убиения и изничтожения. Но так будет только через несколько сотен лет. Не через восемьдесят.

Наличие этой пакости не имело практического значения. Материковые породы уравновесились, успокоились, и вероятность того, что глубинные слои выдавит наружу, равнялось нулю. Уже сейчас. Через шестьдесят лет можно будет разводить грядки прямо на земле. Если на то пошло, то свой план «равновесия биосферы» они рассчитали с изрядным запасом. Это и понятно. Все прогностики и специалисты по адаптационным процессам уже столько лет пугали людей призраком гибели, стоящей на пороге, что теперь им было просто не выговорить, сколько же лет на самом деле потребуется на регенерацию. Четверть века? Несерьезно как-то.

Я остановился на середине поросшего редким лесом склона. Развернул назад кабину. Перед глазами — зеленые полянки, несколько деревьев, уже потемневшие из-за заката городские стены и гаснущая голубизна.

Я проверил аппаратуру связи и выстрелил зонд. Указатель загрязнения атмосферы дрогнул и засветился неярким огоньком. Стрелка лениво поплыла по шкале. Не дальше, чем на долю деления.

Я смотрел на ее резкие, спазматические подрагивания и позабыл о данных, транслируемых сверху. Ну, узнал бы я, что воздух чист. Может, в верхних слоях, где перемещаются крупные атмосферные массы, датчик и засек бы следы выхлопов древних, дофотонных кораблей.

Неожиданно меня поразила некая мысль. Я замер. Руки расслабились. Пальцы соскользнули с пульта.

Вода и почва чисты, верно? То же самое — с атмосферой. Прекрасно.

Ну и как в таком случае определить то, чем я сейчас занимаюсь? Дело не в количестве. В пропорциях. В процентах или даже в долях процентов. Я могу допустить еще не одну глупость. Но не предательство.

Этот дым, при химическом запуске двигателей и генераторов. Открытые дюзы во время бешенной гонки по городу. Теперь — зонд. А до этого — красный свертячок на корпусе излучателя. Зараженный круг земли.

Что я тут, собственно, делаю?

— Лучше спроси, — пробормотал я, — что ты еще наделаешь?

Ответить нетрудно.

Я неторопливо проверил вмонтированную в скафандр аппаратуру, скользнул глазами по индикаторам и выскочил из кабины. Отошел на несколько шагов и задействовал передатчик. Автопилот отреагировал немедленно. «ПАП 25» попятился назад и под пронзительный треск ломающихся ветвей протиснулся в середину огромного, буйно разросшегося скопления кустарника.

Я дистанционно запер кабину, выключил двигатели и остановил реактор. Восцарилась тишина. Подлинная и абсолютная.

— Колокола тебе надоели? — вслух поинтересовался я. — Все это — тишина. Ты выбился из ритма. И ничего больше.

— Ну, твое здоровье, — сказал я, поднимая бокал. Подождал, пока маленькая стрелка скроется под большой, и сделал глоток. Почувствовал холод в желудке. По телу прошла дрожь.

— Что ж, с этим мы разобрались… — пробормотал я. Отставил бокал и принялся его разглядывать.

Он мне обошелся в месяц трудоемкой возни. Бокал я изготовил из единого куска бронзового дерева. Он и выглядел как кусок ствола, выдолбленный изнутри и описающийся на очищенный от коры сук. Я наполнил его водой и таким вот образом попрощался с прошедшим годом.

Таким было мое второе Рождество на этом холе. Первое, после полных двенадцати месяцев. Уже кое-что.

Я поднялся, взял «бокал» и швырнул его в утилизатор. На всякий случай, чтобы мне не взбрело в голову поставить его на полочку и лишить себя таким образом занятия на следующий год.

— Прошу: музыка! — обратился я к колоколам. Те не смогли отказать.

Я развлекался что надо. В моем распоряжении били сирены, ревуны, колокола и органы. Когда они въедались мне в печенку, я приказывал им играть. Это не всегда помогало. Но на этот раз все обстояло как надо. Я приветствовал Новый Год. Когда наступает этот праздник праздников, то бьют во все колокола, оставшиеся с тех пор, когда музыка их означало нечто большее, чем просто звук. Может, в них самих сохранилось что-то от тех давних лет?

— Ладно, перестань, — махнул я рукой. — Новый же Год.

И вспомнил кое о чем. Быстро вернулся к утилизатору, но от моего бокала уже осталась только горстка белой пыли.

— Ничего не поделаешь, — я обернулся к экранам и развел руками. — За тех, кто в пространстве, выпьем в следующий раз.

Ряды зеленоватых, неярко светящихся огоньков ответили подмигиванием. Я кивнул.

— Отлично, — сказал им. — Этого я от вас и ожидал.

Я постоял какое-то время посреди кабины, поглядывая на ванную. Потом шевельнул плечами и повалился в кресло.

Весной начались дожди. Тем не менее, я надолго покидал базу. Брал с собой автомат. Пока я копался в регистрационных блоках наблюдательных постов, он стоял рядом со мной с излучателем, готовым к выстрелу.

Однажды я переключил запись на фонию. Пустил в движение барабан. Отошел на несколько шагов и спрятался за дерево.

Колокола смолкли. Неожиданно сделалось пусто. В следующую долю секунды поляна ожила.

Искрение на стыках проводов, в зоне досягаемости приемника. Постукивание старых световодов с изношенными лазерными головками. Зернышки песка, сыплющиеся на мамбрану.

Так разговаривают звезды. Той единственной, самой близкой, не удается перекричать остальные. Частички излучения говорят о многом. Мой компьютер, к примеру, знает, что об этом думать. Из какофонии сигналов он нечасто выберет один-единственный звук, одно-единственное прикосновение, чтобы запечатлеть полученную информацию в своей памяти. Из этого получится неплохая книженция. За двадцать лет — несколько. Да пусть хоть даже и одна. Год прослушивания — это слишком много даже для хорошо выспавшихся людей. Я могу спокойно пускать эту музыку, не заботясь, что в записи образуется пропуск. И без того в эту приставку никто не заглянет.

Я ничего не собираюсь выяснить. Меня не касается, на каком году появились эти гости, чьи голоса я слышал. Они ничего не способны дать мне, кроме голосов.

Я почувствовал, как мышцы расслабляются. Перевел дыхание. Оперся спиной о ствол дерева и обрел глазами свою полянку.

Она изменилась. Зелень стала ярче. Глубже проникали солнечные блики, лаская поросли мха и высокой травы, образующей плотный ковер. Я вообразил, что впервые коснулся ногой этой планеты, что еще слышу потрескивание остывающих дюз ракеты.

— Видишь, — сказал я. — Выглядит это вот так. И любой согласится, что приспособиться можно.

Я смочил губы языком и сглотнул слюну. Горло у меня щипало, словно я сутки не пил. Я спрятал лицо в ладонях и како-то время простоял так. Не знаю, когда мои пальцы поползли вверх и заткнули уши.

Тишина. Даже теперь. Ее голоса уже проникли ко мне внутрь. Циркулируют по моим венам и оплетают нервные волокна. И не так-то легко мне от них избавиться. Например, вслушиваясь в излучение звезд.

Провоцировать эти голоса — тактическая ошибка. Кто знает, что я еще натворю.