– Я тоже так считаю, – согласился с ним Ким, и на этом они прервали разговор, поскольку в этот миг к ним присоединились остальные. – Этак я постепенно и привыкну к холодной воде, – громко сообщил он и зашагал к пещере. Уходя, он увидел, как Фабиан подмигивает ему.

Утро было многообещающее, но к полудню на небе собрались темные, низко нависающие облака, и уже вскоре путешественники шагали в почти непроглядном тумане.

– Даже своих ног не вижу, – послышался голос Бурина, но это не остановило Грегорина, продолжавшего вести их. Киму показалось, что гном так хорошо знает здесь каждый куст, как он сам – свою библиотеку. И хотя видимость была не более десяти футов, Ким был скорее даже благодарен туману, поскольку их передвижение наверняка оставалось незаметным для вражеских глаз. Кроме того, он был лишен возможности всматриваться в лежащий внизу Эльдерланд и постоянно испытывать страх, что обнаружит новые следы войны и разрушений.

Фабиан охотно ускорил бы шаг, но туман обязывал быть осторожным. Местность здесь была неровная. Вдобавок, тут могли находиться в засаде темные эльфы или их слуги больги, а на полной скорости налететь на них едва ли было бы разумно.

Этот и следующий дни они продвигались почти на ощупь сквозь туман. На второй день Киму стало мерещиться, что в любой момент из-за серой пелены может появиться Азантуль со своими подручными. Да потом ещё этот влажный и холодный воздух, от которого не спасал даже ватный полушубок, так что он мерз немилосердно. Настроение у всех было подавленное, а погода и туманный ландшафт только способствовали возникновению мрачных мыслей. Кроме того, их продвижение было намного медленнее, чем ожидалось, так что Ким уже начал опасаться, как бы вместо двух дней, как говорил Грегорин, им не пришлось затратить на переход и все четыре.

Все вокруг отсырело, так что они даже не могли разжечь огонь, в результате спутники были вынуждены отказываться по утрам от бодрящей чашки чая.

Около полудня третьего дня пути туман медленно начал таять, вскоре сквозь него пробилось солнце, поначалу блеклое, но потом все более яркое.

– Слушайте! – сказал Гврги.

– Что это? – спросил Фабиан. – Похоже на ветер, дующий над островами. Хотя нет, это звучит…

– …как вода, – закончил Гилфалас.

– Я знаю, что это! – выкрикнул Ким и пошел в том направлении, откуда доносился шум. – Идите за мной.

Уже на ходу Бурин задал ему вопрос:

– Ты когда-нибудь был здесь?

– Нет, – хрипло проговорил Ким, – но я знаю, что это.

Шум воды становился все громче. Высокие дубы и буки постепенно сменились ивами и тополями. Наконец они вышли из-под сени деревьев и очутились на небольшой прогалине, где и увидели это незабываемое зрелище.

Там, где склоняющееся на запад солнце освещало пелену из мириад мельчайших водных капелек, свет преломлялся в искрящуюся радугу.

Высоко вдали из ледяных расщелин Серповых Гор наружу бил горный родник. Питаемый ручьями, скоро он превращался в стремительный горный поток, через ледники и пласты гальки несущийся в долину. В тех местах, где голые скалы уступали место поросшим лесом холмам, поток становился шире, однако не замедлял своего течения. Пенясь и ломая скалы, пробивал он себе дорогу.

Другие водные потоки – в том числе и подземные, – питаемые ледниками, лесной росой и дождями, поливающими горные склоны, делали его широким и полноводным. Превратившись в реку, катился он вниз к подножию горы, извиваясь, прокладывал себе дорогу, блестя на солнце, катил свои волны… И срывался вниз!

С высоты трехсот футов Андер обрушивался к подножию горы и превращался в пенящийся кратер, чтобы затем разлиться и стать спокойной рекой, какой знают её фольки, – если только, как это было шестнадцать лет назад, наводнение не превратит её в ревущий поток, которому все плотины и дамбы ничего не смогут противопоставить.

Кима пронзила боль, когда он подумал о своих родителях и смутно попытался воскресить в памяти Усть-Эльдер, где в конце пути могучая река, сытая и спокойная, соединяет свои воды с морем.

Здесь река представала во всей своей красе. И в лучах осеннего послеполуденного солнца воды Андера блестели серебром, а листья на деревьях – золотом.

– Это напоминает место, где когда-то пробудились элоаи, – сказал Гилфалас.

– Оно напоминает… А что ты хочешь этим сказать?

– Все мы, каждый из Пробужденного Народа, помним то мгновение, когда мы впервые увидели Владычицу в сопровождении Владыки, своего возлюбленного. Она шла по полю из лилий в месте, которое мы называем Итиаз Кайден, Воды Пробуждения. У нашего народа есть одна старинная песнь, исполняемая ан-лалайт, на мотив плеска волн… Я попытаюсь, как ни тяжело это сделать, передать её на Всеобщем Языке, хотя он гораздо беднее эльфийского.

На мгновение он замолчал, а потом запел тихим голосом, подобно волне чередуя восходящие и нисходящие интонации:

Воды Андера, подымаясь и опускаясь, казалось, напевали при этом свою собственную песню.

– Вот почему элоаям всегда снятся волны. Они грезят о море, вечно пребывающем в движении, но нигде не заканчивающемся. Ибо оно подобно нам. Мы – дети утра, начала. Мы не стареем и не умираем; мы знаем только начало, как цветок, который постоянно цветет.

– Это прекрасно, – произнес Ким. Странные слова убаюкали его, он словно очутился во сне, наполненном светом. Ему казалось, что он почти видит Пробужденных: сияющих, вечно молодых, вечно прекрасных…

– …и обреченных на вечную жизнь, – сказал Гилфалас, будто прочитавший его мысли. Что-то в его голосе диссонировало теперь с чистой мелодией волн. – Цветы, никогда не дающие семени, никогда не приносящие плода. Любовь, которая никогда не произведет на свет потомства. Свет, который никогда не умрет.

– Так что же в этом плохого? – раздался бас Бурина.

– Тебе этого не понять, гном, – ответил эльф. – Некоторым этого недостаточно. Среди нас были такие, кто искал настоящую жизнь. Они и открыли Врата в Среднеземье, в Мир Людей, в тот мир, где существуют жизнь и смерть. Некоторые из нас обрели себя здесь, у людей, с их такой удивительно короткой жизнью. Они познали новый род любви, которая тем слаще, что не может длиться вечно, наполненная печалью и горечью, – и это обогатило их.

Но некоторые не удовольствовались и этим. Они стали исследовать дальше, на свой страх и риск. Они увидели смерть и были зачарованы ею. Они зашли слишком далеко. Из смерти они создали новую, темную жизнь…

Внезапно раздался крик, перешедший в клокотание с последующими за этим звуками, которые едва ли могло породить человеческое горло…

– Гврги! – Марина вскочила на ноги. Фабиан одним прыжком оказался рядом. Болотник лежал на земле и дико дергался всем телом; на губах его появилась пена. Он закатил глаза так, что видны были одни белки.

– Скорее! – Фабиан схватил кусок дерева и засунул его Гврги между зубов. – Мне это знакомо. Это припадок, в нашей семье эта болезнь тоже встречается. Помогите мне удержать его.

Ким поспешил к нему, но только когда к ним присоединился Бурин, им удалось удержать впавшего в неистовство болотника. Гврги ещё раз дернулся, а потом все его тело застыло и изо рта послышались произнесенные сквозь зубы слова, которые будто с трудом вырывались наружу:

– …я-аа… виж-жу… кон-нец… врем-мен…

Вдруг его тело выгнулось. Затем он согнулся пополам и замер. Некоторое время все молча смотрели на него. Неужели он умер? Потом они увидели, как равномерно подымается и опускается его грудь, как будто он спит глубоким, спокойным сном.